Любопытный.

Когда появляется очередной новичок, все жители Глэйда привычно сбегаются к лифту, заслышав скрипящий громкий звук, оповещающий о том, что к ним в руки попала новая порция продовольствия. С каждым разом, каждый долбанный месяц, они ждут. Просто.. ждут. Ну хоть чего-то. Подсказки, клочка бумаги, хотя бы малейший знак, потому что они, видимо, не в состоянии найти ответы на все свои вопросы самостоятельно. Ньют привычно наблюдает за ребятами – они взволнованы, и блондин совершенно не разделяет их чувств. Каждый месяц одно и то же, на протяжении вот уже трёх лет. Пора бы привыкнуть к тому, что их заперли тут, подчиняя одной общей системе, и едва ли что-то её нарушит. Наверное, так даже лучше. Прожить жизнь, в которой никогда ничто не изменится. День всё так же будет сменять ночь. Всё так же будут прибывать новички и продовольствие. Всё так же сраный лабиринт будет открываться с рассветом и закрываться тут же, как сядет солнце. И всё так же будет миллион вопросов и лишь несколько ответов. Новичок напуган – оно и понятно. Ньют помнит, какого это, когда сидишь мокрый, зашуганный, и думаешь, сдохнуть тебе сейчас или подождать более удобного случая. Пытаешься вспомнить как и почему, а вместо ответов лишь головная боль. Вода заливает глаза, капая с волос, а солнце печёт, да и слепит к тому же – после тёмного-то лифта. На тебя смотрят, как на чёртов экспонат, словно ты не такой же человек из плоти и крови. Будто ты не такой же, как они, будто вот сейчас возьмёшь и выговоришь скороговоркой всё, что они хотят знать. Любопытство лишь мгновенье блестит в глазах юношей, а затем меркнет, потому что такая картина уже привычна. И твоё любопытство меркнет тоже, поддаваясь общему безразличию. Но этот новичок не меркнет. Он оживляется, осматривая, с опаской правда, ребят, себя, клетку-лифт. Его грубо вытаскивают на поверхность, и он дрожит. Может, из-за страха, может из-за гнева, а может из-за всего и сразу. Ньют смотрит на него, думая, что тот сейчас упадёт на траву и начнёт рыдать. Но, опять таки, мальчишка ломает систему уже во второй раз за пять минут. Он бежит так быстро, будто родился бегуном. Рывок, и он уже на приличном расстоянии от них. Парни встречают данную картину смешками и улюлюканием. Оно и понятно: обосрался малый. Ньют позволяет себе усмешку, а затем резко становится куда серьёзнее – новенький вовсе не пересрал с того, что увидел. Он бежит к Лабиринту. Так, словно сразу знал – там ответ. Блондин уже готов крикнуть парням, чтобы те скрутили своенравного новичка, однако его опередил Гэлли, сбив мальчишку у самого входа в Лабиринт. Тем же вечером Ньют думает, что запутался. Каждый из новоприбывших всегда косился на Лабиринт с опаской, желая спрятаться куда подальше, может, зарыться в землю, и никогда не покидать вонючего убежища. А этот новичок только на Лабиринт и смотрит. Ньюту приходится объяснять брюнету, чем опасен Лабиринт, описывая в красках всё, что известно. Завидев огонёк страха в карих глазах, юноша успокаивается. И едва ли не давится вздохом, когда видит, что страх сменился любопытством. Чёрт бы его побрал. Позже Томас начинает возмущаться тем, что у жителей Глэйда напрочь отсутствует хоть какое-то любопытство. А Ньют возмущается тем, что у Томми напрочь отсутствует желание жить. Впрочем, думает блондин, может, вот оно – то, что они так долго ждали. С приходом Томаса приходят и проблемы, и где-то глубоко внутри Ньют скучает по старой жизни, но видя огонёк надежды, решимости и неизменного любопытства, понимает, что, в общем-то, это и есть ответы на их вопросы. Не на все, конечно, но это всё же лучше, чем ничего. Томас вытащит их. Даже если у Лабиринта действительно нет выхода. Потому что этому шнурку только волю дай – и пробьёт своей бестолковой башкой дырищу на свободу. Ньюту не спится. Крики тварей из Лабиринта едва ли являются звуками, которые ты хочешь слышать перед сном, и блондин так и не привык засыпать под эту какофонию. Глэйд встречает его холодным ночным воздухом, пропитанным запахом костра и листьев. Юноша смотрит на искусственное небо какое-то время, а потом оседает на холодную землю. Слышится шорох листьев и почти оглушительные, в ночной-то тишине, шаги. Томас присаживается рядом и молчит, что уже довольно непривычно, ведь юноша всегда задаёт вопросы. - Тебе бы поспать, Томми. Завтра в Лабиринт. - Не спится. Понятия не имею, как можно заснуть, слыша крики этих тварей. - Со временем привыкаешь, - с едва уловимой горечью в голосе отвечает Ньют, пожимая плечами, хотя сам иногда просыпается, заслышав сквозь сон особенно громкий звук. - Почему они не нападают днём, когда Лабиринт открыт? - Холодненькое любят? – отвечает вопросом на вопрос Ньют, намекая на то, что ночью они, как бы ни старались утеплиться, дрожат от холода. Слышится смешок, а затем шуршание. Это Томас подсел поближе, и теперь они почти соприкасаются руками. - Я чувствую, что завтра будет особенный день, - признаётся брюнет, откидывая голову, и любуюсь небом с почти детским восторгом, и блондин скорее угадывает, нежели видит, что Томас улыбается. - Пусть этот день будет особенным для тебя, а не для какого-нибудь особенно удачливого гривера, - замечает Ньют, почти не скрывая беспокойства, сквозившего в голосе. - Я не вкусный, - почти серьёзно замечает Томас, - У меня есть ещё вопрос. - Не удивительно. Давай, шнурок, удиви меня. - Что будет если я, скажем, тебя поцелую? Ньют замирает, а затем медленно поворачивает голову в сторону юноши. Его брови приподняты, а рот приоткрыт. Легче, в самом-то деле, завалить гривера, нежели понять намерения Томаса. - Томми? - Ну а что? – Томас почти беззаботно пожимает плечами, и неуклюже скрывает под длинными рукавами кофты дрожащие пальцы, - Ты бы видел своё лицо, когда мы с Минхо возвращаемся из Лабиринта. Вот я и подумал, что.. - О, да просто поцелуй меня, человека ты кусок, - закатил глаза Ньют, радуясь, что, наконец-то, умозаключения Томми не ведут к чему-то смертельно опасному. Разве что этот поцелуй лишит его последней части рассудка. Они целуются, кажется, вечность. Иногда отрываясь друг от друга, но и в эти моменты не теряя контакта, восполняя его прикосновениями рук. Томас смешно жмурится, и облизывается каждый раз, утыкаясь носом в нос Ньюта, словно тот вот-вот сбежит, как чёртов Бегун. Рассвет встречает их звуком открывающихся ворот и пением птиц. Пора. Любопытство Томаса погубит. И это Ньют осознаёт с какой-то горечью, впрочем, улыбаясь. Ведь есть же, отныне, методы, чтобы любопытство это направить в несколько иное русло.