juunigatsu juusannichi

Кюхен глянул в зеркало в последний раз, чтобы убедиться, что винного цвета бабочка, так хорошо подходившая к его темно-синему костюму и белой рубашке, не съехала вбок и по-прежнему аккуратно торчала из-под пахнущих новизной белых уголков воротника. - Страшно? – где-то позади него скрипнула дверь и зазвучал пропитанный сарказмом голос. Кюхен громко сглотнул и мотнул головой, одним мгновением и отрицая, и подтверждая суть вопроса. – Страшно, страшно. Ты боишься это увидеть. Парень громко и нервно выдохнул, оборачиваясь и с досадой разглядывая украшенное довольной ухмылкой лицо Хичоля, стоявшего в проеме. Одногруппник ответил ему высоко поднятой бровью и махнул рукой: - Пойдем. Сегодня ты заслужил мое сочувствие, – тонкая фигура Хичоля, облаченная в чудаковато скроенный клетчатый пиджак и джинсы, тенью растворилась в квартире, и Кюхен, еле-еле переступая на слабых ногах, вышел за ним из полупустой комнаты. Улица была смесью пепельных и земляных оттенков, пасмурного неба и мокрого снега, теплых темных курток и пальто. Кюхен держал руку у лица, прикрываясь от прохладного зимнего ветра, и пробирался к серебристой машине, чтобы присоединиться к Хичолю на заднем сиденье. В салоне играла громкая музыка. - Ну чё, привет, - сидевший за рулем Гонхи развернулся и улыбнулся во все тридцать два. - Эй-эй, - Хичоль прикрикнул на него, откинулся на спинку сиденья и прикрыл глаза. – Двигай давай. И так опаздываем. - Насколько? – встрепенулся Кюхен. - А что, раньше об этом побеспокоиться не мог? Женишок недоиспеченный, - тот устало повернулся к нему, и Кюхена передернуло от красной сеточки капилляров на белках и крупных шоколадного цвета зрачков, в которых презрение мешалось с надеждой. – Не факт, что нас вообще ждут. Макнэ отвернулся, нехотя признавая сей факт, и, чтобы переварить осадок в груди, попытался занять себя рассматриванием серого пейзажа, мысленно посмеиваясь над собой. Реальность в данный момент практически не расходилась с ожиданиями, ведь она была так хорошо поставленной, без единого намека на фальшь и излишнюю театральность, и разве что обилием эмоциональных клише она походила на мыльный голливудский фильм. Кюхен даже ущипнул смуглую кожу на запястье, сжимая ее ногтями, чтобы все было как можно больнее, чтобы красочный сон, в котором он сейчас находился, лопнул, как воздушный шар. Ничего не произошло, разве что к горлу подступил комок, из-за которого отвратительнейшим образом хотелось кашлять. Его чуть не стошнило, когда он почувствовал, как резко его сердце ухнуло вниз, едва машина начала тормозить, проехав половину Каннама. К голове прилила кровь, и покрасневший и словно подвыпивший Кюхен, шатаясь, вышел из машины. Вокруг он не заметил ни души: вдалеке был слышен шум толпы, так что, может, у главного входа и были какие-нибудь фанаты или журналисты, но здешний пятачок, находившийся рядом с маленькой приоткрытой дверцей, ведущей внутрь, пустовал, и парень позволил себе опереться о бетонный косяк и шумно отдышаться. Хичоль снова разбавил его молчание, похлопав младшего по плечу: - Не волнуйся. Каждый из нас переживет что-то подобное, - он сделал паузу, словно размышляя над чем-то и окликнул донсэна. – Эй, Кюхен. Тот поднял взгляд на как никогда серьезного хена, и он продолжил: - Не причиняй ему боли, слышишь? Сонмин, конечно, идиота кусок, но тогда он настрадался вдоволь. Уголки губ Кюхена слабо дернулись вверх: - А у меня будет возможность? Их разговор был прерван открывающейся дверью, откуда показалось возмущенное лицо Шиндона. Он, весь взъерошенный, лихорадочно размахивающий руками, но до сих пор опрятный, как и положено быть шаферу, уставился на мемберов и спросил: - Где вас черти носят? Заходите, быстро! Он схватил их за локти и практически запихнул в теплое помещение, и с того момента, как желтоватый свет попал Кюхену в глаза, все казалось ему размытым, словно фотографии с высокой выдержкой. И коридор, и украшенные комнаты с зеркалами, и знакомые, почти родные лица, замечаемые издалека, – все привидения реальности отпечатывались на его сетчатке и менялись другими, их слабые тени накладывались друг на друга и создавали один большой мрачный силуэт, маячащий перед взором. Кюхен вышел из оцепенения только тогда, когда они оказались в прохладном пустом холле, где завывал сквозняк, и один лишь костюм весьма сомнительно спасал его от озноба. Он поежился, оглядевшись и увидев, как Шиндон и Хичоль пристально смотрят на него. Скрипучее хихиканье неуверенным эхом отразилось от стен. - Ну... Это все? Шиндон показал ему большой палец и приобнял, сильно хлопнув крепкой рукой по плечу. Хичоль повел головой и хитро сощурил глаза: - Я остаюсь с тобой. Ты же у нас тот еще... Он не договорил и безмятежно засмеялся, погрузившись обратно в свои мысли. Кюхен в ответ цокнул, понимая, что Хичоль хотел сказать, но не стал утруждать себя ответом и прислонился к стене в ожидании начала церемонии. - Эй, смотри, - Хичоль опять решил удостоить донсэна вниманием, ткнув пальцем в щель приотворенной двери, за которой скрывался основной зал, где происходило торжество, и Кюхен с прищуренными глазами попытался разглядеть хоть что-нибудь в тонком лучике света, падающем в холл. Все и правда уже сидели на своих местах, и, несмотря на то, что обещалась скромная церемония, людей было много. Большинство из них Кюхен уже где-то встречал, но никак не мог вспомнить имен. Казалось, в данный момент память не работала вообще и упрямо отказывалась подсказать даже места, где он их когда-то видел. В мозгу будто зажевалась пленка, которая упрямо встряла на одном лишь лице из всех тех, что он видел за всю свою жизнь. Сонмин. Кюхен заметил его – оказывается, тот уже стоял у алтаря, и его широкая спина в черном пиджаке контрастировала со светлыми стенами. Кюхен попытался совладать с внезапно появившейся дрожью, наблюдая, как он перешептывается о чем-то с Шиндоном и тихо смеется, ударяя друга по плечу. С неуложенными волосами, отросшей челкой, слегка спадавшей на глаза, без грамма косметики на лице и с этой странной полувымученной улыбкой, он наконец-то выглядел таким близким и настоящим, что макнэ не мог отвести от него взгляд. Он следил за каждым дрогнувшим мускулом на лице, замечая (скорее, основываясь на воспоминаниях, нежели действительно полагаясь на зрение) и все любимые родинки на лице и шее, и все крохотные морщинки у уголков глаз, и легкую припухлость на губе, очевидно от тех вчерашних поцелуев, которые раскрасневшийся, пьяный в стельку Сонмин требовал у него после мальчишника, и которые потом совершенно случайно переросли в восемнадцатый по счету «самый последний секс, который у нас будет». Завороженный воспоминаниями и любимым обликом, Кюхен даже не заметил, как раскатилась по залу торжественная, холодящая атмосферу музыка, означающая начало церемонии. Очнулся он в тот миг, когда понял, что шепчет себе под нос какой-то сбивчивый бред, пока Саын, которую под руку ведет ее отец, в своем пышном белом платье вышагивает по ковровой дорожке, ведущей к Сонмину. Он оборачивается, смотрит на нее так, что кто-то ахает в порыве умиления, а все фотоаппараты восторженно щелкают, и волна слепящих вспышек стихает лишь спустя несколько минут. Священник заговорил громко, четко, но Кюхен не мог различить ни «мы собрались сегодня здесь перед лицом Господа…», ни те бредни о соединении душ и производстве детей, в которые верило большинство людей на Земле, нет - сейчас весь его интерес был сосредоточен на словах Хичоля, которые тот, несмотря на шепот и низкий тон, говорил пламенно и воодушевленно. - Так, слушай. Ты готов? - Готов. - Точно? Так уверен, что он не любит Саын? Что ты не мешаешь его счастью? Кюхен начал было отвечать на автопилоте, но осекся и посмотрел на улыбающегося во весь рот Хичоля. - Ты сам все это предложил, хен, - недоуменно сказал он. - Так мне теперь виднее, что вам надо делать? Хен сказал, послушный донсэн сделал? Может, тебе вообще этого не хочется? Если ты сейчас уйдешь, я не обижусь, - едко усмехнулся старший. Взгляд Кюхена снова порхнул к расплывчатому облику Сонмина, и он закусил губу. - Не думал бы об этом сам, не согласился бы. - Ох, все-таки так? Ну ладно, - Хичоль явно испытывал его терпение, которого и так почти не оставалось. – Ты же понимаешь, что случится, если ты сейчас такое выкинешь? - Я почти десять лет был айдолом, думаешь, я ничему не научился? У меня практически идеальная репутация. - И ты спускаешь ее на Сонмина? - Завидуешь? Тот мгновенно понял намек и замолк, обращая внимание на происходящее за дверью и грустными глазами изучая наряды гостей: - Сонмин-то знает, что будет? - Догадывается, наверное? – промычал Кюхен, пальцами выстукивая ритм на бетонной стене. - Ты смотри, у него плохая реакция на элемент внезапности, - хмыкнул Хичоль. - О! – он подтянул Кюхена к себе и приоткрыл дверь. – Вот и твой момент. Он заставил Кюхена прислушаться, и, невзирая на безумный стук крови в висках, заглушающий все звуки как минимум вполовину, он напрягся и смог разобрать разносящиеся по залу слова: - Если кто-либо из вас может сказать причину... - Ну, нам все равно нечего терять, - попытался подбодрить себя Хичоль, медленно подталкивая Кюхена к выходу. Того передернуло. - Либо молчите вечно... Кюхен запомнил, как вместе они резким движением распахнули дверь, и он, пусть и готовясь все это долгое время, совершенно растерялся, оказавшись один среди белизны праздничного убранства. Шум его появления не остался незамеченным, и сквозь пелену своего волнения Кюхен различил взволнованный и недовольный гул, прокатившийся по залу, когда все взгляды обратились к нему. - Я прошу прощения! – он рассеянно всплеснул руками, пытаясь подобрать нужные слова. - Я возражаю! Его глаза сразу же нашли лицо Сонмина – тот без сомнения уже увидел хорошо знакомый силуэт, и его лицо было подернуто тревогой. Где-то у алтаря раздалось тихое восклицание Саын, но он пропустил его мимо ушей, больше концентрируясь на том, чтобы контролировать дрожащие ноги, которые сейчас несли его по ковровому настилу через все помещение. Его сердце билось как никогда быстро; чаще, чем перед каким-либо экзаменом, выступлением или голосованием на музыкальных передачах. Все кружилось в бешеном танце его волнения, и единственное, что он мог сейчас сделать - это медленно подходить к алтарю, составляя в уме самые странные фразы, что он когда-либо говорил на публике. Его и без пяти минут молодоженов разделяло всего около двух метров, когда Кюхен наконец-то решил снова раскрыть рот: – Сонмин-хён, - Кюхен сквозь силу выдавливал из себя слова, жмурясь и уставившись в пол, - позволишь? Недоуменное «это еще что?» от Саын и смущенное молчание от Сонмина были похожи на острое холодное лезвие, скользящее вдоль сонной артерии, и макнэ уже было собрался пасть духом, который он старательно собирал в кулак, но тут Сонмин кашлянул и отстраненно произнес: - Да, Кюхен-щи? Он звучал повседневно, может, лишь легкое напряжение угадывалось в его голосе, но Кюхен легко мог прочитать возмущение, затерянное в сжатых губах, складках на лбу и мутном блеске зрачков старшего. Сонмин выглядел одновременно и взбешенным, и обиженным, и грустным, и Кюхен не представлял, что тот может с ним сделать. Но какой бы безнадежной ни казалась ситуация, одно оставалось неизменным. Он чувствовал, что ему нужно быть вместе с Сонмином. Он готов был быть рядом с любой его вариацией: с прелестным и удивительно заботливым парнишкой, с талантливым айдолом, который, несмотря на всю свою непопулярность, мог поразить любого, с самым близким ему хеном, с отменным дегустатором вина, с вечно угрюмым интровертом, с человеком, у которого самое красивое лицо по утрам и самый искренний смех, который Кюхену доводилось слышать. Сонмин мог быть милым, злобным, отвергающим, забывчивым, радостным, но он оставался все тем же человеком, которого Кюхен когда-то полюбил, и кто когда-то ответил Кюхену более, чем взаимностью. И не поймите Кюхена неправильно. Перепев так много баллад за свою карьеру, он хотя бы теоретически знал моменты, когда стоит отпускать, а когда притягивать, когда можно играть на чувствах, а когда стоит сложить руки и пустить все на самотек. Он различал эгоистичные поступки от им противоположных, и то, что он делал сейчас, вряд ли относилось ко второму, но он точно мог сказать, что, если бы кто-нибудь оказался на его месте, то не стал бы упускать свой шанс. Ведь в кои-то веки Кюхен решил следовать тому, что последние полгода ныло ему сердце. Не пело, не шептало, а именно ныло, зудело и со всей уверенностью настаивало. Он ответил Сонмину долгим вопрошающим взглядом, пока не добился от него еле заметного кивка головой. Тогда уже было исчезнувшая надежда, теплившаяся в Кюхене, встрепенулась, и он развернулся к гостям, окинув их быстрым взглядом. Тишина была настолько напряженной, что Кюхен мог почувствовать ее тяжесть на своих плечах, но, тем не менее, глухо кашлянув, он попытался сложить разбегающиеся в стороны мысли в связный поток речи: - Здравствуйте, меня зовут Чо Кюхен, - он поклонился и выдержал паузу, все еще опасаясь, что Сонмин, который шумно выдохнул за его спиной, его остановит. Но нет, повисшее молчание позволило Кюхену продолжить, и он, соблюдая самый вежливый стиль речи, который позволяла ситуация, заговорил. – Я приношу свои извинения за то, что прерываю данную церемонию. Я никак не мог решиться вмешаться и откладывал это на самый дальний срок, то есть, сегодняшний день. Не в силах долго говорить, он прервался на пару секунд, чтобы перевести нетвердое дыхание: - Ну… думаю, многие из вас знают, что я работаю вместе с Сонмин-хеном, но вы также должны знать то, что все эти годы мы были не просто коллегами, но и прекрасными друзьями, и вместе мы прошли через многое. Он всегда был моей поддержкой, даже когда я был неправ или не заслуживал этого. Но… когда Сонмин-хен нуждался во мне, я не смог ответить ему тем же. Впереди всего я ставил карьеру, потому что пение было моей мечтой, и совместить работу с чем-либо еще я не имел совести. Он повернулся обратно к Сонмину, который удерживал явно рассердившуюся Саын за локоть, не давая ей сорваться туда, где стоял Кюхен. Глаза старшего были влажными, слегка опухшими и покрасневшими, но он даже не пытался вытереть внезапно появившиеся слезы. Кюхен снова поклонился, уже только для него, и произнес: - Прости меня, пожалуйста. Ты должен знать, что я ценю тебя больше всего на свете. И, с грустной, но почему-то широкой улыбкой развернувшись обратно, он внезапно окрепшим голосом сказал: - Я прошу всех понять меня, пусть для общества это и неприятно. Я всегда буду рад работать и стараться как можно больше для всех вас, если вы мне позволите. Но если я не скажу то, чего Сонмин-хен ждал от меня уже очень долгое время, я вряд ли смогу быть честен со всеми вами и в том числе с собой. Он удивился, когда услышал истеричный смешок Саын и почувствовал, как его, неожиданно оказавшиеся холодными пальцы, берет теплая и мягкая рука и родным движением крепко сжимает их. Кюхен мотнул головой и встретился взглядом с улыбкой в темных глазах, которая мгновенно согрела все его нутро, и черная дыра в его животе немедленно сменилась стаей бабочек. Среди людей снова пошел гул, но макнэ, окончательно и бесповоротно решивший сделать то, чего добивался, вопросительно взглянул на Сонмина и, с медленным осмыслением того, что вот, это тот момент, когда все летит в трубу, когда он ставит на кон все, чтобы в любом случае проиграть, Кюхен открыл свой рот, еще раз, чтобы громко сказать: - Я люблю тебя, Сонмин-хен. И я всегда хочу быть с тобой. Он слышал, как спустя несколько минут всеобщего молчания присутствующие взорвались криками и ругательствами, среди которых, однако, были слышны и аплодисменты. Краем заслезившегося глаза Кюхен заметил, как радостно вздохнула мама Сонмина, как в зал выбежал радостный Хичоль, и они с Шиндоном на пару пытались отвлечь на себя внимание и усмирить толпу, как залилась нервным смехом Саын, беспомощно взмахивая руками. Несмотря на беспорядок, какофонию, мешанину пестрых красок и осознание того, что он совершил далеко не самый красивый поступок, Кюхен еще никогда не чувствовал себя наиболее храбрым и счастливым. Он мог физически ощутить, как к вечеру упадет его репутация, насколько серьезные претензии им предъявит компания, знал, что как только они покинут это здание, за ними увяжутся журналисты и папарацци. Он уже мысленно приготовился быть выпнутым с радио-стар и забыть о сольных альбомах, приготовился читать самые отвратительные из комментариев на Naver и более всего – заново защищать Сонмина от всевозможных нападок. - Чем выше заберешься, тем больнее падать, - шепчет Сонмин, когда они оказываются одни в каком-то из безлюдных коридоров. У него заплаканные глаза, сорванный голос и невероятно ласковые руки, что гладят Кюхена по голове, когда тот понимает, что он и сам не может сдержать крупных горячих слез, скопившихся на длинных ресницах. Кюхен всхлипывает и крепко сжимает Сонмина в своих объятиях, уткнувшись носом в мягкое плечо. – Я горжусь тобой, Кюхен-а, - и этих слов для него достаточно, чтобы осознать, что никакие исполненные мечты не смогли бы сделать его еще счастливее, чем когда он рядом с Сонмином.