5 минут

Мы никогда не испытываем страсти к воображаемым предметам. Страсть — это самый заурядный человеческих грех. Ее порождает лишь нечто осязаемое, то, что мы видим ежедневно.

      — Ты пришёл раньше, — смех Дофламинго отражается от стен, гулким эхом рассыпается на мириады осколков, и вновь собирается в тугую спираль, что одновременно с двух сторон штурмует несчастные уши Крокодайла. — На целый час. Не похоже на тебя.       — Какое твоё дело? — он не собирается отвечать, но отвечает, выдыхая горький дым в лицо склонившемуся над ним великану. В фиолетовых стёклах очков отражается выпуклое, искажённое, и Крокодайл морщится, зная, что Донкихот не из тех, кто покорно отступает, стоит лишь раз попросить. Чёртово собрание Шичибукаев. Чёртов проигрыш Мугиваре. — Отойди, мешаешь.       — Знаешь, Кроки, а ведь тебе удивительно повезло, можно сказать, волшебно, — не слушая и не слыша, продолжает Дофламинго, он улыбается, от этой улыбки сводит челюсть, и хочется выбить ему несколько зубов, так, для профилактики. В зале нет даже дозорных – все суетятся в порту, принимают один за другим пиратские корабли и некому следить за двумя ненормальными. А может, они боятся. А может, кое-кто слишком шумный и пернатый специально попросил оставить их одних. Как знал, что Крокодайл явится заранее. — Тебя разбили на твоей же земле. Не смешно ли?       — Ты поднимаешь эту тему уже в четвёртый раз. Если хочешь меня задеть, придумай что-нибудь пооригинальнее.       Конечно, Крокодайл догадывается, благодаря чьему вмешательству его не отправили в Импел Даун. Тогда он готов был придушить Донкихота голыми руками, но постепенно оскорблённая гордость улеглась серым песком на дно души, осталось смирение и яркий, пылающий стимул жить дальше. Единственный, кто знает Крокодайла настолько хорошо, чтобы не требовать благодарности за помощь, а намекать на неё, стоит перед ним и скалится, засунув пальцы за пояс штанов. Сложно ненавидеть того, кто маячит на горизонте вот уже больше двадцати лет. Поразительно наглый, невыносимо самовлюблённый, бесконечно навязчивый, упрямый, бесцеремонный и безумный, этот человек ломает все возможные рамки и запреты.       Никому другому Крокодайл не простил бы не безвозмездную помощь.       Тем более, он уже всласть натешился тем, что занёс песком половину дворца на родном острове Дофламинго, а после каждой их встречи Джокер отплёвывается и вытряхивает из туфель песчинки.       — Я ухожу, — отрезает Крокодайл, тушит сигару о стол переговоров в прямом смысле и разворачивается спиной к Минго. — Не иди за мной. Не иди, я сказал!       — А чем мне ещё заниматься? — улыбается паршивец, невесомо проводя пальцами по щеке Крокодайла. Он не меняется в лице, но сурово поджимает губы. Ещё не хватало, чтобы Донкихот догадался: ему нравятся его прикосновения. — Я ждал тебя, Кроки.       И что с ним делать прикажете?.. Не всякий пират осмеливается просто гулять по оплоту Справедливости, осматривать его, как какой-нибудь жуткий музей пыток, кривясь возле мраморных бюстов героев Дозора. Отвратительная безвкусица рассыпается золотым дождём под пальцами Крокодайла, и Дофламинго хохочет, открыто наслаждаясь выражениями лиц редких свидетелей их развлечений. Чем дальше они отходят от зала совещаний, тем больше людей им попадается на пути. Дозорные шарахаются прочь, колотятся то ли от страха, то ли от ненависти, а Шичибукаи смотрят на них как на пустое место. Внутренне Крокодайл тоже усмехается, но какое-то приятно-больное чувство царапает сердце. Не бывает просто встреч с Дофламинго. Не бывает чего-то настолько уютного и почти семейного в месте, где вершится Правосудие с большой буквы. Не бывает, что Донкихот покорно идёт рядом, трещит без умолку и ловит здоровую руку Сэра, не пытаясь вжать его в стену, проломив её головой самого бывшего лидера преступной организации. В животе скручивается тугой ком ожидания и тревоги, мешает здраво оценивать ситуацию. Коридоры петляют, как безумные зайцы, образовывая целый лабиринт, в котором проще простого заблудиться. Дозорные раздражают своим однообразным проявлением чувств, и хочется поскорее закончить этот фарс, уплыть обратно на тёплый остров и заняться, наконец, делами.       У Дофламинго оказались совсем иные планы.       Толчок выбивает напускное спокойствие из Крокодайла, разом делая его злым и опасным, напряжённым и ожидающим любой подлости. В неприметном тупике, куда едва слышно доносятся голоса патрулей, два немаленьких тела помещаются с трудом. «Он не удержался», - удовлетворённо думает Сэр, цепляясь руками в плечи врага, чтобы не отталкивать, а прижимать ближе, хотя ближе уже, кажется, некуда. Как знал, что сегодня лучше надеть перчатку, а не крюк. Он бы только мешал.       — У тебя нога торчит, — нервно смеётся, понимая, насколько они открыты всем ветрам, глазам и ушам. — Чёрт побери, Минго, ты не мог просто позвонить и сказать, что хочешь секса?       — А кто сказал, что я хочу секса? — удивлённо тянет слова Донкихот, скидывая свою пёструю шубу на пол. Он коленом раздвигает ноги Крокодайла, втискиваясь между, руками отсекает все пути к отступлению. Ох, и почему у него такая ненормальная мания к тесным пространствам? Крокодайл предпочёл бы заняться любовью - занимались они именно ей, а не обменом жидкостями, раз не разбежались ещё после первой попытки, - на кровати, столе, да хоть на крыше, если ему так неймётся. Непредвиденные вспышки страсти пугали и волновали – они были невероятными по своей силе и делали из мужчины кого-то, кем он никогда не являлся и быть не хотел.        Делали его беспомощным и… желанным.       Дофламинго всегда берёт только то, что хочет по-настоящему. Хочет он силу, власть и свободу, и попасть в список желаний такого человека отчасти лестно для самолюбия. Крокодайл действует от противного – ускользает, манит, не подпускает близко, а когда происходит нечто возмутительное – как сегодня, например, - притворяется, будто совсем не провоцировал, что вы, как могли подумать?       Игра, правила которой сдерживает лишь обоюдное влечение и жажда обладать.       Оба знают их, смиренно принимают и каждый раз придумывают нечто новое.       Сегодня Крокодайл решил прийти раньше.       А Дофламинго – забрать его время себе без остатка.       — Тогда чего ты хочешь? — низкий голос толкается в уши приятной вибрацией, дрожью жестокой пустыни, что не склоняет колени перед недостойными. Дофламинго впивается в сухие губы властным грубым поцелуем, размыкает их и вторгается, как полноправный хозяин к себе домой. Крокодайл сердито рычит, оттягивая короткие светлые волосы на затылке, трётся о пах Донкихота и ухмыляется, когда слышит удовлетворяющий его ответ.       — Тебя.        Как банально. Как сладко. Как мало им отведено, чтобы насладиться друг другом полностью.       Время коварно и летит со скоростью звука, стоит лишь на мгновение упустить его из виду. Прогулка убила изрядную его часть, и Сэр остро жалеет, что не догадался взять с собой хотя бы наручные часы. Сквозь пальцы течёт вместо песка времени шёлковая рубашка Дофламинго, она сползает быстро и легко, стоит немного потянуть ткань вниз. Крокодайлу нравится тело Джокера, но он никогда не признается в этом ни ему, ни себе. И сердце, глупый орган, отзывается на прикосновения, поцелуи, яростные, не ведающие нежности, ласки. Дофламинго настроен серьёзно, что он задумал – понять нетрудно. Сэр слышит разговоры дозорных за углом и ругает фламинго ужасными словами, пока он нетерпеливо стягивает нелепые штаны вместе с бельём. Если их заметят, а не заметить двух отнюдь немаленьких мужчин в странной позе трудно даже дозорным, позор не получится смыть никакими средствами.       — Не сдерживайся, — Донкихот проводит горячими ладонями по пояснице Крокодайла, задирает рубашку, цепляет паучьими длинными пальцами пряжку ремня и с довольным стоном вжимает его в стену. Лопатки царапает шершавый камень, но Сэр не замечает неудобств – за них можно отплатить пернатому позже. А пока надо, вопреки приказу, сдерживаться, дышать глубоко, раздувая ноздри, как загнанный в ловушку зверь, ведь жаркая волна от паха не оставляет никаких шансов на побег. Дофламинго прекрасно знает, чем и как удерживать подле себя. Его руки пылают, гладят напряжённый живот, сжимают ягодицы и снова гладят, заставляя искать близости и невыносимой зависимости от этих сводящих с ума ощущений. Крокодайл трепещет, задыхается, но самообладание не изменяет ему.       — Иди к чёрту, Минго, — всё, хватит разговоров! Крокодайл откидывает голову назад, открывая мощную шею, медленно стягивает с левой руки перчатку и сам трогает уже возбуждённого партнёра. Одно удовольствие наблюдать, как проступает румянец на смуглой коже мистера-улыбка-года, как он рвано и тяжело дышит, как вздрагивает всем телом и замирает, когда кто-то из правительственных шавок кашляет буквально в считанных метрах от их укрытия. Крокодайл беззвучно смеётся, смотрит в потемневшие от страсти голубые глаза, и обхватывает член Дофламинго рукой, следя за каждой новой эмоцией.       «Кто теперь должен сдерживаться?».       На грани – знать, что в любой момент кто-то может завернуть за угол и увидеть то, что видеть не должны под страхом смерти. Крокодайла это заводит, и он мысленно хвалит Донкихота за оригинальность. Удивил. Прижал к стенке и теперь оба получают дикое, запретное удовольствие.       По позвоночнику стекает пот, дыхание сбивается, внизу живота стягивается узел, чтобы спустя несколько томительных «боже-быстрее-сейчас движений» взорваться ужасающим по силе фейерверком. Оргазм пронизывает каждую клеточку тела, кончики пальцев едва заметно колет, а расслабленная улыбка стоит всего золота мира. Редко выпадает шанс видеть Донкихота Дофламинго таким… открытым, доверчивым и чуточку нежным. По крайней мере, до разрядки он Крокодайла доводит не руками, а языком, от чего пальцы на ногах Сэра поджимаются, а голос срывается всё-таки на сиплый, жалобный стон.       — Кто здесь? — дозорный нервничает и боится сделать роковой шаг в подозрительно громкий закуток. Скоро начнётся собрание Шичибукаев, а двоих из них след простыл, хотя, как некоторые говорили, явились они едва ли не за час до назначенного срока. — Я буду стрелять!       Но закуток оказался девственно пуст. Лишь розовое перо и горстка песка говорили о том, что здесь кто-то был. И жарко, одуряющее возбуждённо пахло сексом.       Совещание нельзя начинать, пока не соберутся все Шичибукаи. Досадливо переговариваются верхи Дозора, презрительно смотрит поверх их голов Императрица пиратов, лениво читает газету Соколиный глаз, когда в зал заходят виновники задержки. Дофламинго несёт свою розовую шубу через плечо небрежно, шагает вразвалочку и улыбается сытым оскалом котяры, которому досталась целая миска отборных сливок. Крокодайл как всегда невозмутим, поправляет перчатку на ходу и замечает холодным, отстранённым тоном:       — И стоило приходить на час раньше, чтобы по твоей милости мы опоздали?       Дофламинго смотрит на него внимательно через очки, отодвигает ему стул и говорит так, будто они в помещении одни:       — Управились всего за пять минут. Думаю, в следующий раз надо повторить.       В следующий раз, - думает Крокодайл, ощущая приятную лёгкость во всём теле, - мы встретимся на моей территории и займёмся любовью. Пять минут для меня – слишком мало.       Кажется, Дофламинго понял. Его улыбка обещала нечто незабываемое, безумное и горячее. Без лимитов и ограничений.