Ускользающая красота

      — Слушай, Громозека, — профессор Селезнев подлил другу валерьянки, — давно хотел тебя спросить об одной вещи. Только если это запретная тема или тебе неудобно, скажи сразу.       — Для друга не может быть неудобных тем, — пафосно ответил Громозека, опрокидывая рюмку в себя. — Спрашивай.       Селезнев поерзал на кресле, подождал, пока робот-официант откатится на безопасное расстояние.       — Ты знаешь, я биолог, — виновато сказал он, — точнее — космозоолог, но эта профессия все равно в родстве с биологией, я видел сотни тысяч различных форм жизни на разных планетах, знаю все про их условия содержания и питания. И с тобой мы давно знакомы, но я до сих пор не имею понятия, как твоя раса размножается. Мы существа разумные, и я подумал, что давняя дружба…       Громозека опустил рюмку и скорбно посмотрел на Селезнева.       — Что? И ты про секс?       — А что, еще кто-то спрашивал? — удивился Селезнев, перебирая в уме, кто мог задать археологу с Чумарозы такой провокационный вопрос.       — Конечно, спрашивали, людей всегда интересует секс, они так много говорят о нем, но вот дойти до дела у них кишка тонка, один сплошной научный интерес, — громко сказал Громозека. — Твой друг Полосков меня уже спрашивал, потом Зеленый, потом эта девица с фиолетовыми глазами, дружок твоей дочурки, этот лохматый Пашка, да и сама Алиса тоже спрашивала. Как ученый ученого. Так что не стесняйся, мой друг, я понимаю, что красота чумарозцев производит фурор в мозгу и закипание крови, никто не может устоять, но я высоких моральных принципов, поэтому своим выдающимся положением не злоупотребляю. Я храню верность не только принципам, но и идеалу всей моей жизни — мы, чумарозцы, способны долго ждать, пока страсть найдет способ свершиться.       Селезнев поперхнулся шампанским.       — Свершиться? Громозека, ты занимался сексом?       — Да, — глаза-камеры прожужжали что-то грустное, и Громозека опять хлопнул валерьянки. — Трижды. Это было прекрасно. Я медленно снимал свою броню под красивую музыку…       Профессор густо покраснел, девушки с соседнего столика отставили коктейли и с большим интересом уставились на Громозеку.       — Потом я отключал камеры, секс ведь такая штука, в которой важнее всего осязание, а не зрение, а без брони я куда чувствительнее, чем в ней, и это прекрасное ощущение шероховатого, в тонких волосках чужого тела, каждая клеточка которого горит жаждой слияния, разве можно это описать словами? Это все равно, что описывать красоту при помощи пропорций, она не работает без химии любви. Мои железы в преддверии входа начинали усиленно продуцировать феромоны, это сводило моих любовников с ума…       Селезнев очнулся.       — Любовников? — переспросил он. — Не любовниц?       — Ты что? — оскорбился Громозека. — Никакой чумарозец не унизится до соития с самкой, понять мужчину может только мужчина, разве ты не знал?       — Не знал, — пробормотал профессор, жалея, что начал этот разговор. — А у вас есть самки?       — Слава богу, нет, — Громозека довольно отправил в рот шмат морской капусты. — Но я вижу, ты всерьез увлекся этим вопросом, могу предложить тебе больше, как моему давнему другу. Давай поднимемся ко мне в номер и займемся сексом по-чумарозски.       — Э… спасибо за предложение, но мы разного вида!       — Ерунда, — легкомысленно махнул щупальцем Громозека. — Ты мелковат, но это и к лучшему. После ночи любви ты будешь всегда со мной, вот тут.       — В твоем сердце? — предположил Селезнев.       — Рядом. Трижды я занимался сексом, поэтому у меня три сердца. У особенно любвеобильных чумарозцев счет иногда идет на десятки, но я не такой. Мне важнее духовная близость. Твое сердце будет четвертым, ты познаешь истинное блаженство, не считая научной ценности нашего эксперимента. Правда, рассказать об этом ты уже не сможешь, но разве истина не дороже? Вы, люди, часто говорите, что смысл жизни в любви, я предлагаю тебе не просто секс, я предлагаю тебе смысл жизни! Соглашайся, Селезнев! Ты же ученый!       Щупальце Громозеки под столом погладило его по ноге. Селезнев решительно отобрал у него рюмку и поставил на стол.       — Знаешь, — сказал он, — я подумал, и решил, что не хочу форсировать события. Сердце — хорошо, но мне также важно видеть и слышать тебя. Я не готов так быстро расстаться с тобой.       Громозека вздохнул.       — И ты туда же! Эх, говорили же ваши писатели, что красота — это проклятье, красивые люди всегда одиноки, их больше любят снаружи, чем изнутри. Я одинок уже не знаю сколько лет, и несу бремя моей красоты в одиночестве. Только дружба скрашивает ее иногда.       Он уронил слезу в свою рюмку и шумно всхлипнул.       — Так давай выпьем за нашу дружбу? — быстро предложил Селезнев. — Дружбу, которой не помеха никакой секс?       — Давай, — археолог плеснул в себя валерьянки, и погладил профессора по голове. — Друга вообще-то найти куда труднее, чем любовника.       Они помолчали, думая каждый о своем.       — И все-таки, — поднял голову Селезнев, словно вспомнив что-то важное. — Как же вы размножаетесь?       — Никак, — хихикнул Громозека. — Я киборг, и мы просто не умираем.