Задыхаюсь в этой тишине, Хочу закричать, но никак. Ты покидаешь меня, Ты покидаешь меня ― Мне снится, как я Пытаюсь тебя удержать. Estopa ― Cuando Tu Te Vas
☆☆☆
Сложно лучезарно улыбаться, когда у тебя на ноге кто-нибудь стоит, а руки оттягивает тяжесть. Но если ты айдол и вообще звезда первой величины, ты должен улыбаться даже тогда, когда падаешь в пропасть. Хань лучезарно улыбался почти целую минуту и, не переставая улыбаться и стараясь не двигать губами, он прошипел: ― Бэкхён, сойди же ты с моей ноги, больно... а-а-а... ― Шаг назад, Тао, ― пробормотал Чонин, вроде бы удобно устроившийся на руках у Ханя. На самом деле он ещё держался за плечо Тао, чтобы Ханю было полегче, а Бэкхён страховал всю троицу. ― Хён, побольше жизни и улыбку пошире, ― велел Бэкхён. ― Или выкинь Чонина куда-нибудь, чтоб вид не портил, и встань в красивую позу. ― Ещё чуть шире ― и у меня лицо пополам треснет. Ты стоишь на моей ноге, сойди. И... эту тяжёлую тушку нельзя ронять и, уж тем более, выкидывать куда-нибудь. Или ты сам за него танцевать будешь? ― Вовсе и не тяжёлый. Я почти сильфида, ― обиделся теперь Чонин. ― Эй, «сильфида», может, ты тогда без моей помощи будешь в воздухе парить? ― проворчал Тао, сбиваясь на китайский. ― Тяжёлый, как сто собак... ― Да всё уже! Хань с блаженным выдохом отпустил Чонина и перевёл дух. Устал или нет, но он должен был улыбаться так же солнечно, как делал это всегда. Если улыбаться не на все сто, фанаты заподозрят неладное и распустят такие слухи, что мало не покажется. Из зала продолжали скандировать: «КайЛу!» Косой взгляд Чонина, едва заметная дрожь в уголках губ, прячущая намёк на улыбку. У Чонина слегка потёк грим, и Хань с трудом удержался ― хотелось коснуться кончиками пальцев резких линий и аккуратно поправить всё, что удалось бы поправить. Пустая трата времени, ведь у Чонина грим всегда быстро размазывался и «плыл». Вечно мокрый в танцзале, на сцене и в постели Чонин. И тёмная прядь красиво прилипла к виску. ― Давай лучше я тебя подниму, ― быстро шепнул Чонин, наклонившись к его уху. ― С ума сошёл? А потом будешь валяться в клинике со спиной? ― Всё в порядке. ― Ври кому-нибудь другому, ― отрезал Хань и осторожно прикоснулся к спине Чонина. Ткань под пальцами была влажной от пота. В зале заорали и активнее стали вопить по поводу «КайЛу». Скорее всего, кто-то заметил руку Ханя на спине Чонина и отпустил фантазию на волю. Ну да ничего ― фансервис тоже нужен. ― Да всё хорошо, ― вновь шепнул Чонин и помахал фанатам, заставив их вновь разразиться дикими воплями. Хань помрачнел, но привычно замаскировал мрачность улыбкой. Он помнил «всё хорошо» Чонина, когда тот умудрился остаться на сцене после своего номера. Ладно ещё, что Чонин никогда не терялся и отлично умел импровизировать, но в тот вечер Хань смотрел на него с болью в сердце. И уже привычно поражался. Он не представлял, откуда Чонин черпает энергию. И откуда у него такая сила воли, чтобы танцевать даже тогда, когда ни один нормальный человек шелохнуться бы не смог. Больно было и от воспоминаний о выступлениях с Overdose, когда Чонин просто отключался после танца. Хань в последнее время всё чаще задавался вопросом: хотел бы он тоже уметь так жить ради сцены? Жить только для того, чтобы выйти, выступить, а потом «на время умереть» до следующего выхода на сцену. В этом весь Чонин, но он один такой. Ещё, наверное, немного Бэкхён, но Бэкхён помешан на пении и никогда не скрывает своих амбиций. У Чонина амбиций нет, у него есть Кай ― воплощение его любви к танцу и музыке. Не маска и не образ, а именно реальное воплощение, концентрированная любовь. Но если разобраться, все они уникальны так или иначе, по-разному. Правда, некоторые в этом усомнились, и теперь этим некоторым больно так же сильно, как тем, кто всё ещё уверен в себе. ― Три или пять? ― Обычный вопрос, что всем прочим казался глупым и одним из элементов старой детской игры*, но один человек точно знал, о чём спрашивал Хань. ― Да или нет, ― тихо отозвался Чонин так, что понял его тоже лишь один человек. ― Я что-нибудь придумаю. ― Не нужно, лучше отдохни как следует. Хань промолчал, но не удержался от улыбки. Он не помнил, когда они стали играть в эту игру, однако она здорово облегчала жизнь и позволяла испытывать чувство превосходства, ведь никто не понимал, о чём они говорят с Чонином, и что всё это значит. Когда они уходили со сцены друг за другом, Чонин поравнялся с ним на секунду. В течение этой секунды горячие пальцы коснулись бедра, провели линию по внутренней стороне ладони. Хань на миг ухватился за большой палец Чонина, удерживал лишь какое-то жалкое мгновение, чтобы неохотно отпустить и проводить Чонина жадным взглядом. Шум, беготня, кучи одежды, долой грим с лица, и суматоха опять. Вместо грима ― лёгкий макияж, инструкции от менеджера, затем выпросить бутылку воды, забиться в машину, с сожалением отметить, что нужного человека в этой конкретной машине нет и не будет. Улыбаться только потому, что в памяти осталось «три» и «да». ― Ты в порядке? ― Тао протянул ему бутылку с водой. Непочатую. Хань забрал её и свинтил крышку, потом выдавил из себя улыбку и кивнул. Он пил воду, глядя в окно. И видел прокативший мимо фургон. Там, за стеклом, закатным отблеском промелькнула слабая улыбка Чонина. Если бы они жили иначе и встретились при других обстоятельствах, на что это походило бы? Или этого не существовало бы вовсе?☆☆☆
В последнее время Хань задавал себе слишком много сложных вопросов.☆☆☆
«Лучше вопросы, чем сожаления», ― так сказал ему Чонин в конце мая, когда им удалось остаться наедине на три с половиной минуты. Сейчас Хань всё ещё не видел разницы между вопросами и сожалениями. Разве это не одно и то же? Наверное, нет. Потому что так сказал Чонин, а Хань доверял его суждениям. Хань вообще считал Чонина одним из самых умных и трезвомыслящих людей в своём окружении. Парадоксально, но, тем не менее, именно одержимый танцами человек чётко расставлял акценты в жизни, хоть и жил на свете меньше, чем Хань. О трезвомыслии Чонин забывал лишь тогда, когда уходил в танцы с головой. И, кажется, только Хань знал наверняка, что Чонин продумывает всё наперёд. Например, он подозревал, что «Камон» уже окупил себя, хотя обычно на это уходит в среднем год, подозревал, что это не единственное, к чему Чонин приложил руку, потому что Чонин прекрасно знал о себе всё и понимал, насколько зыбок мир шоу-бизнеса ― он в этом мире варился куда дольше, чем Хань. Он вообще знал слишком много такого, что обычно не выносят за пределы компании, да и в самой компании тщательно скрывают и умалчивают. Иногда Ханю казалось, что Чонин знал об изнанке шоу-бизнеса больше, чем Чунмён. Ну или они оба знали всё, только Чонин никогда не отличался наивностью и легковерием, и ничего не пускал на самотёк. А ещё он слишком мало говорил. Точнее, он никогда и ничего не говорил о том, что знали он сам и Чунмён. Пожалуй, лучшее время было, когда Хань и Чонин вдвоём появлялись на публике и оставались «лицами» EXO. Приходилось трудно, потому что Чонин сам по себе замкнутый и не особо разговорчивый, закрытый. Хань тоже мог похвастать скрытностью, но он хотя бы умел дарить комфорт и располагать к себе людей. С Чонином это почти не работало. Чтобы его расшевелить, Ханю пришлось приложить усилия, зато потом они окупились. Молчаливая, но надёжная поддержка Чонина стоила всех затраченных на налаживание отношений сил. Чонин оставался тихим и спокойным, казался отстранённым, но он понимал Ханя лучше, чем кто-либо ещё. И лучше, чем кто-либо ещё, он вёл Ханя за собой через лабиринт СМ и шоу-бизнеса, минуя капканы и ловушки, не позволяя сделать неверный шаг и оступиться. Поначалу Хань не всегда это понимал, понял примерно год спустя, когда вдруг осознал, насколько Чонин безупречен в глазах всех, кто смотрел на EXO. Никаких серьёзных зацепок ни в сценическом, ни в реальном образах, никаких тёмных пятен, с помощью которых можно вывалять в грязи имя айдола. Никаких эксцессов и скандалов, ничего такого, на чём можно сыграть против Чонина и EXO в его лице. «Идеальный Кай». Все попытки навредить ему были высосаны из пальца, не стоили выеденного яйца и лишь веселили всех. Умело расставленные компанией акценты и безупречное поведение Чонина позволяли СМ играть им и выигрывать. Точно так же, как они играли каждым из двенадцати. С одним это, правда, не прокатило. «Мы все ― камешки на доске для игры в падук*», ― так тоже говорил ему Чонин. Для себя Хань перевёл падук в вэйци и принял это как данность. «Ты любишь сражаться? Это всё равно что придумать стратегию и выигрывать бой за боем. Нет мечей и стрел, нет солдат и кровавой мельницы, внешне всё по-другому... Это лишь антураж, но суть остаётся той же, понимаешь? Просто пока нужно в этом жить. Жить внутри игры». Хань научился понимать. Заодно и сообразил, что у него есть союзник, которому он мог доверять. Следовало поблагодарить судьбу или случай за то, что он когда-то не согласился с прочими и не посчитал Чонина отталкивающим и мрачным, не испугался тяжёлого проницательного взгляда и решил наладить отношения.☆☆☆
Изнанка ― это всегда девять десятых истины. Одна десятая ― версия для публики.☆☆☆
Этот урок Хань усвоил во время работы с Тэмином, когда они снимали клип MAXSTEP, как и совет Тэмина держаться ближе к Чонину, потому что «тебе труднее, ведь ты не кореец, но Чонину можно верить всегда и во всём». В самом начале любого пути трудности меньше ожиданий и эйфории от осознания, что мечты могут сбываться. В таком состоянии многие вещи кажутся более приемлемыми, это потом люди начинают ужасаться содеянному или поражаться тому, что смогли это сделать. В самом начале пути Хань сравнил былую реальность с нынешней, принял законы шоу-бизнеса и пересмотрел собственное отношение ко всему. Достаточно для того, чтобы оценить близость и надёжность Чонина и позволить себе доверять и чувствовать. А чувствовал он только тогда, когда рядом был Чонин. Чувствовал поддержку, восхищение, радость ― чужие. Он нравился Чонину, и у Чонина плохо получалось это скрывать. Он всегда приходил и оставался рядом, когда Хань нуждался в компании или помощи. Несмотря на разделявшее их расстояние или же фактическую близость. Несмотря на тысячи глаз, что преследовали их каждую секунду во время той игры, в которую превратилась их жизнь с первым выходом на сцену EXO ― от тизеров и до нынешнего мига. Ощущать плечом плечо, видеть сообщения на дисплее телефона, слышать голос в трубке, ловить взгляд на сцене или отблеск улыбки... Неважно, как именно, но это было. И Хань точно знал, когда это для публики, а когда только для него. Он научился чувствовать Чонина кожей точно так же, как Чонин чувствовал его самого. Почти фантастика, но это грело, придавало силы. И Хань никогда прежде ― ни с кем ― не ощущал такого родства и взаимопонимания. В итоге они с Чонином стали друг для друга необъяснимой необходимостью. Даже сейчас ― в эту самую минуту ― они находились в одном городе, близко, но в разных машинах, и Хань чувствовал себя разделённым. Как половина целого. А началось это гораздо раньше. Ещё до того, как... До первого осознания, что «давайте любить» ― это не просто формальность. Не для них двоих.☆☆☆
Хань прислонился головой к стеклу и прикрыл глаза, чтобы не видеть, как рушится его мир, а войска проигрывают очередное сражение на воображаемой доске для вэйци. «Понимаете, всё осложняется вашим графиком, господин Лу. Я уже молчу о вашей фобии, а ведь она тоже влияет ― и сильно. Со временем вы сами заметите. Кардиалгия, сердцебиения, сосудистая дистония, вегетативные дисфункции, дыхательные расстройства и, напоследок, в этом букете будут системно-невротические нарушения. Вы ведь сами говорили, что вас особенно сильно раздражают шумы, вы плохо спите, есть проблемы и со зрением, так?» ― Хочешь ещё воды? Хань приоткрыл глаза и озадаченно посмотрел на зажатую в руке пустую бутылку. Даже не заметил, как выпил всё. И опять хотелось. ― Да... Тао великодушно отдал ему свою бутылку. «Я понимаю, что у вас никогда не было проблем с сердцем, господин Лу, но неужели вы думаете, что проблемы с сердцем есть лишь у тех людей, кто родился с ущербным организмом? Нет, угробить можно любое здоровье, даже самое крепкое. И вы именно этим сейчас занимаетесь». Мать требовала выбрать что-то одно, как и отец. Они не хотели терять единственного ребёнка. А Хань просто устал ― устал от постоянного давления. ― Слушай, тут вопрос забавный, ― потормошил его Тао ― он увлечённо слушал какое-то китайское шоу по радио, ― спрашивают, если бы человеку нужно было выбрать что-то одно в своей жизни, то что это было бы? Ты бы что выбрал? ― А ты? ― устало прикрыв глаза, поинтересовался Хань, чтобы уйти от ответа. ― Ну... я бы хотел быть в EXO, ― предсказуемо выдал Тао, заставив сидящего напротив Исина заулыбаться. Тот стал уточнять детали, и они благополучно забыли о Хане на время. Он снова прикрыл глаза и сделал вид, что задремал. В голове же крутился тот злополучный вопрос ― о выборе. Если бы нужно было выбрать что-то одно в своей жизни... Когда надо выбрать одно, сразу многое становится ценнее, чем могло бы показаться на первый взгляд. Например, ясность, потому что ещё раньше появилось доверие. Они тогда отмечали первый общий успех, веселились от души, пили то, что было гораздо крепче обычной воды, чая, соков и колы. Тогда только Чонин и Исин не пили ― им нельзя было из-за лекарств, ну и Чонин сам по себе не любитель крепких напитков. Хань тогда вовсе не напился, просто действительно радовался, а Чонин постоянно смотрел на него. Смотрел по-особенному, словно «трогал взглядом». Спали тогда всей кучей рядом с праздничным столом, разве что Исин и Чонин ушли в комнаты, а Ханю приспичило попить обычной воды. В коридоре его поймали за руку и втащили в комнату. Дверь захлопнулась, сухо щёлкнул замок, и его к той самой двери и прижали спиной. Даже воспоминания об этом зажигали кровь. Хань тогда стоял неподвижно, но дрожал. Не от холода и не от страха. И тогда он понятия не имел, почему дрожит. Комната тонула в темноте, лишь в окно лился неровный и переменчивый слабый свет ― от уличных огней и неоновых вывесок. В темноте напротив ― тёплое дыхание и расплывчатый силуэт. Хань узнал его по запаху и жару. Рядом с Чонином всегда возникало фантомное ощущение полуденной жары. Он выглядел, как зной, и пах точно так же горячо. И Хань просто верил ему и чувствовал его ― всегда и на любом расстоянии. Чонину даже не обязательно было прижимать дверь ладонью ― Хань не смог бы уйти всё равно. Он всегда умел думать и оценивать вещи и явления правильно. Если бы он сказал, что не ожидал ничего подобного, то солгал бы. Если бы сказал, что был к этому готов, солгал бы опять. Он... догадывался и подозревал, но старался ничего не замечать, потому что... они оба виноваты ― были, есть и будут. Они оба ― чувствовали и смотрели, и ждали. Быть может, Хань до последнего надеялся, что им обоим хватит сил оставить всё так, как есть, хватит сил... противостоять и сохранить то, что они уже имели. И, наверное, если бы речь шла лишь о нём, ему хватило бы сил остаться на месте, держать всё глубоко внутри под замком, потому что он старше, умнее, заботливее, ответственнее, и его, чёрт возьми, называли «хёном», а ломать чужую жизнь нельзя, тем более, такую яркую и выдающуюся. И... и он хотел только лучшего для человека, придававшего ему сил и оберегавшего его на узкой тропе славы в чужой стране, в чужом мире, на призрачной доске для игры в вэйци, где постоянно шли бои. Но речь шла не только о Хане. В любых отношениях есть хотя бы две стороны. Хань мог поручиться за себя, но не за Чонина. Хотя глупо было думать, что человек, способный на одержимость, не знает, что такое страсть. Кай ― воплощение любви Чонина и его огня, сам Чонин ― холодный и сдержанный, надёжный, но замкнутый, его тепло всегда пряталось за толстой бронёй изо льда. А ведь Хань знал физику: чем больше копить, сдерживать и нагнетать, тем сильнее будут вспышка и взрыв. Как обратная тяга. В ту ночь именно это и случилось. Ни один из них не рассчитывал на подобное, но ни один и не удивился. Они просто достигли критической отметки в их отношениях, когда требовалось или что-то менять, или всё ломать. Наверняка у многих людей возникало схожее чувство в определённые моменты жизни: отстранённое безразличие, когда всё равно уже, что будет дальше, лишь бы это дальше наступило, жажда узнать, что же после изменится и изменится ли вообще, когда даже спокойные и не особенно инициативные люди испытывают непреодолимое желание что-то сделать и встряхнуть весь этот чёртов мир, когда просто хочется прекратить это бесконечное и невыносимое затишье перед бурей и сделать хоть что-нибудь... Хань закрыл глаза, и его губы согрело чужое дыхание. Секунда длилась вечность ― достаточно для того, чтобы заказать себе место в аду и сердито подумать: «Ну же!» Оказалось, что это ни черта не метафора ― «горячий». Чонин в самом деле был горячим. Прикосновение губ ― и от него по коже Ханя разбежались волны тепла. Хуже того, этого не хватило, и Хань не смог запретить себе искать эти горячие губы собственными. Он продолжал чувствовать Чонина во всех смыслах, как и всегда, а не только физически. Его ответ сломал всё, что только можно было сломать. Чонин отличался трезвомыслием и умом, но ещё он всё-таки оставался горячим мальчишкой с кучей гормонов, которые надо куда-то девать. Сейчас Ханю хотелось улыбаться от воспоминаний о той нелепой ночи, но тогда всё воспринималось по-другому. Они путались в последовательности действий, не хотели отпускать друг друга, пытались проявить заботу и сдержать желание. Пришлось нелегко, но они смогли изучить тела друг друга на ощупь, найти то, что им нравилось, прикоснуться друг к другу. И Чонин немного пристыдил Ханя своей смелостью, когда провёл ладонями по его бёдрам и решительно прикоснулся к его животу, спустился поцелуями ниже, обхватил член ладонью и накрыл губами головку. Хань впился зубами в собственную руку, чтобы ни одним звуком не нарушить ночную тишину. Он запрокидывал голову, зажмуривался до ярких пятен перед закрытыми глазами и вздрагивал всем телом от прикосновений рук, губ и языка. Чонин не торопился и в самом деле терпеливо изучал, хотя Хань отчётливо ощущал его возбуждение, его страсть, его желание ― ощущал в каждом прикосновении. Хуже всего, что Чонин не стремился утолить только свои желания, а трансформировал их в удовольствие Ханя. И худшим в этом оставались чувства, потому что трудно чему-то противостоять, когда понимаешь, как дорого за это платят. Чонин хотел Ханя, но не брал, потому что одновременно с этим хотел, чтобы Ханю это доставило такое же удовольствие, как и ему. От осознания этого на глаза слёзы наворачивались, тем более, что Чонин всё ещё был для Ханя «мальчишкой», но умудрялся держать свои гормоны при себе. Юношество Ханя закончилось не настолько давно, чтобы он забыл, как это трудно ― сдерживать выжигающий изнутри огонь и отказывать себе в освобождении. И не потому, что это надо тебе самому, а потому, что это надо сделать ради кого-то другого. Вот так в их отношениях возникла предельная ясность, которую уже ничто не могло испачкать и исказить. Их связывали не просто влечение, дружба и прочие менее существенные чувства. Их связывала... любовь. Раньше Хань счёл бы это бредом и мелодраматической ерундой, но не тогда, когда испытал всё на собственной шкуре. Потому что только любовь может заставить людей делать то, что прежде казалось им невозможным и неприемлемым. И только любовь могла заставить Ханя целовать другого парня и испытывать наслаждение от этого. И только любовь достаточно укрепила уже существующее доверие к Чонину ― Хань верил ему настолько сильно, что смог отдать ему себя ― позднее, в другую ночь ― и не пожалеть об этом. Трудностей стало ещё больше, но их чувства друг к другу помогали выдержать всё. Они сходили с ума и ссорились ничуть не реже любой другой пары. Приходили друг от друга в восторг и обижались из-за ерунды, ругались и мирились. Они безупречно играли свои роли и умудрялись находить время на любовь при всём том бешеном темпе жизни айдолов, что не давал им возможности спокойно перевести дух. Они были немножко безумными и предельно осторожными настолько, что почти никто ничего не подозревал, а если и подозревал, то слишком смутно и бездоказательно.☆☆☆
За пару месяцев до камбэка Хань рассорился с отцом и нуждался в деньгах. Чонин ни о чём его не спросил и просто дал нужную сумму. Хань понятия не имел, откуда у Чонина эти деньги, но стал наблюдательнее и обратил внимание на всякие мелочи, что прежде ускользали от него. Чонин много читал, на его компьютере хранились финансовые сводки и выкладки по аналитике, а в его телефоне Хань нашёл напоминание о расписании сессий Токийской и Шанхайской фондовых бирж. Потом ещё «Камон», которым занималась сестра Чонина. Вроде бы. Хань складывал в уме все эти мелкие детали и медленно осознавал, как мало на самом деле он знал о Чонине.☆☆☆
Потом от них ушёл Крис. Совсем.☆☆☆
Хань прикасался руками к влажной от пота коже, запутывался пальцами в жёстких высветленных волосах и настойчиво ловил взгляд Чонина. Ногами он крепко обхватил гибкое тело и жадно принимал каждый сильный толчок, притягивая Чонина всё ближе. Он искал ответ даже сейчас, когда тонул в наслаждении. Удовольствие не могло избавить от боли в сердце, но он по-прежнему верил Чонину, поэтому ответ стал бы идеальным лекарством. Чонин молчал, и от этого становилось ещё больнее. Потом Хань сидел на нём и бережно разминал шею и плечи, водил ладонями по смуглой коже, липкой от пота. И снова спрашивал: ― Что будет теперь? ― Ничего. ― Чонин вздохнул и положил голову на скрещенные руки. ― Ему никогда не нравилось, когда им играли, вот и всё. Мало принимать правила игры. Надо ещё иметь силы и немного смирения с терпением пополам. ― Считаешь, у Ифаня было мало сил и терпения со смирением? ― Нет. ― Чонин уткнулся лбом в запястья и чуть повёл правым плечом ― мышцы свело, наверное. ― Сил и терпения у него побольше, чем у многих, зато смирения ― ноль. Это было неизбежно. Отпусти его. ― Я и не держу. ― Держишь. Отпусти и не делай эту боль своей. ― А ты? ― Хань наклонился и коснулся правого плеча губами, легко и мягко, чтобы не оставить следа, а то как-то он здорово прокололся с этим, но кто же знал, что тогда Чонину достанется одежда с таким здоровенным вырезом на груди... ― Что я? ― глухо отозвался Чонин. ― У тебя со смирением ещё хуже, чем у Ифаня. ― Есть немного, но у меня другая репутация и другие таланты. И я тот, кто очень нужен. ― Пользуешься своей незаменимостью? ― Конечно, а зачем она ещё нужна? ― Чонин хмыкнул и неожиданно приподнялся, сбросил Ханя с себя. Через секунду он смотрел на Ханя сверху и водил пальцами по его лицу. ― Что-то не так? ― Н-нет. Почему ты спросил? ― шёпотом отозвался Хань ― голос сел от нежности прикосновения. ― Потому что ты кажешься в последнее время... не таким, как всегда. И я не думаю, что дело только в Ифане. С ним было сложно, ты знаешь это лучше меня, сам ведь писал мне об этом и говорил, когда мы созванивались. Сейчас вроде бы лучше ― внутри группы. Если искать плюсы, конечно. Тогда почему? Что тебя ещё беспокоит? Хань свёл все объяснения к поцелую, чтобы не отвечать. Он по-прежнему верил Чонину больше, чем кому-нибудь ещё. И верил в них двоих больше, чем в результаты анализов и прочие несущественные вещи. Верил настолько сильно, что продолжал улыбаться, когда Чонин губами ласкал его шею, а пальцами щекотал внутреннюю поверхность бедра, злонамеренно задевая отзывчивую плоть между ног. Чонину вообще нравилось соблазнять его везде и всегда, затягивать в собственный мир и заставлять забывать о мире реальном. Хотя вот танцевать Чонин больше всего любил один. И любил, чтобы Хань смотрел на это. Разумеется, речь шла не о выступлениях. ― А если вместе? ― спросил как-то Хань, налюбовавшись на импровизацию Чонина и обжигающее пламя Кая. ― Плохая идея. ― Почему? ― Ты не сможешь, ― после долгой паузы ответил Чонин. Честно и твёрдо, но Хань тогда обиделся, прихватил вещи и вымелся из танцзала, «забыв» попрощаться. Чонин неделю ходил за ним хвостом и пытался помириться. Получилось как всегда: Чонину пришлось улучить момент и оглушить страстью, только тогда Хань сдался и согласился на мирные переговоры. ― Значит, признаёшь, что ошибся? ― Нет. Я правду сказал ― ты не сможешь. Это отличается от поставленного танца. Прости. Возмущение Ханя растаяло в поцелуе. ― Я люблю, когда ты смотришь. Или когда это поставленный танец. Тебе мало? Если хочешь, можем попробовать ― убедишься сам. Хань не захотел. Он помнил, что верит Чонину, а Чонин не стал бы ему лгать. Чонин ― не стал бы, а вот Хань лгал ему точно так же, как всем остальным. Но он не мог иначе.☆☆☆
Не тогда, когда боль всё ещё свежа, а их осталось одиннадцать.☆☆☆
Потом была ссора с Бэкхёном. Противная, глупая, некрасивая и из-за ерунды. Так сбывались худшие прогнозы ― раздражительность без особых причин, острая реакция на шум, там и психоэмоциональные стрессы недалеко. Хань с Бэкхёном помирился в тот же день по собственной инициативе и без чьей-нибудь указки, но чётко осознал, что дальше будет только хуже. Хуже стало в разгар концерта ― нарочно не придумаешь. И когда Чонин принёс ему стул, Ханю хотелось плакать от собственного бессилия и злости на себя же самого. Не потому, что он не мог продолжать наравне со всеми. Не потому, что что-то пошло не так. Хань злился на себя, потому что причинил боль человеку, который ничем этого не заслужил. Он отчётливо читал во взгляде Чонина горькие слова: «Хён, ты мне солгал». После концерта не пришлось прятаться, чтобы нанести визит врачу и связаться с тем специалистом, к которому Хань всё это время ходил тайком. ― Мы уже обсуждали с вами это, господин Лу. ― Медик хмуро смотрел на него с монитора и недовольно «жевал» губами. ― Достаточно будет сообщить всем, что это тепловой удар. ― Достаточно для чего? Ваша вторая форма неврастении переходит в третью, это ли не повод задуматься? Сейчас у вас будут трудности с дыханием, сердцебиения, слабость уже налицо, как и раздражительность. Вы хорошо спите? Хань промолчал, потому что спал он плохо. Почти не спал вовсе, если уж на то пошло. ― Посмотрите на результаты, вы же сами видели, в каком состоянии сосуды. Вскоре у вас будут появляться отёки. Возможно, на лице. Как вы их будете прятать и объяснять? Тоже спишете на тепловой удар? Господин Лу, судя по вашим анализам предыдущим и последним... ― Врач помолчал, поджав губы, потом продолжил немного тише: ― Вы понимаете, что соматоформная вегетативная дисфункция сердца и сердечно-сосудистой системы может быть предстадией эссенциальной гипотензии или гипертонической болезни, угрожающей жизни и здоровью при гипертонических кризах в результате развития сердечной недостаточности? ― Я ни черта не понимаю, ― честно ответил Хань, устало прикрыв глаза и откинувшись на спинку стула. ― Можно человеческим языком? ― Вы не можете продолжать. Не в таком темпе. Просто не можете. ― Другие могут, значит, могу и я. ― Нет, не можете. Мы все разные и даже ломаемся по-разному. Я говорил с вашей матерью, и она сказала, что у вас некоторое время наблюдалось такое явление, как инэмури*, но сейчас вы даже так отдыхать не можете. Вы истощены, господин Лу. Если ничего не предпринимать, станет только хуже. В итоге всё это скажется на сердце и, возможно, почках. Риск есть. ― И что вы можете предложить? ― Хань закинул ногу на ногу и вздохнул. ― Отдых. Полноценный. Вам нужно хотя бы две недели провести в полном покое. И срочно сменить график. Либо вы продолжите свою деятельность, но как все нормальные люди, либо полностью восстановитесь и попробуете ещё раз. ― Мне это не подходит, ― покачал головой Хань. «Если ты сошёл со сцены, ты, скорее всего, уже не сможешь на неё вернуться». ― А что вам подходит? Тот же убийственный график? Вы не кореец, господин Лу. ― При чём тут это вообще? ― вспылил Хань, шарахнув кулаком по столешнице так, что монитор покачнулся. Врач выразительно вскинул бровь. ― Сами видите, да? Такой ваша реакция вскоре будет на всё, даже на незначительные мелочи, которые по какой-либо причине будут вам неприятны. Ваша мать говорила, что вас трудно назвать раздражительным, однако за время нашей беседы вы вспыхнули уже не раз и постоянно раздражённо болтаете ногой или стучите пальцами. Хань заметил это только после слов врача. Он действительно сердито болтал ногой или барабанил пальцами по столешнице, крутился и вертелся, не мог усесться нормально и... И, да, его всё вокруг бесило. Ещё очень хотелось спать или просто прилечь. ― Подумайте как следует, пожалуйста. Скоро будет ухудшение, потому что ваш плотный график не даёт вам расслабиться ни на минуту. Когда же вас госпитализируют ― а это случится непременно, если ничего не предпринимать ― вам проведут полное обследование, и всё так или иначе вылезет на свет. Надо ли говорить, к чему это может привести? ― Полное обследование? ― напряжённо переспросил Хань. Вот это уже паршиво, потому что он и Чонин... то есть... Чёрт. И это ― помимо прочего. ― Я подумаю. Скажите, какие-нибудь лекарства... ― Они будут бесполезны. Лекарства работают только в комбинации с отдыхом. Без отдыха они не дадут вам ничего.☆☆☆
Хань благодарил судьбу за то, что она лишала его возможности остаться наедине с Чонином хотя бы несколько дней. Он собирался с силами и пытался придумать «правдивую ложь». Тем не менее, когда встреча состоялась, Хань оказался совершенно не готов к ней. Чонин подстерегал его в ванной, когда все легли уже и не могли им помешать. Сидел и ждал в темноте. Хань зашёл внутрь, сам запер дверь и включил свет. И едва не ломанулся прочь сквозь закрытую дверь, когда увидел Чонина прямо перед собой. Спустя миг Хань прижался спиной к двери, а Чонин сделал ещё шаг и упёрся руками в деревянную панель, дополнительно зафиксировав тем самым Ханя на месте и отобрав надежду на побег. И Хань обречённо закрыл глаза, чтобы хоть так спрятаться от пристального и обжигающего взгляда Чонина. Тишина давила на виски и причиняла ещё большую боль, чем гневные или обиженные слова. ― Хён... ― едва различимо, почти что беззвучный тёплый выдох. ― Прости, ― прошептал Хань, рванулся вперёд и крепко обнял. ― Прости. Он сбился на китайский, торопливо пробормотав все возможные извинения, какие только знал. Зарылся пальцами в тёмные волосы, притянув к себе ещё ближе, и отчётливо повторил уже по-корейски, прикасаясь губами к виску: ― Прости меня. ― Что... Что случилось? ― забеспокоился Чонин, вывернулся из его объятий и немного отстранил. ― Что всё это значит? Хань упрямо обнял его вновь и медленно принялся рассказывать всё по порядку. Гладил тёмные волосы, прижимался щекой к щеке Чонина и продолжал говорить. Как ни странно, но стало легче. ― Почему ты сразу не сказал? ― после долгой паузы спросил Чонин. Его руки прошлись по спине Ханя и остановились на пояснице, согревая и придавая сил. ― Не знаю... Не верил. Не хотел верить. Ведь это значит, что я... Что мы... Господи, не спрашивай меня об этом! Я сам пока не знаю, что буду делать со всем... этим. ― Что ты не знаешь? Этот твой врач тебе всё сказал, ведь так? ― Но это значит, что мне придётся уйти. Ты понимаешь? А если я уйду... Ты... Чёрт, скажи мне, что это сон. Просто сон. И скажи мне, что сейчас я проснусь, и всё будет так, как было прежде. Чонин тронул пальцами его подбородок, заставил поднять голову и поцеловал вместо того, чтобы что-то сказать. Достаточно пылко поцеловал, чтобы забыть о плохом. Они ловили губы друг друга и менялись дыханием, пока могли дышать и обходиться без воздуха, но потом пришлось всё же прерваться. ― Пока ты жив, всё весьма условно, знаешь? Только смерть отменить нельзя. Если тебе нужно уйти, чтобы быть в порядке, ты уйдёшь. ― Что? ― опешил Хань. Меньше всего он ожидал услышать от Чонина именно это. ― Я хочу, чтобы с тобой всё было хорошо. Нет, я не хочу, чтобы ты уходил, но не могу удерживать тебя такой ценой. И к чёрту цену вообще. Мне нужен ты, а тебя не будет, если всё оставить как есть, ведь так? ― Чонин медленно провёл губами по щеке Ханя и вздохнул. ― Наверное, это будет ад, но я привык в нём жить. Это всё равно ад даже сейчас. Видеть тебя, быть рядом и не сметь показать истину никому ― даже тебе. Все эти наши условности, сигналы, осторожность, дрожь из-за малейшего шороха... Чтобы никто не понял, не догадался... У тебя ведь остались мечты? Хоть какие-нибудь? Если ты сейчас остановишься, а потом последуешь за ними, ты будешь счастлив? ― Сам по себе? ― уныло уточнил Хань. Жить мечтой без того, кому веришь и кого любишь? Без Чонина? ― Ты собираешься на Марс? ― тихо фыркнул ему на ухо Чонин. ― Или планируешь отправить туда меня? Если ты уйдёшь, концерты в Китае будут под вопросом. Хотя бы какое-то время. Но кто запретит тебе поехать в Японию, Таиланд, Сингапур или в Корею? Ты знаешь контакты моей семьи, ведь знаешь? ― Предлагаешь мне стать сталкером? ― Вовсе нет. Ты ведь будешь чем-нибудь заниматься тоже. Но иногда... ― А тебе этого будет достаточно? ― А тебе? Хань немного отклонился назад и всмотрелся в лицо Чонина. Встречи пару раз в год, вылазки в сеть и звонки ― чаще, можно хоть каждый день... Он бы согласился на это? Учитывая, что они имели сейчас, разница не так уж велика. ― Пусть мало, но с тобой... Да, достаточно. ― Именно, ― прошептал Чонин и вновь тронул его губы поцелуем. ― Но... ― Хань упёрся ладонью в его грудь. ― Ты так легко принял это, что... Чонин поймал его лицо ладонями и посмотрел в глаза. ― Что ты видишь? Вглядись получше. Ещё лучше. Что ты видишь? И попробуй ещё хоть когда-нибудь сказать, что это было... легко. Просто мне не нужно твоё больное сердце, хён. Иначе я всегда буду винить себя во всех его изъянах. Пусть твоё сердце будет далеко, но останется сильным и по-прежнему моим. И иногда оно будет чуть ближе. Мне хватит. ― Он сжал ладонь Ханя в собственной и поднёс к губам, тронул мягко раз, другой и хрипло произнёс с усилием: ― Я всего лишь люблю тебя, хён. И всё моё малодушие лишь в том, чтобы моя любовь оставалась в этом мире ― где-то рядом. Хань закусил губу, потому что впервые услышал прямое и чёткое признание от Чонина. Раньше они обходились без этих слов, и он всегда знал, что его любят, но услышать это... ― Ты любишь танцы, ― возразил он и грустно улыбнулся. ― Их тоже. Но как ещё я смогу выдержать без тебя? Любить дважды практично. Но никогда больше не говори, что я тебя отпускаю легко. Это неправда. И... хён, ты должен сказать всем. Чем раньше, тем лучше. ― Сначала я бы предпочёл... Чонин помотал головой. ― Нет, ты должен сказать. Неважно, как ты решишь со сроками, важно, что уже сейчас тебе надо беречь себя, а значит, поменять график. Ты должен сказать. Или я сделаю это за тебя. ― Иногда я тебя ненавижу... Чонин кончиком пальца провёл по шраму Ханя под нижней губой и улыбнулся: ― Врёшь ведь. ― Может быть. Ты как себя чувствуешь? ― Что за странный вопрос? ― опешил Чонин. ― Это, скорее, я должен у тебя спрашивать. ― В свете того, что у нас есть почти полтора часа и свободная ванная... Чонин одарил его долгим взглядом и молча прижался лбом к его плечу. ― Прости. ― Хань обнял Чонина в который раз за эту ночь. ― Я слишком долго был без тебя и буду ещё. Можешь считать меня мерзавцем, но я всё равно хочу. Ничего не могу с собой поделать. Ты сказал, что любишь... Вот и люби, хорошо? Прямо сейчас. От любви не умирают, Ин-и. Любовью живут. Позволь и мне пожить. Тобой.☆☆☆
Если бы нужно было выбрать что-то одно в своей жизни... Когда надо выбрать одно, сразу многое становится ценнее, чем могло бы показаться на первый взгляд. Но если разобраться в себе и своих желаниях… Хань выбрал бы Чонина.☆☆☆
Сегодня был последний концерт ― для Ханя. И бутылка воды от Тао казалась прощальным подарком. Все держались отлично и умело прятали истинные чувства за улыбками и шутками. Как и сам Хань. Он сначала пытался поспать в номере, уснуть не смог и после просто ждал, потому что Чонин сказал «да» на «три». Ближе к двум часам ночи Хань запасся едой и перебрался в ванную. Свет включать не стал, чтобы никого не потревожить, завернулся в полотенце и прислонился к краю раковины. Все спали, а Чонин должен был вернуться с минуты на минуту. И Хань умолял судьбу не рушить их планы, потому что потом он Чонина уже не увидит. Эта ночь ― последняя для них обоих. Пока что ― последняя. Чонин заглянул в ванную ровно в два, запер дверь и включил свет. Потом Хань разжал пальцы, уронив пакет с пластиковыми контейнерами на пол, чтобы схватиться руками за плечи Чонина и сгореть без остатка в жадном поцелуе. ― Не хочу... отпускать тебя... ― И не отпускай, ― прошептал в ответ Хань, вцепившись в футболку и потянув её вверх. Не удержался и прикоснулся губами к смуглой коже на груди, кое-как высвободил руки Чонина и отбросил футболку в сторону, завозился с поясом брюк и прикрыл глаза, ощутив на шее горячее дыхание. ― Смелее... Оставь следов побольше ― мне пока перед камерами не красоваться. Чонин послушно припал губами к его коже, обжигая поцелуями, покусывая и сводя с ума. Брюки и полотенце остались на полу, а они перебрались в душевую кабинку под горячие струи. После тренировки Чонину надо было согреться и немного расслабиться, и Хань с удовольствием разминал ему шею и плечи. ― Тебя нужно получше кормить ― и впрямь сильфида, ― пробормотал он, прижавшись к спине Чонина. ― Совсем отощал. ― Ты на себя посмотрел бы, ― фыркнул Чонин, повернулся к нему лицом и обхватил руками. ― Ещё и холодный весь. ― Я всегда холодный, ― невольно улыбнулся Хань и тронул ступнёй лодыжку Чонина. ― Чёрт, да ты совсем ледышка! ― зашипел от неожиданности тот. ― Я знаю. Зато ты всегда горячий, как печка. Отогревай. ― Это всегда пожалуйста, ― пробормотал ему на ухо Чонин, прижав к себе сильнее. Они стояли под водой, увлечённо целовались опять и не замечали, как тонкие струйки бегут по их лицам. Потом Хань перебирал пальцами влажные волосы Чонина, пока горячие губы оставляли следы на его груди и мучили напряжённые соски чувственными пытками. Хань старательно сдерживался, чтобы не шуметь, тянул за тёмные волосы, когда уже не мог терпеть, и задохнулся от изумления, потому что Чонин вдруг опустился на колено и провёл губами по его животу. Ничего сказать он так и не успел, лишь подавился-таки стоном ― ладонь Чонина уверенно обхватила его член. Он пошатнулся, но на ногах устоял. И зажмурился, потому что между ног проскользнула другая рука, пальцы дразняще прошлись меж ягодиц, погладили чувствительную кожу вокруг входа. Чонин тронул головку кончиком языка и одновременно ввёл один палец в Ханя. Пока губы твёрдо сжимали ствол и скользили по нему, палец внутри Ханя неторопливо растирал и поглаживал стенки. Чонин никуда не торопился, а Хань готов был плавиться в его руках хоть целую вечность. Два пальца, правда, заставили посмотреть на всё немного иначе, потому что только их вскоре уже не хватало. Хань сжал ладонями плечи Чонина и глухо застонал, подавшись бёдрами навстречу пальцам. Чонин намёк понял верно, провёл ладонью по члену Ханя и поднялся. Хань хотел повернуться к стене, но Чонин удержал его. ― Хочу видеть тебя, ― прошептал он после поцелуя, здорово озадачив тем самым. Пока Хань думал, как это можно устроить, Чонин выбрался из душевой кабины и расстелил на полу полотенце, после чего протянул ему руку. Он медленно лёг на полотенце, не отпуская взглядом Чонина, с трудом сделал вдох и чуть развёл ноги. Низ живота налился тяжестью, и Хань, кажется, отчётливо ощущал ток крови во всём теле. Желание близости стало нестерпимым. И мысль, что это, быть может, в последний раз, причиняла почти физическую боль. Чонин опустился на колени между его разведённых ног и кончиками пальцев нарисовал круги на его бёдрах, заставив вздрогнуть всем телом и зажмуриться от удовольствия. Всего лишь лёгкое и незначительное касание, но уже им Хань был пьян. ― Не представляю, ― его голос предательски «сломался» и сел, ― как я буду... без тебя. ― Ты со мной. Не думай и не представляй. ― Горячие ладони легли на его бёдра, прошлись по внутренним сторонам, заставляя раскрыться, развести ноги шире, чтобы ощутить жар смуглого тела, прижавшегося к нему. ― Чувствуешь? Чонин потёрся о него, наклонился ниже и поймал губами левый сосок, легонько прикусил и потянул, отпустил, обвёл языком и, пристально глядя на Ханя, медленно облизнул собственные губы. Единственный и неповторимый ходячий соблазн ― только для Ханя. Оставалось лишь коснуться рукой сильной шеи, чуть надавить на затылок и подставиться под поцелуй. Соприкоснувшись с Чонином губами, Хань выдохнул: ― Хочу сгореть. С тобой. Хочу, чтобы люди умели становиться едиными, когда любят... тогда мне не пришлось бы оставлять тебя и уходить. Я всегда был бы здесь. ― Он приложил ладонь к груди Чонина, там, где сильно билось сердце. И он задохнулся, ощутив глубокое проникновение, вцепился в плечи Чонина и закусил губу, чтобы не застонать. Мышцы внутри тела растянуло сразу и сладко, и немного болезненно. ― Мы едины, ― глухо пробормотал Чонин, согрев прерывистым дыханием его подбородок. ― На время... Но... ― Нет. Пока ты меня не прогнал, я всегда здесь. Ты только мой. Никто не был так близко к тебе, как я. И я не собираюсь ничего менять. Ты мой, слышишь? Я не отпускал тебя. Пока ты оставляешь сердце в моих ладонях, я всегда буду тут ― с тобой, в тебе, рядом. Всегда, пока дышу и люблю. Не заставляй меня повторяться, потому что я чувствую себя неловко, когда говорю это. Чонин прижался лбом к его груди и вздохнул. Хань тронул его влажные волосы руками, запустил в них пальцы. Глаза предательски щипало, потому что этого было так мало... ― Никогда не думал, что это будет вот так. ― Как? ― Хань затаил дыхание. ― Что это... будешь ты. Прости. Я так старался не полюбить тебя, но у меня не получилось. ― Мой... ― Хань с силой обнял Чонина так, словно собирался задушить в объятиях. ― Заткнись, ладно? Ничего не говори. Ни слова. Я не могу это слышать, не должен, не хочу... ― Хён... ― Замолчи! Тихо! Просто молчи. ― Хань. ― Пожалуйста... ― Голос дрогнул и сорвался на шёпот. Хань тоже никогда не думал, что это будет вот так. Что он встретит замкнутого мальчика, одержимого танцами, которому так легко доверять, что их соединят столь сильные чувства, и что потом ― так внезапно ― им придётся расстаться. И что это будет... настолько больно. ― Хань... Он гладил пальцами смуглое лицо и улыбался через силу. ― Я... ― Твёрдая ладонь прижалась к его губам. Чонин покачал головой и тоже вымученно улыбнулся. ― Я знаю, хён. Он убрал ладонь и жадно поцеловал Ханя, а потом стало не до разговоров. Они оба слишком сильно хотели сгореть, чтобы легче переносить после одиночество. Оба одинаково задыхались и глотали стоны, чтобы не шуметь и сохранить свою связь в тайне до самого конца. Но как же трудно это было... Хань отчаянно цеплялся за Чонина, следовал за заданным ритмом и кусал губы до крови, одновременно желая почувствовать Чонина в себе ещё глубже, сильнее ― до резкой боли. Чтобы сгореть и запомнить. Чтобы больше никогда и ничего не желать. Но чувствовал он чистое удовольствие, наслаждался каждым движением и почти ненавидел себя за это. Чонин слишком хорошо изучил его тело и никогда не сделал бы ему больно намеренно.☆☆☆
В аэропорт прибыли десять человек вместо одиннадцати. Девять держались вместе, десятый стоял у огромного окна. Он иногда поправлял убегающие от наушников к плееру провода, трогал пальцами ремень на джинсах и пытался что-то различить в сумерках за стеклом. Его лицо казалось спокойным и безмятежным, чуть грубоватым из-за лёгкой синевы на подбородке и над верхней губой, не замаскированной кремом. Хотя без грима или макияжа он всегда казался более мрачным и резким. Тао подошёл к нему и протянул бутылку с водой, в ответ получил слабую улыбку и отрицательный жест. ― Нервничает? ― предположил Тао, вернувшись к остальным. ― Скорее, расстроен, ― поправил Бэкхён. ― Они с Луханом дружили почти с самого начала. Не волнуйся, он будет в порядке. Он сильнее, чем ты можешь себе вообразить. ― А кажется, что он ждёт и надеется на чудо, ― задумчиво сообщил Исин, уставившись куда-то в потолок. ― Для этого Чонин слишком практичен, ― сонно пробормотал с закрытыми глазами Чунмён. ― Будет вам. Можно подумать, он впервые предпочёл одиночество. Он всегда так делает. Тао отвлёкся на телефон. Сообщение пришло от Ханя. «Присмотри за Чонином, пожалуйста. Пусть после выступлений отдыхает подольше. И на сцене будь к нему поближе, ты ведь знаешь, что ему иногда трудно стоять без поддержки и опоры. Просто не дай ему упасть. Исину скажи, чтобы тоже отдыхал и берёг колени. Тао, высыпайся как следует и присматривай за всеми. Скажи им, что я их люблю. Я уже не с вами, но с вами все мои мысли и моя любовь». Тао поднялся, сунул руки в карман и двинулся прочь. ― Эй, Тао... ― Сейчас вернусь. Я на минуту. Так, в туалет, ― отозвался он, отвернулся и ускорил шаг, чтобы никто не видел, как он часто моргает, прогоняя слёзы. Через полчаса все двинулись на посадку, только Чонин остался стоять у окна. Бэкхён подошёл к нему и тронул за плечо. Чонин повернул голову и вопросительно вскинул брови. Бэкхён пальцем постучал по часам на запястье и кивнул головой в сторону выхода. Чонин отступил на шаг от окна, чуть запрокинул голову, слабо улыбнулся и сделал ещё шаг назад, другой, третий, резко развернулся и последовал за Бэкхёном.☆☆☆
Может, он и надеялся на чудо, но произойти оно не могло.☆☆☆
Хань оставил в его руках своё сердце и пока не собирался забирать его.☆☆☆
«Я буду смотреть на тебя сегодня». «А я буду молиться о твоём здоровье танцем».☆☆☆
«Скажи, что тебе понравилось». «Не могу, меня нет ― у меня сердце остановилось на двадцатой секунде твоего соло от фанатизма твоей молитвы». «Хён, ненавижу тебя». «Врёшь ведь». «Хочу ночью тебе позвонить. Можно?» «Нужно. Три или пять?» «Люблю тебя. Нет или да». «Люблю тебя. До восемь». «Всегда до восемь. Береги себя».☆☆☆
Поздравлять Чонина с альбомом Хань не стал. Хотел сделать это лично. Альбом заслуженно лидировал в Японии по продажам. Хань помнил, что Чонин мечтал о сольном альбоме, а нынешний он записал вместе с Тэмином, но это была ещё одна мечта Чонина ― выступать вместе с лучшим другом. И она сбылась на все сто. Наверное, Чонин счастлив. Мысль об этом грела. Хань прилетел в Японию по работе ― с одной стороны ― и ради Чонина ― с другой. Поэтому не предупредил и решил сделать сюрприз. Да ему и проще было. В Китае за актёрами тоже следили, но отнюдь не так, как в былые времена за айдолами. Хань мог себе позволить каплю свободы. И позволил. Найти отель, где остановились Чонин и Тэмин, труда не составило, как и проникнуть в номер Чонина. Оставалось лишь дождаться возвращения Чонина. «Скажи, что тебе понравилось». «Разве может быть иначе?» ― набрал в ответ Хань и отправил. «Мне важно твоё мнение, ты же знаешь. Люблю тебя». «Всё ещё любишь? Ещё не забыл?» «Как я могу? Ты в порядке? Всё хорошо? Не могу найти свежих новостей о тебе». «У меня пока небольшой перерыв. Не волнуйся так. Лучше береги себя и отдыхай побольше. Мне показалось, ты выглядел уставшим». «Тебе только показалось». Дверь в номер распахнулась, щёлкнул выключатель, и свет залил помещение, заставив Ханя зажмуриться. Долгая тишина повисла над головой, потом что-то упало, и через секунду Ханя сжимали в объятиях, обжигая горячим дыханием щеку. Хань уткнулся носом в смуглую шею, вдыхая такой знакомый запах. Сердце бешено колотилось в груди от одной только близости Чонина. Он знал, что будет счастлив, когда увидит Чонина вновь, но не подозревал, что настолько. Чонин начал с вопросов, не дождался ответов и перешёл к поцелуям. Хань был только за. Всё равно он не мог говорить вообще, лишь повторял без конца имя и трогал самыми кончиками пальцев лицо Чонина. Как они оказались в постели, не помнил ни один из них. Они продолжали крепко обнимать друг друга, смотреть, дышать друг другом и делиться теплом. Чонин держал Ханя за руки и помечал каждый палец мягким поцелуем, испытывающе смотрел в лицо и тоже повторял имя, как недавно Хань. ― Не смотри так, ― шёпотом попросил Хань. ― Не могу. Ты выглядишь хорошо. ― Это комплимент? ― Констатация факта, ― ехидно возразил Чонин. ― И ты не такой тощий, как раньше. ― Зато ты всё такой же костлявый, хотя вроде бы стал больше. ― Я ещё расту, ― фыркнул Чонин. ― Ты... надолго? ― У меня три дня ― и все твои. Почти вечность, да? ― С трудом верю. Ты ведь приехал не для того, чтобы забрать у меня своё сердце? ― Я хочу отдать его тебе снова. Если ты возьмёшь, конечно. Хань заранее знал единственный возможный ответ.☆☆☆
Хань не испытывал сожалений, хотя вопросы у него всё ещё оставались. Но лучше вопросы, чем сожаления ― так считал Чонин. А Хань по-прежнему Чонину верил всегда и во всём. В горячих ладонях его сердце продолжало жить любовью. Примечания: «Три или пять». Из игры, похожей немного на хоцюань. Со своей системой знаков и условностей, которые имеют как общее значение, так и предельно конкретное. Три в отношении времени (как в тексте) означает в общем смысле «вскоре после полуночи». Пять в отношении времени означает «незадолго до рассвета». Игроки могут подразумевать точное время, но о нём договариваются сами заранее. «Восемь» означает бесконечность, т.е. «до восемь» означает «навсегда». Го (яп. 碁; также кит. 围棋 вэйци, кор. 바둑 падук) — логическаянастольная игра с глубоким стратегическим содержанием, возникшая в Древнем Китае, по разным оценкам, от 2 до 5 тысяч лет назад. Инэмури ― практика дневного сна на работе, в общественном транспорте и других общественных местах. Формальное присутствие, когда человек находится на своём рабочем месте по факту, но при этом дремлет, т.е. не выполняет свою работу.