Я чувствую...

Я чувствую… Я чувствовал боль каждого убитого тобой человека. И каждый раз умирал вместе с ними. Я видел небо, распускающееся перед мысленным взором испускающего дух. А глаза наполнялись слезами так же, как они наполняются у матерей и жен убитых. Я одновременно был везде. В Москве, где принимались решения; в Берлине, где русские шпионы разведывали обстановку. Я был в первых рядах Красной Армии и в конце её, меж тележек с ранеными. Я дрался среди бойцов, отстреливающихся в Сталинграде, и вместе со всеми голодал в Ленинграде. Я видел, как сжигают моих детей в крематориях, ожидая своей участи, и рыдал в грязный платок, надеясь на возвращение отца или сына. Я полз по холодной земле с переломанными ногами, пытаясь доползти до лагеря, и впервые, после короткого обучения, садился за штурвал кукурузника. Я был партизаном в глухом лесу и пленником у врага. Я был генералом и рядовым. Я работал в тылу и расправлялся с недругами, стоя в первых рядах. Я умирал, и я рождался. Я был везде. Я видел всё, я слышал всё. Я чувствовал… Я не думаю, что ты способен на это. Человеку не выдержать всего этого, не суметь продолжать посылать людей на верную гибель, причиняя своему народу столько боли. Или ты… не человек? Я вижу, как простые люди, мои сыны, мои соратники, через пули и танки пробиваются к Берлину. Как их сотнями косит невидимый серп. Меня косит. И от сердца откалывается очередной осколок… Вон ты, прячешься, сууука. Что же тебе еще остается делать? Брат твой мертв, кто же закроет тебя своей широкой спиной? А ведь я знаю, что всё это затеял ты, только ты. Это всё твоя вина! Я не хотел убивать Людвига, но ты… Тварь! Подставить собственного брата! В который раз!.. Я рыдаю над умирающим товарищем, обещаю передать его последние слова матери… Кричу «огонь!» и затыкаю уши. Артиллерийская батарея дает залп… Ударяю. Шипишь. Больно, наверное. Больно, да?! -За что? – какой глупый вопрос. Какой же ты тупой, Гилберт! Или же просто общий шок и раны не дают тебе мыслить трезво. -Ты убиваешь моих сыновей, насилуешь дочерей и спрашиваешь, за что?! Не слышу своего голоса. Только шипение. Бью тебя головой в стену. Отпускаю, падаешь на пол. -Нет, не я! Это всё… - задыхаешься, - это всё мой бр… -Что ты несешь!? – ярость. Со всей силы бью в живот. Странно. В голове ни капли раздражения, ясно и спокойно. А кровь кипит, клокочет... Меня сшибает снаряд, последнее, что я чувствую, это то, что у меня больше нет руки… Я бью опешившего немца прикладом в лицо. Стираю с губ кровь. Мы уже в Берлине!.. Я ничего не слышу. Кажется, контузия. Всё плывёт. Несколько неверных шагов в сторону. Несколько пуль в лицо… Ты кашляешь. Кровь течет по разбитым губам. Мутные глаза с ненавистью уставились на меня. Я знаю, о чём ты думаешь. Но всё. Это почти конец. Твоего братца больше нет, некого подставить. Сажусь на какой-то ящик. Один вопрос. -Зачем?.. Зубы стучат от страха, вокруг грохот орудий. Враги приближаются. Мне страшно, я не хочу умирать!.. «-За Родину! За Мать Россию!» - выхватываю знамя из мертвых пальцев знаменосца. Мы прорвёмся! Мы сделаем это!.. Нужно выбираться. Наши уже у ворот. Здесь такая суматоха. Если сейчас не уйти, еще сочтут за фашиста и пристрелят, не глядя на заслуги… Ядрена мать! Снаряды кончились. Ну, ничего, гусеницами передавим червивое отродье!.. -За… зачем? – сквозь пелену боли проскальзывает удивление. -Да, да, зачем? Зачем всё это? Зачем эта война, зачем кровь, боль, несчастье? Отвечай, сукин ты сын! – О! В кармане завалялась папироса. Прикуриваю. Какой простой и мирный запах… Нужно его вырубить. Иначе поднимет тревогу и не видать нам свободы. Сжимаю в руке осколок кирпича. Ох, как бок-то болит… Смеёшься. Смеёшься! Жду, когда ты успокоишься. -Как это зачем? – кашель. – Как это может быть непонятно! – опять надрывный болезненный смех. – Вл… Власть!.. – тяжело вдохнул. – Весь мир на коленях! Лишь чужие стоны и плачь! Кровь повсюду! А миром правлю я! - смотрю на тебя. Какой же безумный огонь в твоих глазах! – А немцы с самого начала были рождены, чтобы править, чтобы остальные подчинялись, чтобы лизали сапоги! – Безумен. Ты безумен. Глаза лихорадочно блестят, из них исчезли боль и отчаяние. Ты будто бы перенесся в свои грёзы, где всё действительно так, как ты говоришь… Я ранен. Очнулся. Кое-как поднимаюсь. Впереди ряд наступающих немцев. Они совсем близко. «-Мама!» - даю очередь по ним. Крик обрывается… 13 лет. Ну и что! Я уже совсем взрослая, я знаю, что делаю. Родина, матушка, я люблю вас! Фашистский танк с неслышным в пылу сражения грохотом взорвался. Изорванную трехпалую руку прижимаю к груди и улыбаюсь. «-Мамочка». Темнота… Видимо, черная зараза слишком сильно укоренилась в твоем сердце. Так, что перекрыла твою связь с народом. Ты не слышишь их, не чувствуешь, не понимаешь. Если ты их не жалеешь… Я тоже не буду. Я отвлекся. Слышу щелчок затвора. Ты гаденько хихикаешь. -Ты думал, уже все? – прошептал ты. -Всё, - подтверждаю и затягиваюсь... Поворот, поворот. Бросаю гранату. Проход чист. «-Идем». Ещё немного… Рваные сапоги тяжело ступают по лестнице. Патронов почти не сталось. Дойдём!.. -Да, - ухмыляешься. Я наигранно удивлённо смотрю на тебя. -Для тебя – всё. Ты нервно оборачиваешься… Знамя. Вот оно. Красное, как наша кровь. Останки черного креста падают вниз. Красный флаг с серпом и молотом развевается на ветру, разгоняя всю дрянь этого черно-белого ада… -Нет… - обреченно. Автомат выпадает из рук. Знамя, наше знамя играет с ветром на Рейхстаге, празднуя мою победу, нашу победу. -Да. Мой народ. Мои дети. Вы сделали это. Я выхожу из комнаты, не глядя на тебя, упавшего на колени и словно заклятие повторяющего, что всё это не правда. Ты уже никуда не денешься. Горький ветер, наполненный дымом и запахом крови, обдувает лицо, прогоняя из головы напряжение. Нужно отдохнуть. Я чувствую радость каждого. Известие о победе распространяется слишком быстро. И каждая новая улыбка и слезы счастья лечат мне сердце. Я смеюсь. Я улыбаюсь. Я плачу вместе с вами. И в разгромленном Ленинграде, и в Москве, и в темных лесах, и в деревнях, ожидающих возвращения родных… Я с вами. Я чувствую вас. Я чувствую… 6.6.12. 16:56