При условии

Жадность мыслит масштабами. Когда всегда и всего мало, нет времени останавливаться на мелочах, некогда проверять, не упустил ли он чего незначительного; схватил большую часть — и ладно, нужно двигаться дальше, дальше, дальше. Детали, конечно, приятны, но главное — объём, главное — схватить кусок побольше. Земли, страны и их жители, власть над остальными гомункулами — вот неплохие цели. Жадности даже почти любопытно, чего он пожелает потом, после того как добьётся всего перечисленного. В том, что это произойдёт, он не сомневается. Иногда Жадность особенно неудовлетворён, уязвлён, рассержен, но сейчас у него нет никаких причин для беспокойства, потому что впервые за долгое время всё идёт по плану. И однако же ему беспокойно; как будто накопленное богатство незаметно для него самого высыпается сквозь пальцы, из дырявых карманов, отовсюду. Жадность напряжённо раздумывает, не допустил ли где-то осечку, но не находит промашки: очень скоро он добьется желаемого. Желаемого на данном этапе, потому что очень скоро он, разумеется, захочет нового. Но что-то преследует его. Шорох. Его преследует шорох. Девчонка. Он ощущает её присутствие. Притаилась совсем неподалёку в листве дерева; она следует за ним по пятам уже давно. Почему он до сих пор не положил этому преследованию конец? Наверное, потому что если хотел — прервал бы уже давно её наивную слежку. Он желает обратного. Она идёт за ним уже так давно и так решительно, что может показаться, будто принадлежит ему безраздельно, но на сей раз Жадность не обмануть. Он знает, он чувствует, что это далеко не так. Эта девчонка — не его. И почему-то необыкновенно важно изменить положение вещей. Жадность останавливается, оглядывается на совершенно неподвижную крону дерева и лениво требует: — Спустись, — ни одна ветка не шелохнулась, и это лишь подзадоривает. — Я чую тебя издалека, как ты — меня. Я не собираюсь вступать в бой. Но она по-прежнему прячется; и тогда из глубины ассимилированной чужой памяти, из недр неродных воспоминаний, обычно мёртвым грузом висящих в нём; можно сказать, из самой души, если бы у Жадности была душа, выплывает имя. — Лан Фан, — зовёт он. Довольно странное имя на его вкус и довольно бессмысленное. У людей всегда такие бессмысленные имена, которые ровным счётом ничего не отражают, только прячут. У них, гомункулов, всё совершенно наоборот. Но это конкретное имя так странно перекатывается на языке, и произносить его неожиданно приятно. Может быть, в этом и есть весь смысл человеческих имён? И, кажется, для его носительницы оно тоже многое значит, потому что та, наконец, показывается ему на глаза. Спрыгивает всего в нескольких шагах, настороженная, но не испуганная — сражения один на один она не боится. Но Жадность не соврал, он не планирует драться; он собирается потешить свой внезапно вспыхнувший интерес, утолить то, что составляет его сущность. Лан Фан внимательно наблюдает за каждым его движением, за любым изменением в выражении лица. Ждёт появления своего господина, которому она предана. Это злит, злит неимоверно, потому что он куда более достоин владеть ею. И почему ему вдруг так важно стало заполучить её себе? Жадность вполне довольствовался раньше мнимым; тем, что было его только на первый взгляд — страной, в которой его ненавидели бы все жители, энергией, которую он не знал, куда потратить. С чего бы это он так заботится о настоящем? Вот поэтому не стоит создавать гомункулов из первых попавшихся людишек: они успевают отравить тела, пропитать их своей глупостью, своими никчёмными стремлениями, своими желаниями, своими ничего полезного не приносящими чувствами. Ничего не приносящими, кроме… удовольствия? Жадность не имеет привычки отказываться от удовольствий. И он не боится проиграть. Хотя и побаивается не выиграть. Рука Лан Фан лежит на рукояти меча; она так близко, что он видит её глаза сквозь прорези в маске, но при этом бесконечно отдалена. И почему Жадность устроен так, что самая невозможная цель становится для него самой желанной? Эта девушка должна стать его достоянием. Чтобы завладеть чем-то, Жадность не гнушается разными методами. Может быть, если он станет хотя бы чуть-чуть похож на её господина… Пусть это будет первым шагом. Он возьмёт себе частичку того, кто живёт внутри, чтобы подтолкнуть её, облегчить завоевание, а потом снова станет собой. Но ей недостаточно частички. Жадность ещё немного приоткрывает шлюз. Он неуязвим и бессмертен; что случится, если он подыграет ещё немного? Понадобится только щепотка чужого сознания, кусочек чужих возможностей, по иронии судьбы ему самому недоступных. Главное — не потерять контроль. Странно, он никогда ещё не рисковал так сильно ради чего-то настолько незначительного. Жадность не особенно славится осмотрительностью, но и запросы у него грандиозные, не то что… не то что… что?.. Он уже мало что помнит. Кажется, дыра в плотине всё-таки оказалась слишком большой. Лан Фан улыбается и протягивает руки — живую и механическую — и обе Линг пожимает с одинаковой теплотой. — Вы его переиграли, господин? — Он сам себя переиграл, — принц подмигивает. — Слишком хотел получить тебя в своё распоряжение. Только вот для этого ему пришлось стать мной. — Значит, гомункул больше не вернётся в ваше тело? — Никуда и не уходил, — улыбка Линга слегка тускнеет, но всё равно остаётся широкой. — И я почти уверен, что Жадность прорвётся обратно. Но теперь я точно знаю, как его контролировать. И Лан Фан не спорит. Хоть и не понимает до конца — и не хочет понимать — всю глубину замысла принца. Жадность назвал бы такое поведение типично человеческим, то бишь попросту глупым. Линг Яо считает его достойным самой искренней благодарности. — Не отставай, — говорит он. — Но и не подходи слишком близко. Кто знает, что ещё может прийти ему… мне в голову. Через секунду Лан Фан уже не видно. Ещё через пять Жадность в бешенстве сжимает кулаки. Ему нужно сосредоточиться на Отце, на государственных алхимиках и философских камнях. Нет времени на пустяки. Конечно, он мог бы обдумать ещё раз все свои желания, выстроить их в другом порядке, в неочевидном приоритете, в уменьшении неявной ценности. Сделай он это, могло показаться, будто у него действительно есть душа. Он убеждает себя, что это совсем не так.