Пария

Вся его жизнь, вернее, тот жалкий огрызок, который начался в проклятом Ящике, была сплошным кошмаром. Он не понимал, как остальные могут так спокойно относится к тому, что кто-то запер их здесь, предварительно поигравшись с их памятью. Он не понимал, как вообще можно здесь жить. Если бы он хотя бы был таким быстрым, как Минхо, или сильным, как Галли, или умным, как Ньют... Но нет. Сто фунтов веса на четыре фута роста как-то не располагают к выдающимся физическим данным, а мозги решительно отказываются работать в данной ситуации. И то, что после испытаний на него плюнули и зачислили к Жижникам (как клеймо поставили) не стало сюрпризом. Проведенной в Приюте недели хватило на то, чтобы понять, что никто с ним возиться не будет. И что вообще он здесь никому не нужен. Самый младший, самый слабый, самый бесполезный, только и может, что за другими кланк вычищать. Он научился не плакать целыми днями, хотя ощущение собственной никчемности ежедневно затапливает с головой, когда он ловит на себе презрительные взгляды других глэйдеров. Впрочем, этих не так уж и много. Большинство равнодушно смотрит сквозь него, как будто он пустое место. И это намного хуже. Иногда, когда совсем уже невмоготу, он тихонько выбирается из своего гамака и убегает в лес. Далеко не заходит – страшно. Да и кто за ним пойдет, кому он нужен. Поэтому он заходит в лес буквально на пять шагов, садится на поваленный ствол и прячет лицо в ладонях. Ночью тоска по той, прежней жизни, которую он не помнит, становится особо невыносимой, а от одиночества хочется выть... Когда кто-то большой возникает из темноты и неловко обнимает его за плечи, он, не раздумывая, зарывается лицом в широкую грудь и дает себе волю. Он ревет долго, взахлеб, не думая о том, как он выглядит в глазах этого, что сидит рядом и осторожно гладит его по голове, и даже не сразу слышит тихий голос. - Ну успокойся, Чайник, все будет хорошо. Как тебя зовут, Чак, верно? Все мы через это прошли, Чакки, ничего не поделаешь. Потерпи еще немного, дальше будет легче, обещаю. Чак в последний раз всхлипывает, поднимает голову и невольно отшатывается. Этого человека он ожидал увидеть здесь в последнюю очередь. В лунном свете надменное лицо Галли выглядит мягче обычного. - Что ты... Как... Зачем... - Хотел удостовериться, что ты не решил присоединиться к Джорджу и остальным шенкам, - серьезно отвечает Галли. – Ведь не надумал же, правда? - Кто... кто такой Джордж? - Да был здесь один шенк, сейчас в земле гниет, - беспечно отвечает Галли, болезненно дернув уголком губ. – Ну, ты пришел в себя, Чайник? Чак неуверенно кивает. - Пойдем в Берлогу? С этого момента жизнь Чака в Приюте меняется. Нет, внешне все остается неизменчивым: он по-прежнему числится среди Жижников, с ним почти никто не разговаривает, и даже Галли, если они встречаются днем, презрительно кривит губы и отворачивается. Но иногда, когда никто не видит, он ловит на себе ободряющий взгляд, а вечерами они бродят по Приюту, и Галли охотно рассказывает истории из жизни глэйдеров, весело смеется (черт возьми, оказывается, этот шенк умеет смеяться!), и Чак чувствует, что обрел настоящего друга-покровителя. Так продолжается целых десять дней. ...А потом Галли какого-то хрена нарушает Главное Правило, суется в Лабиринт и получает по щам от гривера. Все свободное время Чак проводит под дверью, за которой раздаются жуткие вопли. И, когда Страж Строителей, наконец-то, приходит в себя, спешит увидеть его первым. Галли, не стесняясь в выражениях, посылает его далеко и надолго. Подспудно Чак понимает, что все изменилось, но не сразу теряет надежду. Он ищет его взгляда, он пытается заговорить с ним, и с болью подмечает все изменения. Галли-после-Превращения становится злобным, подозрительным и неприятным во всех отношениях типом, которого все сторонятся, и в котором ничего не осталось от того Галли, который еще совсем недавно сидел с ним на поваленном стволе и неумело но искренне пытался его утешить. И Чак понимает, что снова остался один. ...А еще через десять дней в Приюте появляется новый Чайник. И, хотя Чак зарекался от сближения с другими глэйдерами (уж очень болезненным оказался откат), он до смерти рад тому, что ему удается с ним подружиться. Потому что вынужденное одиночество совершенно невыносимо. А этот Томас, вроде, неплохой парень...