Свет

…Конец эфира. Наконец-то. Имаи уже едва сдерживался, чтобы каждые полминуты не смотреть на часы. Сегодня им с Сакураи приходилось отбывать телевизионную повинность вдвоем: формат передачи предусматривал задушевную беседу в ограниченном составе. Рядом не было ни Юты, готового взвалить на себя половину бремени, ни Хиде, с которым настолько легче давалось смыкание рядов, ни Аники, так хорошо умевшего давать вдумчивые ответы на дурацкие вопросы, из года в год одни и те же. Короче говоря, на этот раз было особенно тяжко. Имаи взглянул на сидящего рядом Аччана. Тот, не выказывая ни малейших признаков нетерпения и спокойно улыбаясь, продолжал с заинтересованным видом реагировать на поток реплик ведущих, всё никак не иссякавший в силу профессиональной инерции. Имаи, скрывая усмешку, – не самую, впрочем, веселую, – вернулся к молчаливому изучению собственных ногтей. То, как проходящие годы оттачивали умение Аччана владеть собой в публичных ситуациях, со временем окончательно нивелировав любые проявления скуки, усталости или слишком личных эмоций, давно уже его не удивляло. Удивляло – иногда, все реже, – другое: что теперь и он, Имаи, зачастую не мог определить, о чем Сакураи думает на самом деле, когда вот так вот улыбается и кивает. Вежливые формулы, рукопожатия, совместные фото, памятные росписи, поклоны. Проводы до лифта в одном составе, до первого этажа – в другом, до выхода – в третьем. Снова поклоны. «Пожалуйста, ваши автомобили поданы, будьте любезны». – Свобода близка, – вполголоса бросил Имаи, обращаясь к Аччану. – Никаких сил нет. Надо чего-нибудь выпить, срочно. Передние дверцы обеих машин уже были услужливо распахнуты. – Надо, еще как надо. У меня дома выпьем, – скороговоркой произнес Аччан, быстрым шагом направляясь к своей «ауди». – Ну, что ты остановился? Едешь или нет? * За те несколько лет, что он не был дома у Сакураи, – а в последний раз Имаи заезжал к своему вокалисту с каким-то визитом вежливости еще задолго до его второго развода, – здесь произошли с трудом поддающиеся простому определению, но все же очень явные перемены. Он не мог судить обо всей квартире целиком, но то пространство, что они пересекли по дороге в гостиную, было окутано какой-то странной тишиной – неподвижной и густой, почти осязаемой. Не хватало только белых чехлов на мебели и занавешенных зеркал. Шторы на окнах, впрочем, казались задраенными наглухо. Имаи подумал о своем собственном доме и о живущей в нем бульдожке, которая каждый раз летит ему навстречу, словно пробка из бутылки. А О-Химэ-чан никак не может ее обогнать и врезаться в него первой, как ни пытается – бежит со всех ног, бывает, что спотыкается и падает, даже ревела пару раз, но… – А кошка твоя где? Спит? – Умерла. Подожди, мне надо в ванную. – Аччан скрылся в коридоре. – Когда? – после секундной заминки спросил Имаи вдогонку. – Скоро шесть месяцев, – донеслось в ответ. «Видимо, я должен был регулярно интересоваться, как она поживает», – подумал Имаи с ему самому непонятным глухим раздражением. Уселся на широкий кожаный диван. Решил, что лучше всего будет включить телевизор, и стал озираться в поисках пульта, но тут вернулся Сакураи, на ходу распечатывая какую-то полупрозрачную упаковку. Вытащил оттуда пригоршню влажных салфеток, нетерпеливо стряхнул, отделяя одну от другой, развернул и с видимым облегчением принялся вытирать лицо. Перехватив взгляд Имаи, пояснил: – Забыл взять. Невозможно без них в последнее время. – И попросил: – Налей мне, пожалуйста. Имаи подошел к бару, уставленному разнокалиберными бутылками. Одни едва начаты и покрыты тонким слоем пыли, другие почти пусты. Сбоку – высокий винный стеллаж, заполненный примерно наполовину. – Что ты будешь? – «Абсолют». Имаи обернулся и посмотрел на Аччана. – Синяя бутылка, большая, справа, – сказал тот. – А ты выбирай что хочешь. Достав два стакана, Имаи положил туда льда, плеснул водки – и в один, и в другой, – и вернулся к Аччану. Тот все еще усердно оттирал лицо – будто от копоти, а не от тонального крема. Поблагодарил кивком и пригубил из стакана, не прерывая своего занятия. Скомкав и бросив на пол одну салфетку, тут же взял следующую. Имаи вспомнил, как Сакураи гримировался в дни их самых первых выступлений: настороженно и чуть ли не со страхом, будто ставил на себе некий опасный эксперимент. Как-то, после совместного сейшна с S.P, ребята давно уже расслаблялись в соседнем помещении, а Аччан всё стоял перед зеркалом и, чертыхаясь, пытался избавиться от последних следов стойкой матовой помады бордового оттенка, доставшейся им в наследство от одной из многочисленных подружек Хошино. Усилия Аччана, однако, приводили лишь к тому, что красноватые разводы вокруг его рта ширились все более угрожающим образом. Наблюдавший за ним Имаи пришел на помощь с собственным носовым платком – и взялся за дело так энергично, что Аччан, крича на него и смеясь, стал вертеть головой и уворачиваться. Тогда Имаи поймал его за подбородок и, сам плохо понимая, что делает, накрыл губы Аччана своими. Тот на полсекунды замер – и ответил. Глаза они открыли одновременно. Атсуши издал тихий возглас, какой-то весело-потрясенный. Во всполохах его золотисто-карих радужек Имаи почудились солнечные блики. Это было тридцать лет назад. Он поднес к губам стакан и сделал обжигающий глоток. Чтобы совершить еще какое-нибудь действие, взял со стола принесенную Аччаном упаковку и, отодвинув подальше от глаз, стал читать название марки и все дальнейшие буквы: serviettes démaquillantes… formule extra douce… peaux très sensibles. Имаи понятия не имел, чем Аччан смывает мейк-ап: он не присматривался к тому, чем снабжают его гримерку, и не заглядывал к нему в личный райдер. Его накрыло какое-то тяжелое чувство. И дело было, по-видимому, не в салфетках для снятия грима – единственно из-за которых, как выяснилось, Аччан сегодня так торопился именно домой, а не в кабак. И даже меня был готов захватить… М-да, вот так годами проводишь с кем-то – «к е м - т о» – всё рабочее время на собственном предприятии, знаешь, что он любит, чего не любит, куда повернется, что скажет и когда промолчит, а заглядываешь к нему в гости – так, мимоходом, чего тут особенного – и наступает час новостей и интересных фактов из рубрики «Знаете ли вы». Как после многолетней, мать ее, разлуки. – Ты тоже сними штукатурку, если хочешь. – Аччан отставил допитый стакан в сторону и поднялся с места, растягивая плечи и чуть морщась. – А впрочем, ты ведь можешь хоть целые сутки так проходить, я знаю. Он отправился к бару и вернулся с большой синей бутылкой. Сел обратно, подлил в стаканы водки и сделал долгий, расслабленный выдох – как человек, который наконец-то может вычеркнуть из повестки дня выполненное дело, важное и не очень приятное. На этот раз он не стал делить свою порцию на несколько глотков, а осушил ее всю сразу, после чего откинулся назад, на глубокую спинку дивана, и подтянул ноги на сиденье. Вот, хорошо бы тоже так. Имаи немного вело; он чувствовал усталость. Становилось жарко. В один присест допив то, что оставалось в стакане, он снял пиджак, небрежно бросил на подлокотник и опустился назад. Принимая более удобную позу, задел виском плечо Аччана – тот был совсем рядом, буквально в паре сантиметров. Удобный диван, приятный ступор. Прошла минута времени. Две, три. Пять. До чего же у него здесь тихо. А, не все ли равно. – Сидим тут, как два… Кто бы видел. – Сакураи коротко хохотнул, как-то слишком нарочито и громко. Так, будто здесь и впрямь был кто-то еще, кроме них. – Ну, знаешь, в нашем возрасте… Волноваться из-за такого… Фраза повисла в воздухе, а Имаи вдруг показалось, что Аччан… перестал дышать. Он резко вскинул голову – и увидел, что тот улыбается умиротворенной – неподвижной – улыбкой. Глаза его были закрыты. Имаи ощутил пронзительную ломящую пустоту – будто кто-то бесцеремонно врубил дальние фары, ослепляя безжалостной яркой белизной, не оставляя в сознании ни единого слова, имеющего хоть какой-то смысл. – Собственно, если бы кто увидел, то сказал бы, что у нас высокий порог брезгливости по отношению друг к другу. Из-за давности знакомства. – Это снова был голос Аччана: спокойный, доброжелательный, такой, как обычно. Такой, как сегодня – уже вчера – в телестудии. – Действительно: в нашем возрасте… Имаи медленно выпрямился. Аччан продолжал полулежать-полусидеть среди диванных подушек, не открывая глаз. Его дыхание было размеренным, как в глубоком сне. Уйти. Просто уйти. Сделал движение, чтобы встать – и тут Сакураи открыл глаза и посмотрел на него. Взгляд этот был сосредоточенным, очень прямым, почти напряженным. Но ожидания в нем не было. Волнения тоже. Имаи несколько мгновений не шевелился. Потом сказал: – Сядь. Получилось жестко, как команда – голос внезапно перестал слушаться. Сакураи продолжал молча смотреть, не меняя позы. Имаи взял Аччана за запястье, слегка потянул к себе. Тот, вздохнув, не спеша перешел в вертикальное положение. Сел рядом и устремил взгляд куда-то в угол. Некоторое время оба молчали. Наконец Имаи глухо произнес: – Почему...? Ведь ты же сам… Зачем ты? Аччан взял со столика пустой стакан, повертел в пальцах. Поставил обратно, улыбнулся и сказал: – Знаешь, я был счастлив от того, что у тебя все хорошо. Правда. Имаи ответил после паузы: – А я был несчастлив от того, что у тебя все плохо. – «И еще я решил поменьше об этом думать», – мысленно закончил он, зло усмехнувшись про себя, а вслух добавил: – Это тоже правда. Аччан пожал плечами. – Не так уж все плохо. Да и вообще. – Он с явным трудом, как-то тяжело поднялся с места. Имаи, впрочем, отлично понимал, что содержимое синей бутылки тут ни при чем. – Пойдем, я тебя провожу. Имаи встал, но вместо того, чтобы направиться к двери, сделал шаг к Аччану, который и сам еще не двигался с места. Положил руку ему на плечо. Глаза Аччана были непроницаемыми и почти черными. Имаи взял его лицо в ладони. В этот момент он отчего-то испытал мимолетный, но будто огнем обжигающий суеверный страх. Мелькнула в памяти вычитанная невесть когда фраза: «Боишься уронить – брось». Тут рот Аччана дернулся, словно от сдержанного в последний момент восклицания – и Имаи почувствовал, что этот человек вот-вот отстранится, отвернется, выпадет. И в руках останется пустота, которая не сойдет с рук. На этот раз уж точно. Первобытный суеверный ужас перед отправлением высшей справедливости, вот что это было. Нет, Атсуши, с нами такого не будет. Имаи подался вперед и коснулся его лица губами. Потом еще раз, и еще. Скулы, глаза. Аччан охнул, почти беззвучно. Подбородок, переносица, лоб. «Что ты делаешь?» – неясно донеслось до Имаи, словно сквозь стену. – Что ты делаешь? – повторил Аччан. – Проводи меня к себе, – попросил Имаи. После секундной паузы Аччан молча развернулся и вышел. Имаи последовал за ним вглубь квартиры. Неужели. Неужели все-таки… Аччан остановился перед какими-то раздвижными дверьми, открыл их и исчез в темном прямоугольнике – не закрывая дверей, но и не оглядываясь. Имаи тоже вошел в беззвучную кромешную тьму и задвинул за собой створки. Через несколько мгновений – мгновений, в которые время и пространство оказались под вопросом, – зажглась неяркая лампа ночника. Детали комнаты, в которой ни разу не приходилось бывать, сливались в мерцающие тусклые пятна. Атсуши стоял в отдалении, все еще держа руку на выключателе. Имаи подошел к нему, поцеловал его губы, неторопливо и неглубоко. Слегка подтолкнул, побуждая опуститься на постель, и начал было расстегивать на нем одежду; заглянул в его лицо – и увидел всю ту же сплошную черноту в полуприкрытых глазах. Лишь дыхание немного участилось. Или и это только показалось?.. В нем поднялось настоящее, нестерпимое отчаяние – и тут Атсуши сказал: – Подожди. Сейчас… – и несколькими движениями снял с себя рубашку. Потом потянулся к его ремню – но Имаи с полустоном-полурыком перехватил его руки, заставил лечь и, все еще придерживая за предплечья, будто не давая сбежать, стал покрывать поцелуями его грудь; спускаясь ниже, прижался лицом к впадине живота – Атсуши весь подался назад от резкого вдоха – и, касаясь уже невесомо, отметил губами пунктир на длинной, слабо белеющей вертикальной линии, – почти не видно, но я помню где, даже не глядя, – а затем провел пальцами по узкой, переходящей в густую поросль темной дорожке, прежде чем высвободить и взять в рот быстро твердеющий член. Слишком сильное, слишком наполненное ощущение, слишком давно этого не делал, непроизвольно остановился – но Аччан с коротким и низким звуком толкнулся ему навстречу, и он начал равномерными движениями забирать его в себя, глубоко, как мог глубже, до предела, так, что Атсуши, мимолетно коснувшись его волос и плеч – ну схвати же меня, вонзи ногти – вцепился обеими руками в простыни, высоко запрокинув подбородок и закрыв глаза; у Имаи закружилась голова, его будто втягивало в глубокий клубящийся омут, внизу распирало от возбуждения, и он все сильнее насаживался на Атсуши глоткой, давясь и задыхаясь, так, чтобы теснее было просто невозможно, чтобы ближе некуда, раз ты до меня не дотрагиваешься; и вот зазвучали отрывистые вскрики, словно от боли, бессильные, почти умоляющие, а руки стали судорожно упираться ему в плечи, отталкивая – да что с тобой такое, что?! – и он, хватаясь за мечущееся рядом тело – удержать, удержаться – принял первую волну извержения, горячую и мощную, – такую желанную, но все равно внезапную и хлесткую, как удар, – за ней, едва справляясь – вторую, третью… Вот ты и со мной. Снова. Он провел рукой по рту; попытался перевести дух. Приподнявшись, взглянул на временами едва заметно вздрагивавшего, будто в ознобе, Атсуши, который лежал навзничь, прикрыв лицо тыльной стороной ладони. Имаи переместился выше и, закрыв глаза, в каком-то исступленном оцепенении ткнулся головой в его тяжело вздымающуюся грудь. Напряжение в паху становилось невыносимым. Идти, что ли, искать ванную, или… Он вдруг почувствовал, как вокруг него смыкаются объятья. Прохладное прикосновение волос к лицу, терпко-сладкое дыхание. Ты… Ты. Аччан ненадолго отстранился, чтобы окончательно избавить его от лишней одежды; вернувшись, обхватил его ладонью, – и вот снова закольцованный ритм, уносящий по спирали уже не вниз – вверх, и Имаи наконец увидел, как взрываются снопы искр, прорезая тьму. Атсуши, не отнимая руки, продолжая ласкать, – теперь совсем медленно, нежно, – зарылся лицом в изгиб его шеи и неразборчиво что-то прошептал. Потом, кажется, снова, но уже беззвучно: Имаи лишь ощутил движение губ. От лица Атсуши было жарко – у кого так пылает кожа, у него? у меня? Жарко и влажно. * Когда Имаи проснулся, в комнате снова было темно. Но эта тьма была зыбкая и прозрачная – не то что та, предыдущая. Он посмотрел на электронный дисплей часов: половина восьмого. На ощупь пробрался к окну и чуть приоткрыл задернутые занавески, впустив тонкую полоску света. Бросил взгляд на постель – спит? Атсуши неподвижно лежал под одеялом, отвернувшись к стене. Спит. Он тихо натянул на себя одежду. Поискал взглядом какую-нибудь бумажку и ручку, чтобы оставить записку, – «мне нужно идти, позвоню, увидимся позже», – но в глаза ничего не бросилось, а будить Аччана не хотелось. Потом прошел в гостиную, где до сих пор горели лампы. Взял брошенный на диване пиджак, взглянул на экран мобильника, еще с вечера поставленного на тихий режим. Как и следовало ожидать, телефон рвался по швам от пропущенных воззваний к его совести. Он приблизился к окну, раздвинул шторы. Серый утренний свет смешался с белым электрическим; от этого всё произвольное и несочетаемое будто торопилось выступить на первый план. Скомканные салфетки валялись возле дивана расплывчатой синеватой массой. * …Матовая помада бордового оттенка и вправду была очень стойкой. Он слегка коснулся подбородка Аччана кончиком языка, провел большим пальцем. Ничего не произошло. Что он скажет... Что-нибудь же он скажет... И тут – тихий, торопливый шепот, на выдохе: «Х и с а ш и …» И он, уже ничего не видя, лишь почувствовал, как его обнимают за шею, порывисто и неловко. «Х и с а ш и». И хлынули во всю мощь потоки света – рвущиеся наружу, ввысь, пробивающие потолок и устремляющиеся в стратосферу. * Имаи подошел к столу, вытряхнул из целлофана салфетку. Вытер ею лицо, – на белом остались терракотовые следы, – скомкал, отправил на пол к остальным и вышел из комнаты, чтобы проделать уже знакомый путь. * Атсуши сидел на краю постели, полуодетый. Услышав его шаги, поднял взгляд. Имаи сел рядом. Взял его руку, поцеловал ладонь, прижал к лицу. Спросил: – Когда ты проснулся? Молчание. Лишь рука под его рукой вдруг дрогнула. Хисаши, пожалуй, знал, что надо сделать. Не выжидать, не прикидывать – просто сделать, а остальное неважно. Приложится. Он крепко обнял Атсуши за шею, произнес его имя и закрыл глаза.