Босодзоку-гёрл

Страшно почти не было, было на редкость противно и омерзительно. Маки редко чего-то боялась – отвыкла давно, с такими-то друзьями. То Киёцугу в голову взбредёт «гениальная» идея с ночной экскурсией в очередную глухомань, то выясняется, что Нура-кун – предводитель Хякки Яко, да ещё тот самый, что всегда приходил к ним на выручку. Полгода назад и вовсе ёкаи практически весь город заполонили, у них, видите ли, разборки. Вот тогда да, страшно было, когда Тории из подземки вытаскивали, когда людей превращали во что-то непотребное. Но ещё было... не то чтоб весело... но азарт, адреналин! И ножом она от того гада-извращенца отмахивалась, и амулетами, что дали Юра-тян и её брат, когда они с ребятами были в Киото. Против людей о-фуда[1] не подействует, с отвращением подумала Маки, пытаясь высвободить руку с ножом. Почему она училась у Юры-тян кудзи-кири[2], но не додумалась попросить кого-нибудь из Нура показать ей парочку приёмов? Против людей у неё всегда был при себе складной нож, но когда трое на одного, когда рослые парни с гоготом зажимают в переулке, выкручивая руки, поневоле подумаешь, что с ёкаями было бы куда как проще, да и не так противно. В конце концов, ну сожрут, так это вполне в их природе, люди вот тоже у рыб, зверей и птиц разрешения не спрашивают, и извинения приносить не думают. Пищевая цепочка, как она есть, закон жизни и вообще когда-нибудь умирать да придётся – всё просто и обыденно. Чужая потная ладонь под юбкой – это совсем другое. Маки шипела, пыталась пинаться, брыкаться и изворачиваться, а парни только гоготали, какая, мол, активная девчонка им попалась. Но в какой-то момент тот урод, что сильнее всех распустил руки, закатил глаза и рухнул на землю, а за его спиной обнаружился незнакомый здоровяк с отбитым горлышком бутылки в руке. Несостоявшийся насильник валялся на земле среди осколков и разлившегося пива, а на его осветлённых волосах явственно виднелась кровь. Остальные смотрели на нового участника событий удивлённо и испуганно. – Вы, это, не видите, что ли, что она против? – как-то растеряно сказал незнакомец, а потом с сожалением посмотрел на то, что осталось от бутылки. – Вот же блин, теперь снова в магазин идти… – Мы те чо, мешаем? – одновременно нагло и настороженно спросил тот парень, что всё ещё удерживал запястье Маки. – Ну дык, – согласился здоровяк и почесал живот. – Я отлить хотел, а вы тут… Нехорошо это, коли девчонка несогласная. И без предупреждения заехал ему «розочкой» по лицу. Руку Маки тут же отпустили, переулок огласился матерными воплями, пострадавший закрывал лицо руками, но кровь всё равно текла между пальцев. Парень выл и метался, пока не выбежал на улицу и не скрылся в толпе. Третий любитель чего «погорячее» оказался достаточно сообразительным, чтобы сбежать вслед за подельником, не дожидаясь травм. Саори сложила нож, сунула его в карман и принялась разминать пострадавшее запястье, глядя на неожиданного спасителя с некоторой опаской. Он был высок и довольно крупен, чем-то напоминая Курату-куна из параллельного класса, но тот был ёкаем, а этот… Маки была абсолютно уверена, что раньше его никогда не видела: парня такого роста, да ещё и в кожаной куртке с шипами на «погонах», она бы не забыла. А ещё у него было практически детское выражение лица, совершенно не вязавшееся с его внешним видом. Он почесал в затылке, сдвинув сине-чёрную бандану на лоб, потом явно привычным движением вернул её на место и спросил: – Ты, это, как? В смысле, они не того? Маки захотелось рассмеяться, то ли от облегчения, то ли от манеры её спасителя выражаться, но почему-то вышло только помотать головой и зябко обхватить себя руками – вечер был вроде и тёплый, но… Здоровяк швырнул остатки бутылки в мусорный бак, стянул с себя куртку и неловко накинул Маки на плечи. Она была настолько велика, что доходила ей чуть ли не до колен, зато сразу же стало тепло. Куртка пахла пивом, потом, бензином и машинным маслом, она была страшно тяжёлая, жёсткая и совсем не удобная, но в ней почему-то было очень уютно. Маки улыбнулась и запахнула её поплотней. – Эй, Большой Ди, ты чего там застрял? – внезапно крикнул зашедший в переулок парень. Он был в точно такой же бандане, из-под которой торчали жёсткие осветлённые волосы, в токкофуку[3], а с его пояса свисала целая гирлянда цепей. Ростом он был не намного ниже своего приятеля, зато такой тощий, будто его никто не кормил. Он замер в ступоре, глядя на открывшуюся ему картину, только в пакете с эмблемой супермаркета что-то позвякивало. – Что стряслось Большой Ди, а? – переспросил он, подходя ближе и посматривая то на всё ещё бессознательное тело на земле, то на Маки, кутавшуюся в слишком большую для неё куртку. Большой Ди снова почесал в затылке, видимо, стимулируя таким образом свой мыслительный процесс, потом повторил манипуляцию с банданой и ответил: – Дык это! Трое охламонов девчонку хотели того, а я им, это, помешал, вот! Новоприбывший, судя по всему, давно уже научился расшифровывать речь приятеля, потому что переспрашивать не стал, только присвистнул: – Ну ты в натуре рыцарь! Только не на белом коне, а на хромированном! – а потом повернулся к Маки и участливо сказал: – Я Рёта, а это Большой Ди, а тебя как звать? – Я Маки, Маки Саори, – ответила она и снова попыталась улыбнуться. После произошедшего внутри осталось какое-то гадкое, липкое чувство, которое никак не хотело уходить, всё ещё холодно и неприятно сжималось. – Спасибо, так здорово, что вы были рядом! Рёта только отмахнулся, пробурчав, что он вообще-то ничего не сделал, а потом очень внимательно осмотрел Маки. – Вот, Маки-тян, приложи холодного, чтоб синяка не осталось, – сказал он, достав из пакета банку летнего пива со льдом[4]. Она удивлённо покрутила в руках банку, покрывшуюся мелкими капельками воды, а потом поняла, чего у неё так щека горит – а она и не помнила, когда её успели ударить. Пиво со льдом было и впрямь ледяное, пальцы быстро окоченели, скулу свело, но зато полегчало, даже в голове прояснилось, и улыбнулась Маки уже легко и радостно: – Спасибо, это как раз то, что нужно! Большой Ди, неловко потоптавшись, буркнул, что скоро вернётся, и удалился за баки с мусором. Маки поправила сползавшую с плеч куртку и поняла, что возвращать её совсем не хочется, хотя лучше бы, конечно, такую же, но по размеру. Она переложила банку в другую руку, чтобы совсем не застудить пальцы, и с интересом посмотрела на Рёту, точнее на надписи на его токкофуку. Когда он повернулся почти что спиной к ней, глядя в сторону удалившегося приятеля, она успела увидеть несколько кандзи. – Кровавое… – начала, было, она, но больше ничего не смогла разобрать. Рёта радостно улыбнулся и повернулся спиной, чтобы удобнее читалось. – «Кровавое Хякки Яко», – с гордостью произнёс он. Помимо названия банды на плаще были и другие надписи: «Быстрее ветра», «Мы – боги этой страны», эдакие упражнения в каллиграфии белыми нитками по тёмно-синему. – Это название нашей банды, может, слышала? – А то! – с готовностью подтвердила Маки, правда, уточнять, где и от кого, не стала. – Вы ж самые крутые в городе, ну разве что не считая якудза. – Ты прикинь? – со смешком сказал Рёта возвращающемуся приятелю. – Маки-тян слышала про нашу банду! Судя по всему, группировкой своей эти парни реально гордились, иначе чем объяснить их глуповато-счастливые улыбки? И от этого Маки почему-то тоже хотелось улыбаться, эти парни гораздо старше её казались детьми, которых похвалила воспитательница в детском саду. Глупая мысль, зато в обществе этих байкеров противно-липкие воспоминания уходили, потому-то она и согласилась с предложением Большого Ди прокатиться вместе с ними. У Рёты нашёлся запасной шлем, Маки пришлось заплести волосы в косу и обернуть вокруг головы – и не спутаются, и шлем лучше сел. Она просунула руки в рукава огромной куртки, расстегнула молнии на манжетах и застегнула саму куртку. Скорость была такая, что почти всё время хотелось зажмуриться; она переплела между собой пальцы, обхватив Большого Ди вокруг талии и даже удивившись, что ей хватило рук, прижалась к его спине и отчаянно старалась не завизжать от счастья как на американских горках. Конечно, Киёцугу-кун рассказывал, как Аотабо прокатил его на мотоцикле в «день нашествия ёкаев», как Маки называла про себя ту историю, да и Кана-тян поделилась впечатлениями от прогулки на летающей змее, но… Чужие слова никогда не передадут всей массы впечатлений. Маки чувствовала себя лёгкой, как пёрышко, свободной и абсолютно счастливой. Они доехали до какого-то особенно пустынного места на берегу реки, полюбовались закатом, и Маки даже выпила ту самую банку пива, которой лечилась от ушиба, потом парни показали ей где за складами ближе к порту обычно собирается их банда, но не повезли её туда, спохватившись, что уже поздно, а не привыкшую к алкоголю девушку немного повело. Так что они доставили её прямо домой, выслушали на прощание, какие они хорошие, и с лёгким сердцем отправились дальше колесить по городу. Может быть, всё бы так и закончилось, но на следующий же день Маки, облачившись в джинсовую куртку – самое подходящее, что нашла в своём гардеробе – и повязав волосы платком, оседлала велосипед и отправилась искать место сбора Хякки Яко, Кровавое которое, потому что другое, скорее всего, опять по своему обыкновению пьянствовало в поместье Нура. Нашла она их на удивление легко – хорошо запомнила приметное здание склада, за которым обнаружилась большая свободная площадка и гаражи. – Привет, мальчики! – с какой-то бесшабашной радостью сказала она, помахав рукой. К счастью, её вчерашние знакомцы были здесь, так что вопросов из разряда, что она здесь забыла, не последовало. Зато было удивлённое: «Маки-тян? А ты чего здесь?». – Я приготовила онигири, – сказала она, доставая из корзины-багажника пакет. – Надеюсь, здесь хватит всем! Они были разные, эти босодзоку[5], молодые, немногим старше Маки, старшеклассники, студенты и совсем взрослые. Высокие и низкие, полные и тощие вроде Рёты, с волосами самой разной длины и выкрашенными в самые невероятные цвета. Но было у них кое-что общее – все они набросились на её стряпню с невероятным энтузиазмом и выглядели при этом так, будто никогда не ели ничего вкуснее. Маки, стоявшая с раскрытым пакетом в руках, растерялась и смутилась чуть ли не впервые в жизни: вокруг орали что-то радостное вроде «Сестрёнка, ты самая лучшая!», «Я в раю, парни! Я действительно в раю!». Сзади через плечо Маки в пакет опустилась ещё одна рука, а над ухом раздался знакомый низкий голос: – Как-то я не ожидал тебя здесь встретить, Маки. Все немного притихли, а Маки с улыбкой обернулась, чуть не ткнувшись носом в широкое плечо, обтянутое чёрным школьным пиджаком. Ей даже пришлось слегка запрокинуть голову, чтобы обратиться к главарю банды, а не к висевшим на его груди черепам. – Привет, Курата-кун! Ты же не станешь против, если я буду вас тут навещать? Курата развернул плёнку, в которую Маки замотала каждый онигири, откусил и прогудел что-то явно одобрительное. – Отлично готовишь, а я и не знал, что ты так умеешь, – сказал он, прожевав, а потом отправил в рот всё, что осталось. – Да как-то повода не было, – пожала плечами она. – А ребята мне вчера здорово помогли, хотелось сделать им приятное. – На Маки-тян вчера напали, – сказал Рёта. – Так Большой Ди их успокоил, а потом и я подошёл. Маки-тян молодец – храбрая девушка, другая бы рыдала или визжать начала… Курата несколько насторожился, услышав это, нахмурился, хотя и так всегда выглядел суровее некуда. – Опять, что ли, ёкаи пришлые объявились? Маки даже рассмеялась: всё-таки логика в этом выводе была своеобразная, сразу чувствовалось, что перед ней боевой командир Нура-гуми. – Да нет, с ёкаями было бы проще, – сказала она, показывая браслет на запястье. Такой же, как тот, что помог им продержаться в Шибуе до прихода Нуры-куна. – А на людей о-фуда не действует, к сожалению. Парни вокруг смеялись, думая, что это шутка, но Курата только головой покачал, заметив, что всё равно не дело, когда на их земле такое творится. Где-то через месяц Маки обзавелась настоящей байкерской курткой по размеру и такой же, как у других, банданой и чувствовала себя при этом мамочкой большого и буйного семейства. И это было до невозможности правильно. Она вечно что-то готовила на всех, а парни скидывались, чтобы купить ей продукты, она зашивала порванные вещи и подгоняла одежду под размер, как-то раз даже пришлось давать советы, как помириться с подружкой, но это всё равно казалось ей недостаточным. А потом она вспомнила расписанное красками здоровенное полотнище с ярко-красными кандзи «Кровавое Хякки Яко». Она отправилась в магазин, купила отрез ткани, красные, белые, серебряные и золотые нитки, набор иголок. В первый же вечер Маки до крови исколола себе пальцы, пришлось всё распустить и застирать испорченное место. На следующий день она снова заглянула в магазин, купила напёрстки, пяльцы и специальные цветные мелки для разметки по ткани. Несколько недель она спешила домой после учёбы, чтобы заняться вышивкой, упорно стараясь сделать её как можно лучше. И, когда она снова приехала на место сбора банды, все кричали и спрашивали, отчего её так давно не было, а она молча развернула новое знамя. Пронзительно-алые надписи, пылающие колёса Ванюдо и множество других ёкаев, большей частью срисованных с членов Нура-гуми, всё это блестит, сверкает, почти что светится. Маки подняли на руки и с восторженными воплями подбрасывали в воздух – никогда прежде эти парни не видели столь искусной вышивки. Маки вошла во вкус: сменила светло-розовые тени на тёмно-серые, завела себе несколько широких кожаных браслетов с шипами и заклёпками и даже начала учиться гонять на байке. Курата сначала всё головой качал неодобрительно, а потом рукой махнул, пусть, мол, резвится, раз уж ей неймётся. Сначала никто, кроме самой банды, и не замечал, что Саори начала меняться, да оно и понятно: в школу в таком виде не придёшь, а после школы они с друзьями стали проводить всё меньше времени. Нура-кун окончательно закопался в дела клана. Киёцугу всё рвался перезнакомиться со всеми ёкаями в округе и стать пресс-секретарём и пиар-менеджером клана одновременно, таскался теперь вместе с Нурой на все встречи, поэтому постоянно был сонный, счастливый и напуганный одновременно. Кана-тян никогда сама не звала встретиться, а Тории усиленно готовилась к поступлению в медицинский, ходила всюду задумчивая и с толстым старинным справочником самого жуткого вида. Честно говоря, Маки не очень-то нравилось, что они перестали что-то делать все вместе, иногда она даже думала, что на все эти байкерские сходки, начиная от просто посидеть и поболтать, заканчивая нелегальными гонками по опустевшим к ночи автострадам, она стала ходить, потому что ей этого не хватало. Слишком привыкла к повышенному градусу безумия в жизни, к весёлому страху и адреналину, вот и восполняет теперь, как может. И всё же однажды она подхватила обеих подруг под руки, пока они никуда не убежали после последнего звонка, и предложила пойти к ней домой, что-нибудь приготовить. Звучало это в достаточной степени невинно, чтобы девушки согласились. Родители Маки оба работали, так что дома было пусто, грустно и одиноко, неудивительно, что её всегда тянуло куда-нибудь свалить, раньше – по магазинам или вместе с чокнутым Киёцугу, а теперь вот к байкерам. На кухне Саори распахнула холодильник и задумчиво уставилась в его глубины. – Так, и что же такое интересное можно приготовить из всего этого? Тории села на табурет у стола, пристроила рядом свой справочник и предложила: – А давайте приготовим сукияки[6]? Сядем вокруг стола, будем болтать и кушать, кушать и болтать, а то мы что-то так редко стали проводить вместе время. И, хотя холода давно закончились, идею восприняли на ура, поставили на стол печку, на неё чугунный горшок с водой и даси[7], а пока она закипала, резали говядину, овощи и грибы. И, действительно, болтали обо всём: о том, что Кане, чем дальше, тем жутче становится бывать дома у Нуры-куна, о том, что Тории продолжает носить журавликов к святилищу Сенба-сама, о том, что Маки теперь мечтает не о брендовой сумочке, а накопить на мотоцикл. Бульон кипел, над набэ[8] мелькали палочки, и было так уютно и по-семейному, хотелось собираться, как сейчас, почаще, только в следующий раз говорить о чём-нибудь другом, о чём-то, что было бы общим, а не так, чтоб каждый о своём – о не сложившейся любви, о призвании и очень странном хобби. Так что когда подруги ушли, Маки убралась на кухне, поднялась в комнату и села за вышивание – она хотела себе самый клёвый токкофуку! Сапоги чуть ли не армейского образца уже были куплены, а харамаки[9] ей подарила ёкай Кэдзёро из дома Нуры-куна, когда Маки спросила у неё, не знает ли Кэдзёро, где это можно купить. Но токкофуку всё же парадный вариант, как она считала, а кожаная куртка, уже расцвеченная нашивками, заклёпками и шипами, стала родной как вторая кожа. Но если друзья и подруги её поддержали, то с родителями было сложнее. Дорогая матушка макала её лицом в раковину и насильно смывала тёмно-вишнёвую, почти чёрную помаду и тёмно-серые тени, причитая о том, что приличные девушки не должны так краситься. Уважаемый батюшка, обнаружив в гараже скутер, который ей из чего было собрали в банде, демонстративно хватался за сердце. Маки не понимала, что их не устраивает: неужели, когда она каждую неделю ныла и требовала денег на шопинг, было лучше? Теперь, когда она на заказ делала вышивку на токкофуку, ей не было нужно просить карманных у родителей. Разве это не должно их радовать, то, что она становится самостоятельной, нашла себе занятие по вкусу? Она даже решила, что пойдёт не в старшую школу, а в техникум, учиться на портного. После такого заявления за сердце схватилась уже матушка, и Маки, вздохнув, решила, что три года старшей школы – это не так уж много, а мама у неё одна. Но курсы по кройке и шитью ей запретить не смогли, Маки прикупила простенькую швейную машинку, кальку для выкроек и специальный чемоданчик для хранения ниток, иголок и прочей мелочёвки. Это не считая многочисленных мешочков с заклёпками, шила, нескольких видов ножниц и тому подобных вещей. Через год Маки было уже не узнать, она гоняла на своём мопеде быстрее ветра, порой носила на лице хирургическую маску и успела погулять на двух свадьбах своих «братишек» – оказалось, что советы она давать умеет. Курата-кун, который на самом деле Аотабо, уже не качал головой, когда она заявляла, что будет участвовать в гонках, и её токкофуку действительно был самым красивым в банде – с тщательно вышитым солнцем, поднимающимся из моря. А наверху, по плечам: «Кровавое Хякки Яко» и «сестрёнка» – её «должность» в банде. Все банды босодзоку в округе знали Маки-рукодельницу, способную починить всё что угодно и сделать самую сложную вышивку. Она шила токкофуку и другую одежду в байкерском стиле, а как-то даже расшивала рубашку для одного якудзы. Он был человек, но она уже давно общалась с членами Нура-гуми, чтобы понять, чем он занимается. После он приходил ещё не раз, однажды даже спросил, не собирается ли она открывать ателье, и если да, то он готов одолжить ей денег, а потом крышевать. Маки как раз заканчивала школу и пыталась отбрыкаться от университета, в который её намеревались запихнуть родители, но такое предложение сочла неуместным. Так прямо и сказала, что она из банды «Кровавое Хякки Яко», а банду эту крышует Нура-гуми, так зачем ей ещё чья-то помощь? Но огорчать родителей действительно не хотелось, тем более, что у отца действительно нашли проблемы с сердцем. Поэтому никакого ателье ей пока не светило, даже несмотря на то, что Нура-кун предлагал помочь и с помещением, и с деньгами на первое время. Нура-кун вообще был хороший парень, даром что ёкай, да ещё и якудза, он прекрасно понял, почему она не хочет доставлять лишние хлопоты родителям. А через несколько дней после того разговора спросил, почему Маки не обратится за помощью к Тории-сан. Мысль была своеобразная, конечно, Нацуми готовилась к поступлению в медицинский, но почему бы и нет? Правда, вместо того, чтобы посоветовать конкретного врача или какую-то клинику, Тории пришла к ним домой, одевшись как мико[10], и с самым серьёзным видом заявила, что батюшке Маки нужно сложить тысячу журавликов и молиться Сенба-саме. Потом уже, выйдя из дома, она рассказала подруге о том случае, когда ей внезапно стало плохо недалеко от больницы. На неё напал ёкай, и выжила она лишь потому, что Куротабо убил того ёкая, а бабушка молилась за неё, поэтому Сенба-сама смог её спасти. И много ещё всякого разного, про богов-хранителей, про людскую веру и про то, что потусторонний мир – это не только ёкаи. Они всей семьёй молились, и отцу стало гораздо лучше, но к тому моменту, как он полностью поправился, Маки уже училась на экономиста и решила, что глупо бросать всё вот так. Может, родители и правы, и должно быть в жизни что-то стабильное и нормальное. Это не значит, что она перестала гонять на байке вместе с бандой и выполнять заказы, совсем нет. Она была молода, полна сил, и ей на всё хватало времени. Даже на чудеса, маленькие и не очень. Она теперь постоянно видела всевозможных духов, ёкаев и богов-защитников. Даже взяла за правило в течение недели объезжать все святилища в районе, чтобы удостовериться, что всё в порядке, ничего не случилось, разговаривала с ними, приносила дары. И чем дальше, тем сильнее и свободнее себя ощущала. Нацуми и Аотабо практически одинаковыми словами говорили ей, что она всё делает правильно. Вера даёт силы богам и духам, а они в ответ дарят ей свою поддержку. Она уже не удивлялась, что Нацуми залечивает ушибы и ссадины одним только наложением рук, да и когда та вышла замуж за Куротабо, это не показалось ей странным. Весь клан Нура гулял на их грандиозной вечеринке, а Маки безумно радовалась, что успела закончить утикаке[11] для подруги. Только Нура-кун грустно смотрел вслед Кане-тян, когда та ушла, не дождавшись окончания праздника. Где-то посреди ночи, когда Маки вышла во двор глотнуть свежего воздуха, она увидела его, уже в ночном облике сидящего с бутылкой саке на цветущей не по сезону сакуре. – Глупо, да, Маки-сан? – сказал он, не глядя на неё. – Мне нельзя жениться на человеческой женщине, а я всё равно расстроен, что Кана-тян ушла. Она так отчаянно хотела узнать меня ближе, твердила, что не боится меня, но с тех пор, как узнала, кто я, постепенно отдалялась. Маки вздохнула, думая, что бы такого ему сказать, а потом улыбнулась: – Эй, Третий глава, тебе только двадцать пять, ты проживёшь не одну сотню лет! Подумай, сколько женщин ты успеешь встретить за эти годы? Он расхохотался и поднял ярко-красную сакадзуки[12]: – Отлично сказано, Маки-сан, за это стоит выпить! Только помни, что у тебя нет сотен лет, чтобы искать то, что по-настоящему твоё, не упусти шанс быть счастливой! Это было правильно, но она уже окончила университет, и её пристроили на работу. Вот Киёцугу, выучившийся на журналиста, писал сразу для нескольких изданий, но он действительно любил то, чем занимался – лез с камерой и фотоаппаратом в самую гущу событий, строчил огромные статьи и, как никто другой, умел подать материал именно той стороной, которой считал нужным. Должно быть, сказывался опыт, приобретённый во время той истории с пророчеством Кудана. Маки же на работе было безумно скучно и тоскливо. Её коллеги-женщины спешили после работы домой, к семье, а она – в гараж, ковыряться в своём мотоцикле, и после ехала на слёт, гонку или просто потусить и выпить пива с ребятами, не пропуская практически ни одного вечера. Когда они с Киёцугу съехались, то родители Маки вздохнули спокойно, решив, что она взялась за ум и осознала истинно женские ценности. Как бы не так! Живя с ним, она могла вдоволь заниматься тем, что ей нравилось, краситься так, как хотела, и приходить домой под утро. В конце концов, он лучше других понимал, как много в жизни может значить искреннее увлечение. Он редко бывал дома, мотаясь по всей стране, привозил ей самые безумные сувениры в своём неповторимом духе или вовсе пропадал в главном доме клана Нура. С деньгами у них всё было более чем благополучно, и Маки с лёгким сердцем уволилась с работы, устроив по этому поводу торжественный костёрчик из цивильных шмоток. Официально зарегистрировать ателье оказалось не так уж сложно, и в газетах появились первые объявления о том, что Маки-рукодельница принимает заказы. Первое время приходилось непросто, нужно было точно рассчитывать, сколько времени уйдёт на тот или иной заказ, и она то не успевала, то сидела без работы. Потом приноровилась, нашла отличного поставщика, у которого закупала ткани и нитки для вышивки, и другого, который по очень хорошим ценам снабжал фурнитурой для её смелой и авангардной одежды. Работы Маки признавались лучшими, к ней приезжали за токкофуку со всех концов страны. Не забывала она и про родную банду, гоняла с ними по улицам, орала и сигналила напротив полицейских участков, и даже несколько раз подряд выиграла в гонках, как раз накануне того, как узнала, что беременна. Их с Киёцугу свадьбу пришлось справлять трижды – цивильную для их родителей, безумную с «Кровавым Хякки Яко» и разудалую с кланом Нура. Пока она ходила с пузом, пришлось позабыть про мотоцикл, но она буквально не отрывалась от швейной машинки и не выпускала из рук пяльцы с вышивкой. Все члены банды, и нынешние и уже покинувшие её, приезжали к Маки домой, приносили подарки и были искренне рады за неё. Она кормила их чем-нибудь домашним и расспрашивала обо всём на свете. Об их семьях, учёбе или работе, о жёнах и детях, у тех, кто их имел, о планах и мечтах. Она не боялась материнства, ведь уже считала себя «мамочкой» этой чокнутой банды босодзоку, а после таких трудных детишек ей уже ничто не было страшно. Она, живущая в безумном ритме вечной гонки, искренне полагала, что существует в гармонии с окружающим миром. И, даже когда живот её стал настолько огромен, что его всё время хотелось придерживать руками, она обходила святилища, и прохожие неодобрительно смотрели ей в след. Беременная девушка в кожаной куртке с шипами, в бандане и свободной чёрной юбке, издали напоминавшей хакаму, шла по городу с гордо поднятой головой. Когда родились близнецы, забот прибавилось, они были непоседливыми, любознательными и любили скорость в точности, как и она. Вернуться к мотоциклу Маки смогла, лишь когда им исполнилось пять, и они пошли в садик. В младшей школе детишки отличились тем, что в первый же день разбили окно, и классный руководитель потребовал пригласить к нему родителей. Киёцугу тогда был на Окинаве, писал очередной репортаж о чём-то безумно интересном, так что Маки одела токкофуку, оседлала байк и поехала в школу. С тех пор учителя каждый раз уточняли, что хотели бы видеть именно отца безобразников. Толку от этого, конечно, было мало. Вернувшийся из очередной командировки Киёцугу был не слишком-то внимателен, выслушивая жалобы, а порой искренне не понимал, в чём проблема. Но он, по крайней мере, не был похож на члена какой-нибудь банды, притом что его уже давно держали за своего в клане Нура. Многим людям важнее внешность, а не внутренне содержание. А Маки продолжала шить, вышивать и гонять на байке, несмотря на то, что в нынешнем составе банды с её школьных времён не сменился только Курата. Но что ему, ёкаю Аотабо, сделается? Остальные остепенялись, ходили на скучную работу, выслушивали причитания от нудных жёнушек, когда с тоской смотрели в след промчавшимся мимо босодзоку. Но для неё ничего не менялось. Она даже думала, что умерев, останется здесь, на этих дорогах, благо историй различных ёкаев и духов о том, как они были живыми людьми, она слышала предостаточно. Как и множество раз прежде, она обогнула склад и выехала к гаражам, где собиралось «Кровавое Хякки Яко». – Мальчики, кто хочет вкусненького? – весело спросила она, поднимая руку с пакетом. Она была всё такой же – тонкой, звонкой, в короткой кожаной куртке с молниями и заклёпками, и ветер развивал её длинные седые волосы, спадавшие на плечи и спину из-под банданы с эмблемой банды. __________________________________ [1] о-фуда (яп. 御札, お札;) – разновидность талисмана или амулета в синтоизме. Выглядит как полоска бумаги, дерева, ткани или метала, с надписями. [2] Кудзи-кири (яп. 九字切り «девять символических сечений») – практика использования жестов, слова – базовое заклятье изгнания духов. [3] Токкофуку (яп. 特攻服токко:фуку, буквально «особая специальная форма»), униформа лётчиков-камикадзе, после окончания войны носится босодзоку и другими молодёжными бандами для обозначения своего статуса. Выглядит, например, так [4] В Японии бывает и такое, выглядит так, продавалась в 2011-2012 годах. Идея в том, что наверху банки – кубики льда, а потом уже и пиво. [5] Босодзоку (яп. 暴走族бо:со:дзоку, букв. «агрессивный гоночный клан») – полукриминальная субкультура байкеров. Состоит из группировок лихачей-мотоциклистов, а вскоре после организации часть босодзоку перешла на автомобили. Впоследствии основная часть попыталась дистанцироваться от криминала, сохранив при этом «легальный» образ жизни «банд мотоциклистов». [6] Сукияки (яп. すき焼き;) – блюдо японской кухни из разряда блюд набэмоно, главным компонентом которого традиционно являются тонко нарезанные ломтики говяжьего мяса (или тофу, в вегетарианской версии). [7] Даси (яп. 出し, или だし;) – это традиционный японский бульон, основа многих блюд японской кухни, супов, соусов [8] Агэмоно набэ (ja:揚げ物鍋 – «горшок для жареных продуктов») – горшок с очень толстой стенкой для глубокого прожаривания продуктов в масле в японской кухне. Обычно делается из чугуна или латуни. [9] Харамаки – широкие полотнища из белой ткани, обмотанные вокруг живота, а у женщин ещё и вокруг груди. Изначально надевалось под доспех, несёт несколько агрессивный смысл. В настоящее время в таком виде, а не в качестве «грелки для живота», она называется так же, носится членами банд и преступных группировок. [10] Мико – служительница сионистского храма в Японии. [11] Утикаке – цветное кимоно, надевающееся поверх белого свадебного, когда обряды закончились, и началось празднование. [12] сакадзуки (яп. 杯;) – церемониальная чаша, по виду больше напоминающая блюдце для распития саке.