Темно-красные чернила

Маэдрос вошел к себе в спальню и закрыл дверь. Здесь, в одиночестве, он позволил себе глубоко вздохнуть и ненадолго ослабить самоконтроль. Он дал волю тщательно скрываемому в глубине души беспокойству, и старательно сохраняемое на людях холодное выражение исчезло с его лица. Он слышал зов клятвы, она просыпалась, искушая его и подталкивая к безумию. Сейчас Маэдрос еще мог это все контролировать, но кто знает, как скоро они с братом смогут вернуть себе Сильмариллы? Сняв с пояса меч, он положил его на подставку вместе с прочим оружием, а затем развязал кожаный ремешок, стягивающий его рыжие волосы, отпуская их на свободу. Он только что вернулся с тренировочной площадки, где упражнялся с мечом, поэтому его одежда пребывала в некотором беспорядке, и к тому же ее покрывал слой пыли. В искусстве владения оружием у Маэдроса было мало соперников, лезвие его меча оставалось смертельно опасным даже при том, что теперь он держал его левой рукой. Однако же Маэдрос не ощущал недостатка в желающих сразиться с ним в тренировочном поединке, если его брат был занят другими делами. Он прошел вглубь комнаты и тяжело опустился в кресло у камина, попутно заметив, что в нем весело потрескивает огонь. Похоже, что кто-то уже приходил сюда, позаботившись о том, чтобы нагреть комнату до возвращения хозяина. Взгляд Маэдроса переместился на стол, и его тело внезапно напряглось: книги лежали не на месте. Большинство из них были написаны на квенья, но часть — на общем языке. Некоторые из книг были открыты, как будто их кто-то читал. Маэдрос знал, что никому из его людей и в голову не придет рыться в вещах своего лорда, а значит, это, скорее всего, проделки одного из заложников, привезенных из Сириона. Или обоих вместе. И, учитывая тот факт, что он никого не встретил, когда шел к своей комнате (а она располагалась в самом конце коридора), эльф предположил, что этот преступник все еще здесь. Маэдрос закрыл глаза и, не меняя позы, просто прислушался. Долгие годы, проведенные в боях и сражениях, принесли определенную пользу: он смог расслышать тихое дыхание, раздающееся из-под кровати. Грудь Маэдроса внезапно пронзила острая боль, и ему пришлось потратить секунду на то, чтобы с ней справится. Неужели он, правда, настолько ужасен, что при одном его виде эльфинит спрятался, сжавшись в комок? А ведь это всего лишь ребенок. Один из близнецов Эльвинг, нашедший в себе достаточно смелости, чтобы придти к нему в комнату. Второго брата здесь не было: Маэдрос не слышал ни другого дыхания, ни шороха движения. «Интересно, кто там спрятался — Элронд или Элрос?» — подумал он, рассеянно наклонившись вперед, чтобы кинуть в огонь очередное полено. Его мысли неожиданно обратились к прошлому. Как вышло, что эти дети смогли избежать мечей феанорингов? Даже сам Маэдрос не знал ответа на этот вопрос. В тот день он ворвался в дом Эльвинг вместе с Маглором. Их охватывало безумие Клятвы, усугубленное глубоким горем от потери близнецов, гибель которых почувствовали они оба. Братья убивали эльфов направо и налево, не щадя никого. Они ворвались в столовую, намереваясь продолжить резню, и услышали тихий плач из-под стола. Феаноринги сдернули скатерть, приготовившись нанести удар. Маэдрос не мог вспомнить ни одного случая, когда пребывал бы в такой же дикой ярости. Но клинки Маглора и Маэдроса остановились, когда к ним повернулись два одинаковых личика. Оба феаноринга замерли одновременно; лезвия их мечей остановились в нескольких дюймах от съежившихся детей. Две пары серых глаз смотрели на них со смесью страха и отвращения, и смотреть прямо в эти глаза в ответ было… невыносимо. Маэдрос и Маглор переглянулись: они поняли, кого именно видят перед собой. Эти дети могли быть только близнецами Эльвинг, хоть феаноринги и не знали их в лицо. Власть Клятвы отступила — и Маэдрос не знал, была ли причиной память о собственной недавней потере, или желание сохранить рассудок, но знал, что, взглянув на брата, увидел в его глазах, как в зеркале, ту же жалость к близнецам, какую почувствовал сам. Как ни странно, самих двойняшек произошедшее с ними не слишком-то поразило, и дети были всего лишь немного напуганы. И судя по тому, что они потянулись к Маглору за защитой, главной причиной их страха был специфический облик рыжеволосого эльфа. — Число твоих дарований попросту поражает, — сухо сказал Маэдрос своему брату, когда они возвратились в свое убежище. — Тебе покоряются и мелодии, и детские сердца. Маглор ответил ему виноватой улыбкой. По правде говоря, Маэдросу было немного неприятно видеть, как близнецы избегают его, но их поведение было понятно и объяснимо. Лицо его перечеркивали шрамы, которые выглядели более устрашающе (а может быть, ужасающе), когда он улыбался или усмехался. В итоге даже такие невинные действия в его исполнении, должно быть, казались детям зловещими и запоминались надолго. К тому же подвешивание за руку во время плена у Моргота не прошло даром для его правого плеча. Он научился жить с этим увечьем, но любому ребенку, неважно, человеческому или эльфийскому, его внешность казалась довольно… недружелюбной. Маэдрос отвлекся от размышлений, услышав возню под кроватью. Похоже, эльфинит уже чувствовал себя неуютно, но хозяин комнаты не собирался в ближайшее время отпускать его. Нет, приходить без приглашения явно не стоило, и Маэдрос желал бы избежать подобного в будущем. Но как это сделать? Он не хотел, чтобы его слова еще больше напугали эльфинита, которому он и без того внушал неодолимый ужас. Вздохнув, Маэдрос встал со своего места и направился к кровати. Он потянулся к покрывалу, намереваясь откинуть его и посмотреть на маленького озорника. Но почему-то его рука замерла в воздухе. На Маэдроса вдруг нахлынули воспоминания о молодости. Тогда он был уже взрослым, совершеннолетним, а маленькие Амбаруссар просто обожали пробираться к нему в комнату. Они могли осаждать старшего брата и днем, и ночью, так как у Маэдроса был один талант, который очень нравился близнецам. Иногда он категорически отказывался их развлекать, чтобы немного позлить младших. Старшие братья часто так делают. В таких случаях Амбруссар в слезах убегали к матери, а затем Маэдрос выполнял их просьбу, чтобы увидеть маму и близнецов счастливыми. Эти воспоминания были настолько сладостными, что почти причиняли боль, но из-за них эльф улыбнулся, отчего суровое лицо его смягчилось и стало казаться моложе. Он отвернулся от кровати и направился к столу, намереваясь повторить то, что когда-то так нравилось Амбаруссар. Может быть он хочет слишком многого, но кто знает, вдруг у юного, прячущегося в комнате мальчишки, схожие вкусы. Маэдрос достал большой лист пергамента и чернильницу, наполненную темно-красными чернилами. Затем порылся в ящиках, где, насколько он помнил, валялась кисть, и, отыскав ее, достал заодно и перо. Разгладив пергамент, он обмакнул перо в чернила и сделал черновой набросок для той идеи, которая родилась у него в голове. Маэдрос работал усердно, полностью погрузившись в процесс и напевая себе под нос, как он обычно делал, когда работал с чернильницей, пергаментом и кистью. Маглор подшучивал над этой привычкой, говоря, что ему повезло с голосом больше, чем Маэдросу, и в этом занятии он все же успешнее Руссандола. Но это была такая давнишняя шутка... Взявшись за кисть, он слегка обмакнул ее в чернила, убрал лишнее, а затем провел ею по пергаменту. Краем сознания он отметил, что эльфинит подполз чуть ближе, хоть и продолжал прятаться под кроватью. Без сомнения, его мучило любопытство, но Маэдрос знал, что если хочет побудить ребенка к какому-либо действию, то головы сейчас лучше не поворачивать. Эльф чуть отодвинул пергамент, чтобы оценить картину в общем, и нахмурился. На его вкус, получалось темновато. Повернув голову, он увидел кувшин с водой и кубок. Маэдрос подошел, взял кубок и, наполнив его водой, перенес на стол. И обмакнул в него кисточку. Фантазия с легкостью нарисовала ему сцену, в которой в ответ на подобный поступок раздался бы негодующий возглас Нерданиэль. «Кубки предназначены для питья, а не для того, чтобы отмывать в них испачканные кисточки!» – произнесла бы она. Позади него раздался вздох, очевидно, означавший, что ребенок разделяет точку зрения его матери. С другой стороны, кисти тоже предназначались для красок, а не для чернил. Не позволяя себе долго раздумывать над тем, что делает, Маэдрос провел по пергаменту кистью, смоченной в воде, и цвета сразу же посветлели, как ему и хотелось. Он закрасил линию обрыва, добавил немного цвета, изображая лучи, покрутил кистью, чтобы появились облака. Затем привнес в «картину» мелких деталей (впрочем, он сомневался, что это можно было назвать живописью, ведь рисовал-то не красками, а чернилами). В итоге она обрела некую мрачную красоту, сочетая в себе надежду и свет с ощущением отчаяния. Краем глаза он увидел две ладошки, схватившиеся за край стола. Маэдрос посмотрел вниз, и заметил, как Элрос съеживается от его взгляда. — Ага, вот и наш нарушитель, — произнес феаноринг. Его голос прозвучал грубо и хрипло — сказывалось последствие плена. Элрос потупил взгляд, слыша в тоне угрозу, но не понимая слов квенья. Эльф перешел на синдарин. — Это для тебя, — произнес он мягко. — Ты можешь оставить его себе, если хочешь. Просто подожди, пока он высохнет. Говоря это, Маэдрос выпрямился (потому что "живописал" стоя) и повернулся, чтобы выйти из комнаты. Он собирался разыскать брата и поговорить с ним. — И не превращай в привычку такие визиты в мою комнату, — запоздало добавил он уже перед тем, как выйти. — Это невежливо. Элрос встал на цыпочки, желая посмотреть, чем занимался Маэдрос на слишком высоком для эльфинита столе. На картине был нарисован обрыв с клубящимися над ним облаками — розовыми, красными, пурпурными. На краю обрыва стояла женщина с темными волосами, развевающимися на ветру. На лице у нее застыло упрямое выражение, отчего она казалась дерзкой и сильной, от всей фигуры исходило ощущение непокорности. В руках женщина баюкала драгоценный камень, вокруг которого расплывались багряные тени, как если бы камень светился. Элрос сморгнул слезы, рассматривая изображение своей матери — единственной, кто осмелился бросить вызов первенцу Феанора. Такой ее и запомнил Маэдрос... На следующий день Элрос тихо обнял Маэдроса, а потом повернулся и ушел. Маглор взглянул на брата с нескрываемым изумлением, безмолвно прося у него объяснений увиденному. — У меня свои методы, брат, — сказал Маэдрос, старательно сохраняя на лице равнодушное выражение. Губы Маглора дрогнули, но он промолчал.