Нет вестей с небес

Девушка снова встрепенулась в дозоре, не позволяя себе заснуть. В памяти возникали те воспоминания, которые она не относила к счастливому периоду в жизни, отчаянно тоскуя по далеким временам безмятежности и света, точно по золотому веку человечества. Однако и в тот невеселый период кто-то находил силы быть счастливым. Глядя на счастливых, точно сам становишься чуточку счастливее, как бы несчастен ни был. А теперь… Райли… Что же предстояло рассказать Лизе и когда? Джейс содрогалась при мысли, что придется в деталях рассказывать подробности той роковой ночи. Это как второй раз пережить, ничего по-прежнему не поняв. Это непонимание сводило с ума. Что мог значит его побег? Трусость? Или он надеялся спасти „свою Лизу“, не мысля, как он сбежит без нее. Все верно… Надо было как-то исследовать лагерь, чтобы найти сразу всех, если, конечно, они были в том же лагере. Но тогда Джейс не умела еще убивать, не могла разобраться, что к чему. Она в ту ночь ведь совершенно не подумала о судьбах Лизы и остальных. Она думала только о брате. Так, может, вовсе не предательством являлся его отчаянный порыв? И хоть бы кто разъяснил, что происходит и почему. Но остров был слишком скуп на однозначные ответы. Кто лгал? Кто кого предавал? Все терялось в случайных переплетениях лиан. И муравьиные песни переводили на язык человечий. Таяли стены, контуры сомнений, рассыпались на чет-нечет, и время шло по кругу, не год, не месяц, а все-таки вот-вот взорвется лиственною вьюгой урагана хоровод. Но в ясном небе звезды пророчили о прошлом, что минуло давно, не застав людей, которые уносились вдоль млечного пути быстрее звезд в неизвестные миры. „Что ей сказать?“ — ночь напролет мучила себя единственным вопросом Джейс, отчего обожженная кожа нервно зудела и хотелось ногтями содрать ее, с мясом, сделать себе больней, еще больнее за то, что не уберегла Райли, не уберегла не только своего брата, не только свой смысл жизни, но и смысл жизни Лизы. Вот что удалось понять из воспоминаний. И всю ночь девушка провела в дозоре с этими мыслями, пока наутро ее не сменила Дейзи. Джейс отдала подруге оружие, хотя та вряд ли умела на должном уровне обращаться с винтовкой, но на ней стояла хорошая оптика, служащая вместо биноклей, а в случае нападения им бы все равно пришлось спешно бежать. Выстоять против отряда пиратов не представлялось возможным. Джейс побрела в дом, наверх, мимо дремавшего на шезлонге доктора и Герка, который громко храпел где-то возле кухни. Лиза, как ни странно, уже не спала или еще не спала. И выглядела более собранной, чем обычно. Только зеленые рассветные лучи делали более бледной ее кожу, пролегали искорками вдоль нервно шевелящихся глазных яблок. Девушка отчего-то теперь сжимала кулаки, крепко впиваясь обломанными зазубренными ногтями в ладони. — Как ты? — обеспокоенно подошла к ней Джейс, чувствуя, что младшая подруга точно готовится к чему-то, хмурясь и, к сожалению, не находит в себе сил перенести это грядущее нечто, что выражалось в поминутно растерянно поднимающихся бровях. Почти детская растерянность, что умоляет: „Пусть это окажется сном, выдумкой. Если я очень-преочень попрошу, это же все окажется сном, я проснусь и все будет хорошо“. Что-то подобное читалось на лице Лизы, точно она до сих пор не могла поверить, что произошедшее с ними — реальность. Джейс-то это осознание пронзило скоро. Она не верила в чудеса слишком давно. И только просила себя не роптать лишний раз на небо, все-таки какие-то знаки оно посылало. Или нет… — Лиза? — еще раз позвала, насколько могла ласково, Джейс. А она могла раньше: ее тихий низкий голос так подходил, чтобы читать сказки, чтобы успокаивать и утешать, а не командовать. Но кто-то изменил его, заставляя кричать приказы, хрипеть проклятья. И вот уже не верилось, что к Лизе обращается искренним своим голосом. Лиза повернула голову, вдоль лица пролегла полоса света, обрамленная двумя темными пятнами от тени штор. Судя по всему, прошел некий кризис и сознание ее совершенно прояснилось. Все они желали и одновременно боялись этого прояснения. Девушка прокашлялась немного, вдыхая, точно пробуя, не разучилась ли она говорить, но, скорее, от того, что ее вопрос с трудом давался ей. И Джейс уже догадывалась, что это за вопрос, но надеялась, что ошибается. Сколько же раз ей хотелось ошибаться! И сколько раз она оказывалась права. — Джейс… Что стало с Райли? — тихим сдавленным шепотом спросила Лиза. Джейс ощутила, как дрожат ее руки. Кажется, так они не дрожали еще никогда, ни разу она не испытывала подобной паники. Даже перед Ваасом. Кто бы мог подумать, что главарь пиратов испугает меньше, чем хрупкая больная девочка. Но не одним ужасом смерти измеряется человек. — Джейс? — шептала уже чуть громче Лиза, приподнимаясь. Глаза ее, обрамленные пушистыми каштановым ресницами, все больше расширялись, наполняясь выражением тревоги и ужаса. Она шептала, но казалось, что каждый звук этого вопроса разрезал слух громовыми раскатами. Разговор наедине казался невыносимым, Джейс захотелось быть где угодно, но только не рядом с несчастной. Вот так же сбежать, как она сбежала от Райли, перед которым ощущала вину за смерть отца: из-за ее травмы ведь переживал. А перед Лизой во много раз больше виновна. Готова была побывать еще раз во всех ловушках Вааса, но только не один на один с этим кротким созданием. Паника нарастала, копилась. Теперь уже по углам ненормально метался взгляд Джейс, точно пытаясь найти поддержки у вещей. Но какая поддержка в игрушках погибшего ребенка. От них только делалось еще ужаснее. — Де… Дейзи! — прощаясь со всякой логикой, крикнула бессильно Джейс, кидаясь к балкону. Женщина стремглав бросилась с поста в дом, думая, что стряслось что-то ужасное. — Где Райли?! — уже кричала Лиза, сознавая, что ответ повергнет ее в еще больший шок. Но не спрашивать она не могла. Ответ в ее нынешнем состоянии мог спровоцировать новый подскок температуры, но не отвечать или лгать тоже оказывалось невозможно. Дейзи вбежала в спальню, кидая винтовку у двери, удивленно застыв, понимая, что с Лизой внешне все в порядке, но ее испуганный вид и восклицание все рассказали. Женщина подошла к Лизе, которая озиралась загнанным в западню маленьким пушистым зверьком, котенком в окружении доберманов. Дейзи обняла подругу, чтобы та поняла: она среди друзей, среди тех, кто желает ей добра. Женщина принялась нервно баюкать, покачивая из стороны в сторону, девушку, приговаривая: — Ничего, Лиза, все хорошо, Лиза, все хорошо. Видишь, с тобой уже все хорошо. Все будет хорошо. — Райли… Не молчите! Я же вижу! Я вижу! Вы знаете, что с ним! Говорите! — яростно брыкнувшись, оттолкнула от себя женщину Лиза, впиваясь взглядом в Джейс, которая жалась к окну, точно стремясь спрятаться за короткие шторы. Дейзи отвечать не могла, она сама мало знала, но уже все поняла, уже оплакала их, когда подруга лежала в пепле, подслушивая разговор главарей. Теперь ответ предстояло держать Джейс. — Лиза… Райли… — давилась собственным голосом девушка, но затем сцепила руки за спиной, надавив на левый мизинец, вернее то, что от него осталось. Твердым тоном отчеканила, стараясь не вкладывать в слова всю свою нестерпимую боль, безуспешно заглушая ее физической болью измученного пальца. — Райли больше нет. Он погиб. Чуть позже погиб Оливер. — Райли… — охнула Лиза, обмякая на руках Дейзи, которая болезненно сжала зубы от этих известий. — Их обоих убил Ваас, — еще тверже добавила Джейс, слыша только, как в ушах свистит ветер, точно она летит с огромной высоты, со скалы прямо на острые рифы. Ни имя друга, ни имя главаря Лиза уже не слышала. Она только обхватила голову руками, точно заслоняясь от падения большого и очень тяжелого предмета, в ненормально расширившихся глазах уже не читалось никакого выражения, только губы дрогнули улыбкой маски трагедии: — Погиб мой… Мой Райли… «„Моя Лиза“, что будет с моей Лизой?» — острым ножом прорезало сознание воспоминание. Во рту стало солоно от накатывающих слез, но заплакать Джейс снова не удалось, потому что в тот миг Лиза потеряла сознание. У доктора нашелся нашатырь на столе среди прочих лекарств, Дейзи держала Лизу, прислонив к себе, девушка вскоре измученно приподняла голову, глядя умоляюще на старшую подругу, но точно не воспринимая ее, твердя: — Райли… Как же так… Как же… Райли… Мой Райли. И еще много раз слетело с ее истонченных губ это имя. Она не кричала, только вздрагивала. И кто бы мог подумать, что неизменный непроходящий озноб — это худшее из зол, потому что именно он всегда сопровождает боль, хоть физическую, хоть душевную, соединяя их. Лиза тоже не могла плакать какое-то время, переводя затравленный взгляд с одного предмета на другой, точно вовсе не замечая людей вокруг. А потом освободилась из заботливых сильных рук Дейзи, задохнувшись в невозможном вопле, перерезавшем искривляющийся рот: — Как жить?! Вопль перешел в неистовые рыдания. Такие случаются не сразу, не от грусти. Они копятся некоторое время, у кого-то пару минут, у кого-то пару дней, у некоторых пару месяцев. Но обязательно наступает срыв. Чем дольше копятся, тем страшнее и дольше. Рыдания, от которых испаряются все мысли, одновременно накатывая всеми возможными воспоминаниями. И каждый новый кадр — новый шип боли, новый возглас, новое стенание. От грусти человек просто сидит, думает о чем-то, вспоминает, а потом нет-нет, да и заплачет. Так плачут об умерших на второй-третий день после похорон, потом нередко начинают громко рыдать, как бы заново переживая этот первый миг, это первый вопль горя. И беда с горем — разные создания, хоть и бродят часто рядом. Но если потеря дома — это беда, то смерть близкого — это горе. Больше не к чему применять. Джейс не плакала, хотя, может, в тот миг и надо было дать волю всей своей боли, обнявшись с Лизой, выплеснуть ее. Но девушка словно окаменела соляным столбом, видя, какую глубокую рану она нанесла своей подруге этим известием. Джейс ощущала себя преступницей, проклятой, что не имеет права прикасаться к здоровым и честным. На крики девушки сбежался весь дом, сонные мужчины с помятыми лицами застыли один за другим на лестнице в дверях, так же, как Джейс. Они тоже ничего не могли сказать. Один только док пробормотал после долгой паузы: — Летать… Будем летать… Он, наверное, слышал такой же вопль своей жены, когда случилось его горе. Он, наверное, так же столбенел, обвиняя себя во всем. И в конечном счете сошел с ума, чтобы хоть где-то укрыться от этого невозможного горя. Терял ли кого-то Герк, никто не знал, но если и терял, то, скорее всего, не тех, кто являлся второй половинкой или продолжением себя, не ощущал, как точно все артерии оборваны, обрублены, вырваны вместе с сердцем, которому слишком тесно становится в груди. Он не переживал еще такой боли. Ему повезло. Это читалось в его живых опечаленных и растерянных глазах. Он не мог до конца понять всю горечь этих слез юной девочки, у которой отняли смысл жизни, все надежды, все мечты. Да, ни интересов, ни планов, потому что все они являлись отражением и продолжением Райли. Теперь ничего не стало.