Нет вестей с небес

Вечером вопли и всхлипы понемногу прекратились, только дышать легче не стало, точно обрушились планеты, сошли с орбит, и раскаленное солнце неслось к земле, зажигая огни Святого Эльма на фонарных столбах. И все ненастоящее рушилось, сгорало мхом, а настоящее ускользало, утопая в вязкой реальности, когда каждая линия и каждый звук, точно контур подводный погибшего корабля, налетевшего на айсберг Титаника. И если что-то светлое осталось в этом мире, отчего оно не проступало, отчего столь упрямо обходило стороной? Вечер накрыл остров непроглядной мглой, не осталось ни очертаний, ни звуков, все замирало в ожидании бури, тонуло в духоте, но буря в итоге так и не разразилась, только небо терзалось кусками и обрывками разномастных облаков. Две женщины сидели у жаровни в центре аванпоста, глядя на огонь. И вспоминали, как совсем недавно здесь бродила Лиза, спрашивая смешные вещи вроде приготовления бананов. Или не смешные. Они-то думали, что ей и правда интересно, они не увидели, что у нее внутри все разрывается по-прежнему от боли. И все не от повреждений. Слово не свинец, но скажешь — убьешь при жизни. А не сказать нельзя. От противоречий самим хотелось последовать за ней. Так легче, так проще. Но надо зачем-то дальше жить, тащить свою судьбу. Не доглядели, не спасли, не поддержали… Не узнали средства чудного, ни ведали заклинания волшебного, чтобы вернулась в жизнь их сизая голубка. Лиза так пыталась быть веселой, так старательно стремилась вернуться из царства теней. Но словно проиграла эту борьбу, сорвалась, не выдержала. Неужели и правда от молчания Джейс? Зачем она всегда молчала? Не могла говорить, когда требовались, невероятно требовались слова, будто голос ее ушел однажды. Молчала, просила распять, а в итоге решила все Лиза, не искала смерти, не брела обиженно с раной вместо сердца через джунгли, ожидая последней „милости“ от врага, только решительно спустила курок, никогда не умея стрелять. Но и без умения ей хватило на быструю смерть, хотя бы не мучилась, как Оливер, но то служило слабым утешением, слишком слабым, гадкой насмешкой над всяким утешением. И если бы хоть что-то здесь утешало, ведь все бередило, как песок в ране. Каждая мелочь, всякий предмет и само сознание того, что лежит их Лиза, их хрупкая девочка, теперь возле штаба в тени, но уже не в штабе, ведь там освободили место для живых, для раненых. А она… Она мертвая. Она просто… ушла. Да, ушла. Всего лишь ступенька, смерть — это просто ступенька. И легенды, и предания о суде отвлекали от перекошенной реальности, придавая веру, что там рассудят справедливо, не жестко, не так, как умеют люди вершить свой безжалостный суд, как Ваас над предателями. И вот уже снова настоящее, прошедшее. И снова бы закрыть уши, закричать, чтоб стало слышно во всей Вселенной. Но слишком далеко этот крик от тех, кто в силах хоть что-то изменить, вмешаться, помочь. Недосуг, невыгодно, ненужно. И приходилось день ото дня выживать, вгрызаясь в будущее, словно щитом проходческим дробя породу туннеля. Вечно кто-то первый идет, часто падает, но за ним встает новый первый. Однако не все рождены для борьбы. Цитра считала, что женщине вообще не надлежит брать в руки оружие. Лиза не взяла, до последнего мига. А Джейс взяла, замечая, что за весь день не посмела расстаться с винтовкой, точно приросла к ней, теребя рукоять. Может, как посмела впервые выстрелить, выследить, так и нарушила весь порядок мироздания? Так и полезли монстры-демоны, похищавшие ее друзей? Бред… Пусть полный бред, а иррациональный страх и вина сводили с ума. В сумасшествии так просто прятать боль, но там еще невыносимее. Хоть бы отвлек кто-нибудь от дум, но точно онемела. И как услышав стон из глубин сознания, Дейзи впервые за долгое время просипела прерывисто: — Она еще… записку оставила… Затем женщина протянула Джейс смятый клочок изодранной бумаги, на котором затупленным карандашом было нацарапано несколько слов, едва различимых в танце теней и пламени: «Вы ошибочно считали меня сумасшедшей. Я попыталась, как вы, жить в мире без него, без моего Райли. Не получилось. Это не жизнь, а безнадежное повторение одних и тех же бессмысленных действий. Вы помните стихи Китса? „Люби всей сутью!“ Я любила». Вот и весь ответ, вот и все. Тщательно продумала свой последний миг, ничего не забыла. Лиза. Кто думает, что смерть красива — ничего не понял в жизни. Кто верует, что смерть — праздник, до конца не появился на свет, оставшись в лоне небытия. Кто считает, что от предсмертных записок что-то меняется — никогда не видел покойников. Джейс с трудом разжала губы, голос дрожал, срываясь то болью, то бессильным гневом: — Проклятые с-символисты, п-певцы смерти… Проклятый Ваас… Даже… Даже здесь… Женщины просто глядели на огонь, не понимая, что делать дальше. Их не трогали, не знали, что сказать. Все равно они чужие. Им еще повезло, что Джейс приобрела геростратову славу, о ней хотя бы слышали, а так доверие давно уж покинуло острова Рук. Мало ли кто мог выйти из джунглей, мало ли с какими намерениями. Липко тянулся вечер непроглядными тенями, воздух неподвижно повис, только океан нахлестывал волнами. Одна за другой, волна за волной. Но звук его не достигал ушей, деформируясь во что-то иное. Джейс не понимала, что слышит, не сознавала, что ее пытаются накормить и напоить, чтобы она не упала от истощения. Воины пытались так отблагодарить за спасение своего. Они все ж умели ценить помощь. — Пей, пей! — твердил кто-то, давая ей в руки деревянную плошку. Она слушалась, но вода не оживляла. Нет здесь живой и мертвой воды, чтобы лодки вернулись к причалу, чтобы вдоль той стороны, за мостом, возвращение настало. Она сидела перед огнем, неподвижно, безмолвно. Не мыслила. Не чувствовала. Дейзи тоже рядом оцепенела, только изредка терла щипавшие от соли глаза. Они обе не могли ничего делать, обездвиженные, как с перебитыми толстой палкой хребтами, парализованные ужасом. Что в таких случаях делают? Они обе не могли сообразить, точно мысли похитили, точно остались от них мумии, оболочки, подвешенные в саванне на тонкой нити паутинной. Живым бывает больнее умерших порой, но они продолжают длиться в этом мире. Ничто не двигалось в коконе горя до тех пор, пока сквозь наставшие сумерки не послышался гул мотора, он все нарастал и приближался. Охрана насторожилась, ехали не свои, но вроде и не чужие. Джип, добротный военный джип. Но вскоре сторожа опустили автоматы, а Дейзи повернула голову, она точно почувствовала, кто вернулся. Герк. Уже на другом автомобиле, довольный, выпрыгнул забрать своих прекрасных дам, он еще ничего не знал. Почему? Почему не раньше хотя бы на несколько часов? Почему только вечером? — Ну, что, как вы тут! Вот и я! Великий укротитель марты… — но Герк осекся, самодовольство вмиг слетело с его лица, он подавился собственной улыбкой. — Что… что случилось? — Л-лиза, — попыталась что-то сказать Дейзи, но снова заплакала. — Нет, я не могу… Джейс не поворачивала головы, вообще не реагировала, она неподвижно рассматривала танец огня, колебание воздуха. И стальными опилками иссекал разум ее собственный голос: — Лиза застрелилась, покончила с собой. Лизы больше нет. И девушка вновь превратилась в изваяние, восковую фигуру, мраморную глыбу. — Что? — Герк опешил, облизнув губы, помотав головой, опуская ее, хмурясь. Дейзи только протянула и ему записку, мужчина придирчиво и внимательно разглядывал бумагу в тусклом свете жаровни. А потом внезапно воскликнул, размахивая возмущенно руками: — Из всех возможных смертей… Ч**т возьми! Из всех смертей! Пуля пиратов, когти хищника, столбняк какой-нибудь гр***ный, в конце концов. Из всех возможных смертей она выбрала самоубийство! И за что? За любовь! Видимо, я ничего не понимаю в этой жизни… О-о-х-х-х… — Герк… Г-х-х… Герк! Помолчи! — захлебнулась своими словами в кашле Дейзи. — Пожалуйста! — Ладно… Я просто… Я тоже шокирован! Ладно… Надо поторопиться, а то, — но мужчине хватило ума не продолжать, он растерянно замялся, говоря затем весьма серьезно. — Где ее хоронить? Выбора особенно не было. Ехать куда-то, искать кладбище? А толку-то? По всем канонам все равно на освященной земле не хоронили. Но какая земля здесь считалась освященной, если ее все больше кропила кровь, а не вода? Хоронить… Утром Джейс не представляла, как вернется на аванпост, но все-таки перебирала в голове варианты того, о чем она попытается поговорить, как попытается отвлечь. Впрочем, там, под паутиной маскировочной сетки, она скорее ждала, когда старуха с косой заберет ее, утянет в свои объятия лассо из лиан. А безносая иначе рассудила. Да нет у нее ни носа, ни косы, ни образа. Лишь звук неслышный и долгий холод, когда черным крылом задевает оставшихся, приходит порой по ночам, похищая дыхание спящих. А Лиза сама отдала. Хоронить, а не говорить, хоронить, а не прощения искать, хоронить, а не гвозди в руки отдавать… Вечер расчистил свет закатного зарева. Завершался день. И беспроглядная темнота туч сменилась слабыми отсветами завершения страшного дня, еще одного дня на архипелаге. Венец лучей короной переливался над краем моря оконечностью обозримого и существующего мира. И на закате, как по исламскому обряду, вроде бы католики повезли хоронить Лизу. Герк торопил, он знал, что нельзя на жаре долго ждать, если ждать, то потом еще большей жутью проберет. Еще только утром живая, трепетная, а к вечеру уже подернутая первыми следами гниения. Глаз еще не различал, зато насекомые сразу чуяли, их остервенело отгоняла Дейзи подвернувшейся пальмовой веткой. В полном молчании проехали мимо радиовышки, мимо места, где днем произошла стычка отрядов, там уже остались только багровые следы на песке, видимо, своих ракьят погребли по обряду, а тела пиратов просто сожгли без имен и эпитафий. По пиратам где-то кто-то плакал тоже. Или нет… Но вроде же люди. Как хоронить Лизу, не знали. Джейс не могла больше глядеть на нее. Это была уже не Лиза, она изошла из этого тела в момент выстрела. Джейс уже ни на что не могла глядеть, сжавшись на месте пассажира. Нашли место недалеко от вышки, близ холма Доктора Э. И до захода солнца в мягком прибрежном грунте под раскидистым деревом вырыли небольшую яму. Герк пытался отогнать Джейс и Дейзи, им еще один воин с аванпоста вызвался помогать, так что мужчины как-то сами справились, орудуя молча двумя лопатами. И труд скоро завершился. Тело медленно и бережно перенесли, опустили вниз, в темноту. И уже никакое выражение не осталось на молодом сизом лице. Но так надо живым, а не мертвым, живым, что обступили края ямы. Так надо, так, наверное, легче. А почему только легче, когда всей толщей океана придавливало… — Прощай… Лиза, — только прошептала Джейс, когда тело несчастной уже опустили вниз, завернув в мешковину. Почти что какой-то обряд. Но человек без обряда — вовсе не человек. И отчего все похороны вместо свадеб?.. Но для Лизы хотя бы нашлась почти привычная могила. А Райли… Как не хотелось думать, что он где-то там, где-то здесь, на дне реки, как и Оливер, как не хотелось думать, что рыбы обгладывали их останки, которые покрывались водорослями. И не хотелось верить, что черви будут теперь грызть тело Лизы, ее бирюзовые глаза, ее нежные губы. Но это было только тело. Все, что осталось. Но где душа? Не ощущалось ее рядом, не удавалось сказать: „В лучшем мире“. И от того смятение давило тем сильней. И не так страшно погребение, как сам факт — этого человека больше нет. И хорошо, когда можно сказать: прошел свой срок, ушел на небо, светлая память. Как бы ни страшно, но это лучше, нежели, когда стояли молча вокруг свежего холмика. И немели, не зная больше, что сказать. Бессильные. Не ведающие о высшем суде. И хорошо, наверное, ни во что не верить, но тогда смерть вообще невыносима. Хотя, кто знает. К счастью, не людям решать, кто заслужил вечные муки. К счастью? Все счастье выкачали в другие части света, растворив в деньгах… И только бессмертие еще не научились покупать. Если бы научились, машина перемалывала бы еще больше судеб. Невыносимо тяжким вечером стояли четверо людей возле свежей могилы и понимали, что Лизы больше нет и никогда ее не увидеть больше, никогда не поговорить, не увидеть ни улыбки, ни слез. И отчего же так случилось, что со слезами и непониманием расстались? Зачем все эти ссоры, если каждый миг может оказаться последним, а дальше оставшемуся только долгое сожаление об упущенном? Что было дальше, Джейс помнила, как в тумане. Похоже сознание все-таки покинуло девушку на обратом пути. Может, так и надо. По крайне мере, в штаб ее уже несли за спиной, как она раненого. И хорошо, что не пришла в себя, а то вновь бы не заснула там, на полосатом диванчике, где только недавно лежала Лиза, где плохо отмыли редкие брызги крови. *** Но утром наступал новый день… Утро, поперечный разрез вдоль вен рассвета, истекающий алым, разбавленным океанской водой. Утро. И вместо пробуждения — шок от сознания произошедшего накануне, как будто заново лицезрели в первый раз. Но утро наступило. Даже странно. И солнце не черное взошло. Все как-то очень быстро. Все закончилось, все перевернулось. Джейс торопливо покинула штаб, не веря, что утро посмело переступить порог горизонта. Почему не осталось в стране сумерек? Как выдержало битву со змеем, пережив такое горе? Нет, выплыло на своей ладье, прозрачное, зеленоватое. Зеленый — цвет надежды, все джунгли зеленые, но в них едким дурманом носился запах отчаяния. Лиза… Покончила с собой. Застрелилась. Разум упорно отказывался в это верить. И главное, не верилось, что она это сделала исключительно от горя из-за смерти Райли. Она слишком долго была в плену, она уже явно успела принять факт того, что, скорее всего, никто из них не выберется. Странно, что она решила убить себя, оказавшись на свободе. И тогда Джейс задумалась, что этот шаг мог являться вовсе не эгоистическим порывом: возможно, Лиза не желала становиться им обузой. Девушка никогда ни отличалась ни физической силой, ни талантами по налаживанию радиосвязи или еще чему-нибудь, что могло помочь им в спасении с острова. Быстро бегать она не умела, стрелять тоже. Единственным ее достоинством помимо скромности, начитанности и вышивания хрупкими бусинами бисера являлась искренняя и преданная любовь к Райли. Но что можно изменить любовью под этим тревожным небом, глядящим на землю, перепаханную взрывами… И еще Лиза никогда не желала быть кому-то обязанной, кого-то тревожить своими проблемами. В этом Джейс очень хорошо понимала ее, вернее, казалось, что понимала. Может, потому Лиза и решила убить себя, разыграть представление, чтобы ее ненавидели, чтобы не такой болью отозвался этот отчаянный шаг. Но не понять… Никогда теперь не понять, что двигало ей в тот миг. И оставалось только не осуждать, не судить. А то легко самоубийц судят, порицают, даже хоронят не так, как всех, не отпевают. Но все правила хороши, когда жизнь течет по устоявшимся правилам. Когда нет правил, то и не узнать, что было верно, ведь смешиваются тогда все культуры и верования. Они так и оставались уже втроем на аванпосте, Герк не торопил, он сам выглядел растерянным, все хмурился. Это было совсем непохоже на его натуру, но веселья здесь больше не существовало. Охрана в какой-то мере тоже ощущала себя виноватой в произошедшем. Хотя в чем их вина? Они добросовестно обороняли занятые позиции, они отстаивали свой остров. А она не сумела отстоять подругу, названую сестру, искупление… „Ведь я… Обещала, что никогда ее не оставлю… Но оставила, ушла включать эту проклятую вышку!“ — обожгла случайная чрезмерно отчетливая мысль. И Джейс ощущала себя предательницей. Но, кажется, не одна она. Дейзи неподвижно сидела на краю причала, к ней-то и направилась Джейс. Женщина глядела за край океана, где бесконечная вода обрывалась за окончание мира, который держали слоны и черепаха, где срывался в звездную бездну гигантский водопад. Теперь уже двое созерцали это исчезновение воды за краем. Вчерашний день никогда не вернется, сколько времени по кругу ни бежать. Все начиналось заново и каждый раз опять и опять. И если бы успели остановить, если бы не ушла Джейс, если бы не оставили одну… Но все „если“ накануне вечером закидали комья влажной земли. Женщины застыли рядом, обхватив колени руками, низко склонив головы, дрожа, точно нахохлившиеся птицы зимой, что глядят через стекло на тепло и уют, но обречены замерзать на заснеженном подоконнике. Они долго молчали, никто не знал, как выразить свою вину, только неподвижно и безмолвно глядели, как солнце встает над руинами дня. — Тяжело так, когда уходят те, кто младше тебя… Джейс… — сдавленно нерешительно проговорила Дейзи. — Ты сможешь когда-нибудь… простить меня? — Я тебя ни в чем не виню, Дейзи! Во всем виновата я, — шевелила почти беззвучно губами девушка, удивляясь этим извинениям. Конечно же, она простила, ведь Дейзи ни при чем. Во все виновна одна она, нарушившая клятву. Слова пошли ко дну от веса ненужных обещаний и клятв, как веревка и бетонный блок эти клятвы, что сверх сил. — Да что ты всегда… Вину за всех берешь, — подавляя дрожь раздраженно шептала Дейзи. — Как святая… Голоса пропадали. Ничего не стало. Совсем ничего. Только это падение воды за грань. — „Да“, „святая“, — пробормотала Джейс, надеясь, что ее никто не слышит. — „Святая“ грешница.