Нет вестей с небес

Кто пойдет по следу одинокому? Сильные да смелые головы сложили в поле, в бою. Мало кто остался в светлой памяти, В трезвом уме да с твердой рукой в строю, в строю. © Кино «Кукушка»

. Взгляд тревожил ночь сквозь звезды — ослепшие росы, скрытые тучами штормового ветра. Ветки сыпались, джунгли гудели, выплеснутые накатывавшими порывами. Дождь резал атмосферу хаотичными брызгами, засыпая глаза пылью. Фары джипа не спасали от темноты разыгрывавшейся бури. Но это являлось только началом. Может, и правда наступали последние дни мира? Может, не суждено было этой ночи встретить утро, потому что в борьбе солнца и змея точку ставил мировой потоп. Колючий свет по слуху пролегал. Море страшнее металла, море вернее ножа. Внезапно джунгли прорезал треск, огромный огненный шар прокатился по небу, пронзив нестерпимой отчетливостью линии леса, ударяясь в самое высокое дерево. Огонь и скрежет волнами наполнял воздух гарью. — Пару дней, через пару дней. Он уже там. Я знаю, — говорила сама с собой Джейс, непоколебимо вцепляясь плотнее в жесткие края руля, сворачивая по навигатору вдоль дороги северного побережья. Огонь полз по траве, подкрадываясь к дороге, к вращавшимся и вязнущим в грязи колесам, но джип ехал дальше, гудя надсадно мотором — на возвращение его б уже не хватило, как и винтовки. Возвращаются домой, возвращаются к родным и друзьям. А ей куда? В один конец без билета. Не приручить уж дух и не сдержать себя, и на излете жизни, как на излете дня, ладья на запад шла, ладья-машина, работая бешено дворниками, счищая комья грязи с потрескавшегося лобового стекла. Быстрее, быстрее, быстрее! И содранной кожей под крышей капеллы, застыв Микеланджело с орудием пытки, лететь, высекая из камня себя, вращая колесами землю обратно, чтоб на востоке не встала закатная пелена. Умершей птицы оставался голос, крик чайки над просторами небес, взрезая ветром и огнем. Не потерять дорогу б только — дальше, куда угодно. Только вперед. День ли иль ночь? Не разобрать в духоте, где черным покровом, как крышкой чугунной, накрыл солнце ураган. Оставались позади скалы и шхеры, затонувшие корабли, обломки катера, на котором прибыли, километры безмолвия в душном просторе, насаженном на пику прошлого. Захлопываясь, в сердце двери стучали петлями, и листопадным заревом тлело древо, обугливалась листва, а дорогу вдоль скал заливало волнами. Скрежет ветрами полынными наполнял мотор и улыбку, искорежившую металлоломом лицо. Она желала ненавидеть, для ненависти тоже требуется недюжинное мужество. Кто пойдет по следу одинокому? Сильные да смелые головы сложили в поле, в бою… По следам одиноким не шли за ней люди, не вплетались в колеи на дороге, лежали под землей, прорастали корнями, а ей все стремится вперед перекати-полем. Разрушенный недостроенный храм со злосчастным поселением, где остался огрызок ее мизинца, оставался в стороне к югу, далеко-далеко. В прошлом, все в прошлом. Из джипа выжимались последние силы. Вскоре показалась и колокольня без церкви, но ее вид похищало неистовство стихии, которая с каждым часом, с каждым мигом лишь крепла, все больше разъяряясь. Подле невидимой колокольни, ставшей когда-то прибежищем почти истребленных голубей, у холма лежала деревня Аманаки. Вход с севера, грядочки с коноплей, что прилегала к земле под порывами ветра. Вихри ударяли кулаками по забору, и Джейс вслед за ними колотила ногами и руками, но не чтобы ее услышали: ей нравился бешеный стук жестяной пустоты. Естественно, на звуки выбежали вооруженные люди, сновали возле забора, а снайпер притаилась в листве, не задумываясь, что ракьят могут начать стрельбу на поражение. Ей было совершенно все равно. Свобода душила ее, и если уж билет в один конец, то настала пора высказать все, что накипело, все обиды, всю свою злобу. Раз назвали чудовищем, решила соответствовать. Ракьят озирались, пытаясь понять, кто поднял шум. Когда списали на вой и гомон грозы, послышался голос. — Здравствуй, Дени, — мрачно вышел человек из бури. — Кто ты? — то ли делал вид, то ли не узнавал ее смуглый воин, протирая квадратные очки, залитые дождевыми каплями. — Ваше чудовище, — смеялась ему в лицо Джейс. — Переночевать не пустите, конечно. — Джей… Джейси, — осекся Дени, впав в ступор, неуверенно продолжая. — Может, и пустим. — А мне и не надо! — впилась безумным взглядом Джейс, смеясь пронзительным голосом ведьмы. — Я иду убить Вааса! — У тебя ничего не выйдет, — пробормотал, чуть не поперхнувшись, Дени, отводя взгляд. — Это еще почему? — скалилась Джейс, раскачиваясь из стороны в сторону, как в каком-то шаманском танце, то шипя, то срываясь на крик. - А! Цитра не благословила. Цитра… Цитра… ***, Дени! Поклоняйтесь теперь найденному ее герою, а меня оставьте в покое. У нее есть теперь герой, Дени, да, новая ***ая марионетка. А ты ей не нужен! — Денис, не пускай ее в деревню и сам не выходи за околицу! Это оборотень! Я видел настоящую Джейс. Это не она! — прогудел из-за спины звучный голос одного из воинов. Но Денис все-таки распорядился и нервно шатающейся, неестественно веселой Джейс вынесли плошку риса и немного воды, передавали с опаской на вытянутой руке. Пища как врата в мир иной, в мир теней, трапеза перед сборами в последнюю дорогу. И рисовые зерна, как минуты, что слагали картины долгих лет. Не нашлось часов, чтобы поведать, сколько времени прошло, а деревня обмерла, затухла посреди грозы. Мало кто остался в светлой памяти, В трезвом уме да с твердой рукой в строю, в строю… Джейс отправлялась дальше, заводя мотор, безразлично вытягивая с места водителя бестолково заползшую пеструю змею, схватывая ее стремительно за шею, когда рептилия попыталась совершить бросок, укусить, отравить. Джейс взглянула в глаза змеи и небрежно отбросила ее, а затем беспощадно наступила на шею, давя с наслаждением сапогом, глумясь над собственной совестью, которая не желала уничтожения существ живых. Кости черепа змеи хрустели под сапогом, яд плескался на подошву, растираясь по траве. А снайпер улыбалась. И ладони ее превращались в кулаки, сжатые так, что обломанные зазубренные ногти впивались в кожу. Смех… Никогда раньше она не желала так громко смеяться, но возгласы ее тонули в шевелении дороги. Ветер обрывал лепестки нежных цветов. Меж весельем и дыбой дымная грань, карантин безразличий коварных. Кто она? Она — буря и море. Она — орхидея с оторванными лепестками, она — пуля, летящая в цель, как пчела. Жалят те, кого жизнь отравила. Показался перешеек, ныне залитый водой, что вел к дому Доктора Э, где-то там, далеко на холме, за перепаханным воронками взрывов далекой Войны, заросшими старой травой. Но туда уж ничто не вело, никакое леченье не прощало убийство без чуда. Чудеса не случались, оставалось лишь горе повсюду. Повернула налево от перешейка, мимо затопленных кораблей, вдоль беснующегося соленого залива, в который превращалась река. И средь волн в глубину уходили акулы, которые водились в избытке, привлеченные кровью, что лилась при штурмах аванпостов. «Сиротский приют» показался, белея досками в всполохах молний. Клятвы — слова — пустая молва, точно трезвон муравьиный. А у винтовки другая цена — бьет точно в цель, гильотиной. Снайпер оставила джип на краю берега, у камней. Расположилась с винтовкой, накрыв себя найденными мясистыми листьями. Она — окуляр, она — длинный ствол, с прикладом и рукоятью. Моя ладонь превратилась в кулак… Мир, рассеченный крестами наводки. «С поправкой на ветер, да тут и недалеко. Вон они. Ваас! Где ты? Прячешься? Чуешь, что я пришла по твою душу?! А нет у тебя души! И у меня подгнивает», — предельно концентрировалась девушка, не ощущая усталости, не испытывая ничего, ведь металл не может испытывать эмоции. День или ночь? Темнота скрывала ее, а она видела четко освещенный причал крошечного острова. Камнем лежать или гореть звездой, звездой… Камень в земле не плыл из золотых времен светом в глаза лишь тьму, чтобы не видеть дна. Не разорвешь под склон душу, что жизнь звала, но замирал луной серп ураганных волн. — Кто же так делает, так, с поправкой на направление ветра, ты умеешь, Джейс, ты всегда умела, — говорила она с собой, скаля зубы, высматривая в мареве дождя на причале бак с топливом, огромную цистерну, подсвеченную фонарями, хоть и закрытую маскировочной сеткой. Аванпост казался совершенно бестолково расположенным, удивляло, что его до сих пор не взяли. Всего-то требовалось пару снайперов на два берега, чтобы обстрелять охрану, потому что ничего, кроме штаба, трех портовых контейнеров и причала там не размещалось. Но снайперов у ракьят явно не хватало, если молодых парней учили стрелять из автоматов прямо на аванпостах. Буря не унималась, срывая покров из листьев, окатывая волнами. Похоже, в залив понесло воду с океана. Так может, стоило просто подождать, да наслаждаться видом затопленного аванпоста? Но если там разместили немало вооруженных бандитов, да еще сам главарь пожаловал явно не без причины, значит, не все так легко было, не первый шторм переживал этот плоский клочок суши. Река легко простреливалась, так что даже к дому Доктора Э. не удавалось попасть. Но с чего Джейс решила, что ей под силу тягаться с охраной аванпоста в одиночку? Возле причала подскакивали на волнах два ржавых катера, наверное, одни из тех, на которых и захватили их корабль. Как же все случилось давно, очень давно, когда все еще были живы, когда было дозволено жить, а не выживать. И мир сошелся узлом межпространственно вязким на острове крошечном с редкими пальмами и кровным врагом посреди. Но начать снайпер решила с причала, ощущая свою незаметность, неуловимость. Свет фар заметить не могли, она их давно потушила, когда съехала с дороги. Тем временем волны накрывали ее, налепляя водоросли, цепкие и скользкие, как руки утопленников, делали похожей на кровожадную русалку. В небе сверкали молнии, но даже они не сумели бы сличить ныне, где враг, а где песок, залитый тиной. Наставала та грань, когда кричи не кричи, а прыгай, иди по следу одинокому. В руки ее попали бразды начала хаоса, начала суматохи. Девушка облизнула соленые от воды губы, ястребиные ее глаза высматривали бак с топливом у катеров, которые рвались с привязей у причала. Буря все нарастала, обрушивая с небес громы и молнии, оглушая, но не искажая линий, даже дождь не мешал. Только окуляр расплывался слегка, но чтобы различить силуэты катеров — этого хватало. И если есть, порох, дай огня! Вот так! Топлива, очевидно, хватило бы, чтобы устроить пожар во время ливня. Джейс жадно ухмылялась, точно всегда только об этом и мечтая. Может, и мечтая, вынашивая больную идею, манию, боясь себе признаться в том, какое зло таит ее изъязвленная душа. Так пусть все зло вырвется! Так пусть мир узнает, чем опасно причинение боли таким, как она. Таким, как все. Она — волк в овечьей шкуре, она — океан, что тихо шепчет, спит у шхер, затем накатывает на берег цунами, утаскивая с собой тысячи жизней. Выстрел! Один, затем второй. Шум поглотили дождь и расстояние. Прямо в цели! Ржавые катера содержали немало опасных вещей помимо топлива, а металлические борта отлично высекали искру при пробивании пулей. Сначала начался пожар, затем джунгли оглохли не от раската грома, а от взрыва. Огонь самоцветно-оранжевый прорезал запахом ядреной гари, пробирая до веселой смертной тоски. Пираты немедленно сбежались на причал, считая, что к ним высадились враги. Этого и ждал снайпер, правда, дым сначала мешал сосчитать противников, но вскоре катера затонули у берега — глубоко же там оказалось. Недаром залив облюбовали зубастые хищницы. Акулы. Она — акула, она — вода. Огонь… Древо и вода цветом орхидей, рыком леопардов, трое из которых заметались по клетке в центре аванпоста. Леопарды… Значит, пираты продавали не только людей, значит, главарь пришел забрать хищный товар. Куда их продавали, пятнистых? В коллекции богатых дамочек на шубы? И в клетке, как бросилось в глаза, лишь двое золотились в ночи отсветами обугленного солнца, третий скалился, сливаясь непроницаемой тенью ночи. Да это же тот самый… Их черный леопард, ради которого они согласились на это смертельно опасное путешествие. Значит, не обманули. Тот самый, который преследовал ее, то ускользая, то появляясь, словно тень, будто зверь тотемный. Леопарды кидались на прутья, их рык сливался с мощными раскатами грома, молнии били у края горизонта в воду, где-то за южным островом. Джейс сосчитала разрыв между вспышкой и громом, понимая, что пик грозы либо уже прошел над северным островом, либо только надвигался. И первобытный страх ее не посещал: она — гроза, она — стихия. Все вторило ее восторженно гибельному бесчувствию пустоты. Хаос, древний хаос, где же? Где же? Выбежал из штаба и сам главарь. Вот он! Прямо в прицеле, ровненько попал головой. Снайпер взволнованно потянула воздух, жадно, плотоядно. Всего один выстрел. Всего один, последний для них обоих, потому что потом она позволит себя убить, да, просто встанет в полный рост и будет ждать случайной пули. Охота имеет смысл только во время стрельбы. Слишком долго он вел с ней игру, слишком часто мучил, чтобы теперь медлить. И не важно, что лучше всех понимала его, и не важно, что та же боль разрывала теперь ее сердце, делая почти такой же лихой и свободной в тотальной несвободе. Это конец… Всего. Затыльник плотнее упирался в плечо, левая рука направляла вслед за движениями врага винтовку, в окуляре не маячило ни затемнений, ни пятен, окуляр прицела видел все увеличенным равнодушным взглядом орла. Существовало всего пару секунд до того, как Ваас успел бы сориентироваться и укрыться либо за контейнером, либо в штабе. И Джейс не намеревалась терять это время, ей и темнота помогала, потому что в свете прожекторов причала яснее различались цели, ей и дождь не являлся помехой, потому что целилась уже почти не глазом, но самим чутьем, пронзая нитями острыми сознания пространство. Ошибки быть не могло… Но…