Страх убивает

— Ты обещал мне. — Помню. Будет твоим, если сможешь взять. Угроза во мраке. Терпеливое, но мрачное ожидание. До неохотного: — У тебя есть моё слово. Будет твоим. Если сможешь взять. Страх убивает желание жить. На самом деле всё сложнее и ужаснее. Когда ребёнку страшно, рядом всегда есть взрослые, которые обнимут, шутливо взъерошат большими ладонями волосы на голове и уверенно скажут, что в комнате никого нет, а всё, что привиделось, это лишь игра теней, вой ветра за окном и вина живого детского воображения. Демонов не существует точно так же, как ангелов или Санта-Клауса. Уверенность взрослых заражает, перетекает с больших ладоней на волосы, с волос — в средоточие разума и там остаётся. Будто бы навсегда. Будто бы. До той самой минуты, когда среди ночи будит тяжёлое дыхание во тьме, а ты уже не ребёнок. До той самой секунды, когда мгновенным проблеском во мраке — тёмно-красные, почти неразличимые, глаза, и ты не знаешь, где кончается кошмар и начинается вывернутая наизнанку реальность. Когда лежишь под одеялом, укрывшись с головой, и слушаешь тяжёлое дыхание. Глубокий вдох, жадный и нетерпеливый. Долгая пауза и утробный клёкот. И резкий выдох, бьющий по нервам, шумный, громкий, как удар топором по бревну. В густых тенях что-то щёлкает снова и опять, без перерыва. Словно вокруг кровати в ночи собрались гигантские крабы, которые тянут к кровати клешни и пытаются ухватиться ими хоть за что-то. Или разорвать живую плоть. Страх удушливой волной обволакивает тело и парализует. Но даже если бы осталась свобода... Что потом? Бежать куда-то? Но куда? В ночь? Прочь из дома? А если там ещё хуже? То, что приходило сначала время от времени в ночи Ханя, оставалось за пределами кровати, ютилось у стен, словно не смея приблизиться и показать себя. И с каждым годом оно приходило всё чаще и подступало всё ближе. Хань обвинил дом, наслушавшись историй о жилищах, хранивших память о свершённом в их стенах зле. Хань уехал в другой город, сменил работу, нашёл новых друзей. Но тьма пришла за ним и туда, на новое место и с новыми силами, отходя на шаг от стен и оказываясь на шаг ближе к кровати. И Хань снова гадал, видел он те красные глаза наяву или не видел и просто спал внутри чужого кошмара. Глубокий вдох, жадный и нетерпеливый. Долгая пауза и утробный клёкот. И резкий выдох, бьющий по нервам, шумный, громкий, как удар топором по бревну. Одеяло знакомой тяжестью ложилось на голову и ограждало взор Ханя от всего, на что он не желал смотреть. Он уехал не просто в другой город — он уехал в другую страну. Два месяца спокойных ночей закончились всё тем же — Хань даже не успел отвыкнуть от страха. Страх теперь жил в нём постоянно, скручивал в безобразный узел внутренности, сковывал их холодом. Безумная гонка по странам и городам доказала тщетность его усилий. Его безжалостно лишили права на уединение. Он не сразу признал поражение, но, признав, вернулся в Китай. Его тьма находила его всё быстрее с каждым разом. И после он осознал, что уже возит тьму с собой. Ночей стало мало, и тьма смотрела на него в метро из мрака за толстыми стёклами. Клёкот жил в густых тенях, ютился под лестницами и в темноте подвалов. Отовсюду на Ханя смотрели тёмно-красные глаза, окружали, заключали в кольцо, неумолимо сужая его. — Хорошо сегодня спали? Вопрос походил на издёвку, просто доктор Ким не знал об этом. Не его вина, что он всегда говорил с мягкой насмешкой в низком голосе. И он говорил по-китайски слишком хорошо для иностранца. — Как обычно, — мрачно ответил Хань и постарался сесть удобнее в большом кресле. Он намеренно отводил взгляд, потому что его неизменно смущало пристальное внимание доктора. Непроницаемые тёмные глаза всегда были устремлены на него, ловили каждое движение, каждую реакцию. Хань пытался не думать об этом, ведь доктор Ким всего лишь выполнял свои обязанности. — Как это было сегодня? Хань сжал губы, чтобы не позволить словам сорваться с губ. «Пожалуйста, не заставляйте меня вспоминать это!» Глубокий вдох, жадный и нетерпеливый. Долгая пауза и утробный клёкот. И резкий выдох, бьющий по нервам, шумный, громкий, как удар топором по бревну. Близкий, такой близкий, что все волоски на теле встали дыбом от ужаса, а дрожащие руки приподняли одеяло. На белой простыне — чёрная лапа. Каждый узловатый палец увенчан острым когтем. Откуда-то с пола, почти из-под кровати, — глубокий вдох, жадный и нетерпеливый. Долгая пауза и утробный клёкот. И во мраке — тёмно-красный глаз над краем кровати. — Чем сильнее хочешь сбежать, тем сильнее злишь меня... — Шёпот на грани слышимости, снова клёкот и усталый выдох, что долетел до лица Ханя. — Нет... нет-нет-нет... Оставалось только поспешно натянуть одеяло на голову, чтобы не чувствовать на лице чужое дыхание, чтобы не видеть тёмно-красных глаз, чтобы не думать о том, как близка уродливая лапа с острыми когтями. И страх немедленно нарисовал в воображении картину, как эти когти с лёгкостью распарывают тело от горла до паха, вырывают лёгкие, сердце и прочее. Зачем? Чёрт его знает, но тьме полагалось делать нечто подобное. Это было бы естественно. Страх убивал желание жить. Мгновенная вспышка — и в лицо Ханю заглянул его кошмар: нечёткий силуэт, налитые кровью глаза. Он моргнул. Просто моргнул и уставился на смуглое лицо доктора Кима. Тот стоял у кресла, смотрел в упор, вопросительно. — Простите, вы о чём-то меня спросили? — едва двигая губами, уточнил Хань. — Ты обещан мне... — Шёпот не для человеческих ушей, но он был предназначен Ханю. И Хань слышал его. — Снотворное вам разве не помогло? — А... Нет, доктор, снотворное не помогает вовсе. — Потому что ты мой... — А вы пробовали ночевать с кем-нибудь? Не оставаться в одиночестве? У Ханя давным-давно отняли право на уединение. — Бесполезно. Всё это вижу лишь я один. — Потому что мой — весь полностью. — Значит, это лишь ваши галлюцинации. Хань слышал голос доктора Кима, но не видел его. За столом доктора в полумраке сидел кто-то другой. Бесформенный силуэт клонился то в одну сторону, то в другую, раскачивался как маятник. — Я заберу тебя. Хань уже сам хотел этого. Потому что страх почти убил его. Но если он всё равно скоро умрёт, то не проще ли поставить точку прямо сейчас? — Вы можете попытаться встретиться со своим страхом лицом к лицу и... перебороть его. — Хань слышал доктора Кима, но всё ещё не видел его. Зажмурился и слабо улыбнулся. — Какой замечательный совет. Главное, какой действенный. Доктор, а если я умру, вы по-прежнему будете считать, что это лишь мои галлюцинации? — А вы сами во что верите? — после долгой паузы спросил доктор Ким. Хань хотел открыть глаза, но передумал, различив до боли знакомый далёкий клёкот. Звук плавно нарастал, приближался и после уже обрушивался на него. Не выдержав напряжения, Хань всё-таки распахнул глаза и замер. На полу лежала тень, которую отбрасывал доктор. В тени проступили смутные очертания того, что можно назвать лицом. Там — налитые кровью глаза. Они бессмысленно смотрели то влево, то вправо, а затем сосредоточились на Хане. — Мой... — Клыки и кровь, хрип, лапа с когтями. Хань поспешно закрыл глаза и попытался сделать глубокий вдох, успокоить колотившееся в груди сердце. Клёкот отступил, потому что в тишине кабинета вдруг послышались размеренные хлопки ладоней. — Пульс в норме, — задумчиво сообщил будто бы издали доктор Ким. И тут же хлопки стали частыми, такими же частыми, как удары в груди Ханя. И вдруг раздалось у самого уха: — А это — ваш пульс. Готов поклясться, что даже я его слышу сейчас. Хань распахнул глаза и уставился на смуглые ладони, отбивавшие сумасшедший ритм. Почти. — Вам страшно? — Не представляете как. — Так во что вы верите? Хань посмотрел в лицо с резкими чертами и наткнулся на спокойный и безмятежный, но всё такой же внимательный взгляд. Странные звуки пропали, как и вывернутая наизнанку реальность. Залитый солнечным светом кабинет, за окнами — шум улицы; почти позабытое чувство уюта и покоя. Кто-то другой на месте Ханя успокоился бы, но для Ханя теперь подобная реальность больше смахивала на сон. Слишком хорошо, чтобы быть правдой. — Уже ни во что, доктор. В тишине часы пробили шесть. Хань выбрался из кресла и двинулся к выходу. Доктор последовал за ним, остановился у двери. — Думаю, вам стоит просто лучше заботиться о своём отдыхе, — сказал он очередную банальность. В своё время Ханю говорили это и другие. Он отрешённо кивнул и повернулся, чтобы попрощаться. Доктор Ким обнаружился непозволительно близко. Его ноздри слабо трепетали, когда он втягивал в себя воздух. Словно нюхал шею Ханя. Из-под ресниц — кровь, заполнившая радужку и белки глаз. Хань обмер и застыл. Удар сердца — и глаза, что смотрели на него, стали вполне обычными. Снова игра воображения — и только. — Запах, — пояснил доктор. — Очень приятный. И доктор протянул руку. — Жду вас на следующей неделе в это же время. Отдохните. Просто отдохните. Хань машинально кивнул и прикоснулся к смуглой ладони, чтобы она тут же превратилась в сотканную из мрака лапу. Над запястьем, над голубой жилкой — острый коготь. И у самого уха тихий, едва слышный довольный смех, переходящий в утробный клёкот. — Просто не пытайся больше сбежать. Ты мой. Хань отдёрнул руку и непонимающе моргнул, различив удивление на лице доктора. Никаких кровавых глаз и чёрных лап, никаких когтей и странных звуков. Просто озадаченный его поведением человек, что пытался ему помочь, но не мог. Потому что никто не мог. Потому что нельзя помочь, если уже не разобрать, где кончается реальность и начинается кошмар. Белая капсула, стакан воды, мягкая постель и одеяло на голову — алгоритм, который впитался в него и добрался до самых костей. Он никогда не выключал свет — свет всегда выключался сам. Или его выключал кто-то. Или что-то. Тишина становилась вязкой с каждой минутой, затягивала в страх, топила в нём с головой. Потом в тишине просыпались шорохи, невнятный шёпот, чтобы смениться таким знакомым... Глубокий вдох, жадный и нетерпеливый. Долгая пауза и утробный клёкот. И резкий выдох, бьющий по нервам, шумный, громкий, как удар топором по бревну. Сначала от стен. Потом ближе, ещё ближе... Вдох-пауза-клёкот-выдох. Шаг. Вдох-пауза-клёкот-выдох. Шаг. К кровати. Хань закрыл лицо ладонями. Он знал, если сейчас отбросит одеяло и посмотрит, то не увидит ничего, кроме мрака. Возможно, различит во мраке налитые кровью глаза — оба или только один. Потом... потом будет лапа на белой простыне. Но почему только на простыне? Почему Хань до сих пор жив? Почему эти острые когти до сих пор не разрезали его на ленточки? Почему Хань до сих пор живёт в страхе? Вдох-пауза-клёкот-выдох. Шаг. Одеяло полетело в сторону. Хань моргал и крутил головой по сторонам, пытаясь высмотреть то, что приближалось к нему так пугающе и неумолимо. — Что? Что тебе нужно от меня?.. Он осёкся, ощутив на лице горячее дыхание. Невольно опустил глаза и сглотнул, различив две сотканные из мрака лапы, впившиеся когтями в простыни у его бёдер. Чёрные пальцы медленно разжались. Хань затаил дыхание, глядя, как лапа приближается к его лицу. Всё. Сейчас уж точно всё, да? Он закрыл глаза. Минута растянулась в вечность, а потом тихий глухой вой расколол тишину пополам. Хань открыл глаза, подтянул колени к груди и обхватил их руками, постаравшись стать крошечным и незаметным, чтобы безумный вихрь из теней у стен его не заметил и не зацепил. Тёмный человекоподобный силуэт, проявлявшийся в вихре, ломался и сгибался под немыслимыми углами, падал на колени, царапал с громкими звуками пол, отклонялся назад, широко раскидывая руки, потом пытался поймать собственную шею. Как сломанная кукла, которой пытались управлять, дёргая за верёвочки. Выглядело это настолько страшно, что Хань закрыл лицо ладонями и с силой зажмурился, чтобы выдавить из себя даже воспоминания о том, что он только что видел, стереть их из памяти вместе со слезами. И застыл, вновь ощутив горячее дыхание — на тыльных сторонах ладоней. Что-то коснулось его ног, прижалось к коленям. Что-то горячее и мягкое, тихое. Выждав пару минут, показавшихся столетиями, Хань осмелился посмотреть. На его кровати лежал сгусток мрака, свернувшийся почти клубком, лежал, прислонившись лбом к его коленям. В паре жалких сантиметров от ноги Ханя застыла лапа с когтями. — Мой... — с неизбывной тоской шёпот от клубка. Лапа коснулась ноги Ханя, чтобы тут же отдёрнуться. Громкое и внезапное шипение, тень над кроватью и блеск тёмно-красных глаз у изголовья — на расстоянии вытянутой руки. Всего на миг — и всё пропало. Остался только скребущий звук, будто кто-то полз от изголовья вдоль кровати, царапая когтями пол. Звук стих, и на белой ткани появились два тёмных пятна — лапы. Ещё секунда — и сгусток мрака расположился в ногах, он напоминал очертаниями человека, сидевшего по-турецки. Из тьмы проблеском — налитые кровью глаза. — Спи! Хань придушенно пискнул, когда на него обрушилось что-то... что-то... оказавшееся одеялом. Интуиция говорила, что бояться не нужно, но страх так легко не проходил. Интуиция говорила: «Хотел бы убить — убил бы давно». Но страх услужливо тасовал картинки-видения с когтями, жуткими глазами, изломанным телом, кровью и заставлял дрожать. Потому что неизвестность часто хуже определённости. Кровать тихо скрипнула. Хань забыл, как вообще дышать, потому что мрак теперь лежал рядом с ним. Их разделяло только одеяло — сомнительная защита. Вдох-пауза-клёкот над ухом-выдох. — Спи. Он не мог спать. Хань выпутался из одеяла и сел, повёл рукой. Разъярённое шипение над ухом, метание теней и обжигающая боль. Хань зажимал ладонью глубокие царапины на плече и пытался понять, что происходит в темноте. Тёмно-красные глаза — прямо перед ним. Близко. Как и горячее дыхание. Его персональный кошмар лапой сдвинул ладонь с плеча, увидел кровь, отпрянул с сокрушённым вздохом и, обхватив себя лапами, закачался из стороны в сторону. — Больно-больно-больно... Вдруг встал на четвереньки и придвинулся к Ханю, принюхался. Влажный шершавый язык прошёлся по плечу, тщательно собирая все капельки и зализывая раны. Попытки отодвинуться ни к чему не привели. Хань зажмурился, попытался перетерпеть — раны пощипывало от чужой слюны. Язык размеренно проходился по коже, мягко и твёрдо одновременно, иногда задерживался на царапинах, проводил линии от начала раны до её конца. Постепенно боль уходила, но прикосновения языка оставались. Терпеливо, настойчиво, раз за разом — горячим по коже. Хань осторожно поднял руку и коснулся сгустка мрака, его головы. Тени под пальцами сплелись в волосы, густые и жёсткие, непослушные. Вслед за этим Хань различил тихое рычание. — Кто ты? — Мой. — Кто ты? — Прими меня. — Кто ты? — Не беги от меня. — Кто же ты? — Твой ад и твой рай. — Тихий смех, переходящий в клёкот. — Ты обещан мне. Мой. Отдай мне. — Что отдать? — Голос изменил Ханю и прозвучал сдавленно. — Бери, что хочешь, только оставь в покое... Вновь тени дрожали от яростного вихря. Вновь у стен ломался и выл тот, кто следовал за Ханем во тьме, а потом тёмно-красные глаза смотрели на Ханя из мрака, и острый коготь невесомо вычерчивал узоры на его лице. — Не смей. Ты мой. Коготь замер под глазом Ханя, боявшегося даже дышать, не то что шевелиться. Тёмно-красные глаза вдруг стали ближе, и горячее дыхание опалило щеку Ханя. — Прими меня. Не беги. Не гони. Мой. Просто останься со мной. Моим. Эту тоску можно было пить, настолько осязаемо она звучала в хриплом шёпоте. — Отдай мне. Немного. — Что отдать? — едва двигая губами, спросил Хань. — Останься. Моим. — Что отдать? — Светом. Отдай мне. Хань не понимал. Понять тьму никто не смог бы, наверное. Но если отдать то, что нужно тьме, всё закончится, ведь так? Нельзя жить в страхе, а страх убивает желание жить. — Забирай. Вспыхнул свет. Настолько неожиданно и внезапно, что Хань закрыл глаза, часто заморгал и далеко не сразу увидел то, что меняло облики, как перчатки. Перед Ханем, словно в каком-то безумном калейдоскопе, мелькали лица людей, которых он встречал когда-то. Мелькание завершилось, оставив на кровати на расстоянии вытянутой руки доктора Кима. Он смотрел на плечо Ханя, на то самое плечо, которого недавно касались когти и язык. Светлую кожу перечеркнули четыре тонкие полосы. Красное на белом. Нижнюю полосу украсила выступившая из ранки тёмная капля. Хань перевёл взгляд на доктора и увидел, как глаза того медленно меняются, наполняются красным. Хань никогда не мог уследить за передвижениями тьмы, не уследил и сейчас. Просто вдруг горячие губы оказались на его плече, поймали каплю крови и невесомо прошлись вдоль царапины, чтобы после согреть выдохом. Ещё миг — и Хань растянулся на кровати, глядя на нечто со знакомым обликом, нависающее над ним. — Кто ты? — Вы видели мою лицензию. — Голос, как и облик, тоже знакомый. Краденый. Но Хань не помнил имени доктора Кима. — Кто ты на самом деле? — Какое «на самом деле» тебя интересует? — Чехарда с глазами: то нормальные тёмные, то кроваво-красные. И горячие пальцы на шее Ханя — мучительно медленно и с непередаваемой нежностью. Намерения откровенные, не оставляющие и тени сомнений. Но что это означало в свете вечного кошмара? Ничего. Он заберёт своё и уйдёт, вернув реальность нормальную и сон. — Твоё имя, твои цели... Зачем я тебе? — Потому что это ты. — Ладони на груди и немного детский восторг в красных сейчас глазах. — Хорошо, хотя бы имя скажи, — устало прикрыв глаза собственные, попросил Хань. — А ты будешь звать меня по имени? — Шёпотом по коже, чтобы после — губами. Совсем не то, на что мог хоть когда-нибудь рассчитывать Хань. Его ожидания от ночей лежали в иной плоскости, но тьма сейчас по капле собирала его страх, выпивала поцелуями и слизывала с кожи вместе с каплями крови. — Наверное... Большая ладонь смахнула с его лба волосы и погладила по голове. — Тогда называй меня... Кай. — Кай... — повторил Хань то имя, что буквально вложили ему в губы поцелуем. Имя его кошмара и перекрученной, вывернутой наизнанку реальности. Хань толкнул дверь и заглянул в кабинет доктора Кима. На полу валялись обрывки газет, в окна без стёкол влетал ветер, гонял обрывки по полу и чуть шевелил занавеси. Толстый слой пыли лежал на обшарпанном столе, стуле и подоконнике. Только большое кресло казалось по-прежнему уютным и насиженным. Хань зашёл в кабинет и огляделся, приблизился к столу и выдвинул ящик. Маленький паук бодро спрятался от света в тень. Ничего... После той ночи пропал не только персональный кошмар Ханя, но и, судя по всему, доктор Ким. «Какое «на самом деле» тебя интересует?» Неужели доктор Ким был... Хань вскинул голову и замер. Он сидел на корточках на подоконнике и смотрел на Ханя. Медленно выпрямился и спрыгнул на пол. За спиной крыльями взметнулся кожаный плащ. Первый шаг сделал доктор Ким. В центре кабинета — в тени — оказался уже тёмный человекоподобный силуэт, закованный в теневую броню. Когти на руках, клыки, налитые кровью глаза... Хань никогда не мог уследить за его перемещениями. Не уследил и сейчас. Просто повернул голову и увидел смуглое лицо, красный блеск из-под ресниц и чуть подрагивающие ноздри, словно Кай принюхивался. Действительно принюхивался, потому что склонился к Ханю, а потом мучительно медленно провёл языком от центра щеки к уху, оставив широкую влажную полосу. — Я думал... ты ушёл, — произнёс Хань с трудом. Голос не слушался, выходил какой-то сдавленный хрип. — Я не могу уйти. — Но ты ведь получил то, что хотел, и... Хань закрыл глаза, пытаясь слушать лишь глубокое дыхание и бешеный стук собственного сердца. И не вспоминать крепкую хватку на своих запястьях, вдавливающее в матрас горячее тело, жадные поцелуи и сплетённые после их пальцы. Не вспоминать смесь из света и тьмы, красных глаз, разных обликов и их стонов, вкус собственной крови на чувственных губах... — Мой. Я не могу уйти. Ты обещан мне. — Кем обещан? Вопрос в который раз остался без ответа. Кай просто молча смотрел на него. Смотрел долго, и его глаза постоянно менялись, пока всё же не стали тёмными, обычными. Он обхватил Ханя руками и привлёк к себе, прижался губами ко лбу: — Останься. — С тобой? — Моим. — Зачем я тебе? Смуглые пальцы переплелись с его пальцами, чуть сжали. Потом Кай шагнул к окну, и через секунду они уже вместе стояли на подоконнике. Хань даже не успел спросить, как они там оказались, и что будет дальше. Кай сделал ещё шаг. Хань закрыл глаза, потому что под ногами была лишь пустота, только где-то внизу темнел асфальт. Ничего не случилось, и Хань глаза открыл, чтобы ошеломлённо моргнуть. Они стояли на тротуаре возле хищного на вид байка. Кай перекинул ногу через сиденье, вновь сжал пальцы Ханя и потянул к себе. Хань колебался всего секунду, затем устроился за спиной Кая и обхватил руками за пояс. В лицо ударил ветер, заставив пригнуться и спрятаться за чужой спиной. Байк нёсся вперёд, пересекая полосы света и тени на дороге. На свету оставался тот, кого Хань прежде знал, как доктора Кима, в тенях же он держался за существо по имени Кай. Некогда — кошмар, ныне — реальность. И первое, и второе внушало страх. И ещё неизвестно, что пугало сильнее. На пыльный подоконник опустился тяжёлый сапог. Затянутая в перчатку рука указала на удаляющуюся точку, в которую превратился байк. — Смотри-ка, твоего боевого пса приручили. Жалкое довольно-таки зрелище. Мне убить его? В тенях шумно вздохнули и тихо ответили: — Незачем. Люди — существа хрупкие и недолговечные. В нём ещё живы остатки человечности. Не волнуйся, этот мальчик с лицом ангела заберёт их все, без остатка. Видишь ли, любовь... это очень жестокая игра. С непредсказуемыми последствиями. — Ты просто... позволишь им уйти? — Пускай. Мне скучно, а представление обещает быть интересным. Кроме того, я в самом деле отдал ему этого мальчика. Обладатель тяжёлых сапог растянул губы в понимающей улыбке. — Считаешь, он не сможет долго сдерживаться? — Считаю, он способен показать более захватывающие вещи, чем преодоление инстинктов боевого пса. Просто смотри и наслаждайся. Ну и... вдруг у них получится?