Первый холодный ноябрь

- Как ты? - выдыхая в морозный воздух струйку дыма, спрашивает Паша. На самом деле они должны были встретиться позже, через пару дней – на командном сборе. Планировалось что-то вроде вечеринки по сомнительно радостному поводу возвращения Лёши. Ну и, конечно, теперь стоило бы подумать о том, что делать дальше с командой. Кому и в каком направлении двигаться. Но судьба распорядилась по-другому - и поэтому, случайно столкнувшись на улице, эти двое стоят возле ворот заброшенной автостоянки и курят. На почтительном расстоянии друг от друга, как чужие люди в одинаковых кожаных куртках. - Хорошо, - поспешно отвечает Лёша, как будто только и ждал подходящего момента, чтобы вытолкнуть из себя это слово, давно уже заготовленное внутри. Если Пашу внезапная встреча явно застала врасплох, то Королёва – нет. Он представлял её слишком много раз. Благодаря чрезвычайно живому воображению, всё волнение и неловкость он уже пережил, и сейчас от них осталось только вялое неприятное послевкусие. Опустошённость. Почти как та, которую он в последнее время любит прикрывать словами «саморазвитие», «правильный выбор» и «спасибо». Лёша безуспешно пытается преодолеть зевоту. Очень хочется спать, просто вырубиться и проспать как минимум сутки. Во время съёмок со сном было туго, как и у остальных участников проекта, а последние несколько ночей просто не спится. Слишком много мыслей в голове, шипящих, требующих к себе внимания - как клубок змей. Оленченко делает вид, что не замечает Лёшиной усталости. Не потому что ему все равно, а просто потому что не знает, что с этим сейчас делать. Не звать же Лёшу домой, не отпаивать чаем или чем-то покрепче, не смотреть вместе тупые фильмы, не вскакивать потом моментально, вдруг проснувшись на одном диване... …а почему, собственно, нет? Ну, как почему. Потому что два взрослых мужика, в конце-то концов. И так по поводу Королёвской конфетности слухи всякие ходят. Ещё не хватало Паше в них фигурировать. Несмелый внутренний голос очень скромно и интеллигентно интересуется, почему с этим не возникало никаких проблем раньше: ни несколько лет назад, ни несколько месяцев назад. Но Паша затыкает его, пинком отправляя обратно в глубины подсознания. Что было, то прошло. Как-то само собой прошло, без их с Лёшей участия. - Что дальше собираешься делать? - Жить, - машинально отвечает Лёша, бросает окурок вниз, ногой вдавливая его в асфальт. Засовывает руки в тесные карманы - не с первого раза, но у него получается. Еле заметно съёживается, как будто пытаясь спрятаться в панцире куртки от ноябрьского ветра, то и дело продувающего насквозь – хотя, наверное, не только и не столько от него. В его глазах плещется преувеличенная бодрость, заставляющая Пашу поморщиться. Как будто Королёв под допингом – но не алкоголя, не энергетиков, а какой-то сумасшедшей жертвенности, заставляющей его крутиться как белка в колесе в попытках быть для окружающих хорошим, взрослым и мудрым. Значительно лучше, взрослее и мудрее, чем он есть на самом деле. Оленченко понимает теперь, почему Лёша выглядит немного запыхавшимся, как после марафона. Это действительно был марафон – и для Лёши он всё ещё продолжается. - Жить, значит? Неплохая мысль, - одобряет Паша, немного помолчав. Ему некомфортно, и это не из-за промозглого холода, и не из-за того, что Королёв ждёт от него каких-то слов или действий. Наоборот, он твёрдо осознаёт, с ощущением даже неприятного сюрприза, что Королёв не ждёт от него ничего. Абсолютно ничего. «Спасибо, но я справляюсь», - отстукивает азбукой Морзе каждый Лёшин взгляд, запирая очередную рваную эмоцию на замок. Вот только сам Паша не может не ждать от себя чего-то. И, кажется, вся Вселенная затаила дыхание, чтобы увидеть, что он сделает дальше. Но что тут сделать? Парни ведь не утешают друг друга – да и нужных слов Паша не подобрал бы. Парни не прижимают к себе сладких блондинистых друзей, чтобы разделить их удачу и неудачу, не утыкаются подбородками в их колючие шарфы. Хотя, может, где-нибудь и утешают, и прижимают, и утыкаются. Но явно не на замороженных циклоном улочках Энгельса. И не такие друзья, которые, играя в сдержанную доброжелательность, не решаются подойти друг к другу ближе, чем на метр. - Я за тебя голосовал, - говорит Паша зачем-то. Просто чтобы заполнить образовавшуюся тишину. Или чтобы удивить друга, застать врасплох, увидеть, как сквозь эту неживую маску проступает его нормальное, человеческое лицо. Хотя, «друг»…всё же сейчас Паше странно формулировать их отношения как «дружбу». Наверное, потому что за несколько месяцев они оба успели забыть, как выглядели их отношения до этого. Не ссорились, нет. Просто как будто отложили свою дружбу в сторону на время, а когда потянулись за ней – оказалось, что она уже исчезла. Растворилась в воздухе. А разыскать её опять или создать новую не так-то легко. Да и не помнят они уже, как: эта близость между ними как будто была всегда. «Я за тебя голосовал». С дистанции вытянутой руки - теперь только так, что ли? И обветренное молчание в ответ. - Мы все голосовали, - поспешно добавляет Оленченко, почувствовав, что предыдущая реплика прозвучала как-то глупо и уязвимо, - всей командой. Но Королёв в очередной раз улыбается так широко и виновато, что хочется дать ему в глаз: - Спасибо. Мне очень приятно. Он прячет взгляд, потому что перекрывать поток эмоций привычной обезоруживающей улыбкой, давить его на корню - всё сложнее и сложнее. Особенно рядом с Пашей-Деккером, который видел его мальчишеские слёзы при первых проигрышах в КВН, который всегда, когда было нужно, крепко сжимал его запястья, не позволяя уйти в никуда. Но с тех пор всё изменилось. Например, оставшись вдруг один, Лёша уже успел выучить наизусть, что надо быть сильным. Потому что тем, кто слишком много жалуется, не улыбается судьба. Хотя Лёше она, видимо, не улыбается и так, и так. Но тут уже ничего не поделаешь. Просто нужно делать всё, что можешь. И тогда не о чем будет жалеть – почти. «Да они же шутить не умеют – одни танцы и всё! В юморе им не место. Надеюсь, их поскорее выпрут из Вышки» - сотни голосов, смешанных между собой до неузнаваемости, заполняют сознание. «Ты не танцовщик» - эхом звучат в Лёшиной голове уверенные слова Мигеля, повторённые несколько раз. «Так кто я, Паш? Что мне делать?» - порывается спросить Королёв у самого близкого, наверное, за всю его жизнь человека. Но этот вопрос уже не слетает с языка так легко, как случилось бы раньше. Что-то мешает. Пропасть, которая за эти несколько месяцев потихоньку разделила их общий мир на два разных, самостоятельных – на самом деле эта пропасть пока ещё совсем узкая. Такая узкая, что через неё даже не обязательно перепрыгивать, можно просто переступить. Но это не получается. Как будто ноги приросли к земле, а язык к нёбу. Лёша отстранённо вспоминает первые смс-ки от друга после того, как сам он остался в «Танцах» и в Москве, а Паше пришлось вернуться домой. Скупые, сдержанные, явно по сто раз стёртые и перепечатанные сначала – и всё же слишком тёплые для ситуации. Смс-ки, за которые Королёв готов был принести в жертву все свои эмоции, чтобы больше ничем не напрягать Деккера - настолько он чувствовал себя виноватым, хотя поводов ему никто не давал. Те самые смс-ки, которые вскоре сошли на нет. Ноябрь подкидывает в воздух обёртку от сникерса, выскочившую из переполненной урны. Королёв затягивает потуже шарф и глотает морозный воздух, слегка переборщив с усилием. А Оленченко скользит по знакомому силуэту взглядом, нарочито слегка расфокусированным, чтобы траектория взгляда казалась случайной. «Вырос», - думает он, и отголоски детской мальчишеской дружбы, тёплые и чуточку покровительственные чувства больше не кажутся уместными. Он замечает на Лёшином плече запоздалый берёзовый листок, но не может заставить себя дотронуться до Лёши, чтобы снять его. Всё так, как никогда не должно было быть.