Тонущий человек

Томас очнулся, будто вынырнув из мутной чёрной пучины, и жадно открыл рот, хватая спертый влажный воздух. Где он? Кто он? Какого чёрта?! Сначала он даже не мог понять, в каком положении находится: полная дезориентация в пространстве усугублялась темнотой и нежеланием мозга осознавать происходящее. В конце концов он понял, что лежит на спине и резко сел. Мир затрясся и завертелся вокруг него, и Томас зажмурился, чтобы не потерять сознание. Самым ужасным было то, что он не помнил ни как оказался здесь, ни что было до этого — он не помнил ничего. На секунду Томас испугался, что вообще не существует. Кругом была одна сплошная темень — ни одного огонька или полоски света. Томас очень старался разглядеть хоть что-нибудь, и, не сумев, принялся хаотично шарить руками по сторонам. Ещё двадцать сантиметров левее — и костяшки врезались во что-то железное. Томас двинулся влево, и казавшаяся устойчивой земля под ним затряслась. Он в ужасе замер, боясь пошевелиться. Вокруг стояла тишина — слышно было только его загнанное дыхание и резкий скрип того сооружения, в котором он находился. Когда скрип прекратился, он медленно, аккуратно повернул корпус и вытянул руки. То железное, что находилось слева, не было сплошным — это была решетка. Он находился в клетке и, судя по запаху, под землей. Паника накатывала волнами, то захлестывая Томаса целиком, то откатывая назад, чтобы он мог перевести дыхание в относительном спокойствии. Когда она достигала пика, он принимался колотить о стены и кричать, надеясь, что хоть кто-то его услышит. Он даже пытался подпрыгнуть до предполагаемого «потолка» клетки, наплевав на то, что, похоже, под этим сооружением была дыра неизвестно какой глубины. Он не знал, сколько пробыл там — может, полчаса, а может, целый день — и так измучался от ожидания и неопределенности, что почти никак не отреагировал, когда створки сверху открылись и вниз хлынул свет. Томас ослеп; чьи-то руки грубо схватили его и вытащили наружу. Он упал на землю и испытал невероятное счастье уже от того, что почувствовал под собой траву. Зрение постепенно возвращалось, и через полминуты Томас смог подняться на ноги и оглядеться. О, чёрт Огромное пространство с лугом, лесом, скотным двором, несколькими домами и ещё чем-то, чего Томас не мог разглядеть. Окруженное массивными каменными стенами, настолько высокими, что у него закружилась голова. — Эй, Чайник! Томас обернулся. Перед ним стояли двое парней: один темнокожий, высокий, крепко сбитый; другой — маленький пухленький мальчик с кудряшками, похожий на розовощеких ангелочков на средневековых картинах. Далеко за ними Томас разглядел ещё много человек, одни из которых работали на огороде, другие куда-то шли, третьи распиливали дерево... Наверное, это что-то наподобие деревни... Или поселения... Или тюрьмы... — Чайник! — снова рявкнул темнокожий, и Томас понял, что обращаются к нему. — Разглядывать мир потом будешь. У меня нет времени с тобой цацкаться. Слушай внимательно. Томас весь обратился вслух, надеясь, что сейчас он наконец-то узнает, какого чёрта тут происходит. — Меня зовут Алби, и я здесь главный, усек? — парень угрожающе свел брови, но Томасу почему-то не стало страшно. — Это место называется Приют. Все мои приказы, как и приказы Стражей, должны выполняться беспрекословно. Существует два основных правила: не нападать на приютеля и не отлынивать от работы. Чак объяснит тебе подробнее, — тут Алби повернулся к мальчику и спросил: — Кого у нас там не хватает? — Садоводов, — тут же откликнулся тот, и его тонкий, несломавшийся голос как нельзя лучше подходил к его внешности. — Значит, будет работать у них. Как только разберетесь с кучей плюка в его голове, пусть принимается за работу, — Алби кивнул Томасу и развернулся, чтобы уйти. Томас почувствовал себя обманутым. И всё? Жалкие указания, из которых он почти ничего не понял, и никаких объяснений? Он не собирался оставить это так. Он имел право знать, что здесь происходит. Ноги слушались плохо, но ему всё-таки удалось относительно быстро преодолеть несколько метров и схватить Алби за руку. — Стой! Что я здесь делаю? Почему я ничерта не помню? Алби стряхнул руку и, еле сдерживая злость, приказал: — Возвращайся к Чаку. Томас не собирался его слушаться. А с чего вообще он должен был подчиняться человеку, которого не знал и который обращался с ним, как с маленьким непослушными ребенком? — Я не сдвинусь с места, пока кто-нибудь не объяснит мне, что происходит! — с вызовом воскликнул он. На самом деле, если бы он не провел так много времени, скорчившись на полу клетки, то наверняка бы смог вовремя среагировать, когда Алби замахнулся. Но затекшие мышцы не слушались, и Томас полетел на землю, получив неслабую затрещину. — Я же сказал — слушаться беспрекословно! — услышал он сквозь звон в ушах. А через несколько секунд подскочил Чак и помог ему подняться. На глаза навернулись слёзы — больше от обиды, чем от боли — но Томас не позволил себе заплакать. Чак успокаивающе потрепал по плечу. Единственное, что Томас уяснил для себя — никто здесь не собирается отвечать на его вопросы. *** Спустя полтора часа требований рассказать ему хоть что-то, Томас узнал о Стражах, о том, как устроен Приют и даже немного о том, что творится в Лабиринте. Чак болтал без умолку, но, в основном, это была совершенно ненужная информация. Он пересказал Томасу множество сплетен про людей, которых тот не знал, и показал некоторых из них — впрочем, Томас почти моментально забывал, кто есть кто. Ещё Чак показал ему Правила, вырезанные чем-то очень острым на стене чуть правее северного входа в Лабиринт. Их было всего два: «Если один приютель нападет на другого, то будет Изгнан» — Это не относится к тем случаям, когда вы что-то не поделили и отмутузили друг друга, — весело пояснил Чак. «Или когда вожак влепил тебе оплеуху», — мысленно продолжил Томас. Второе правило гласило: «Кто не работает — тот не ест» Где-то он уже это слышал. И воспоминания точно не были связаны с чем-то хорошим. В какой-то момент их разговора мимо прошёл Алби, и одного брошенного им взгляда было достаточно, чтобы Чак заткнулся на полуслове и объявил, что теперь пора работать. Раньше, как понял Томас, новичок мог сам решать, кем быть, но теперь его просто отдавали туда, где не хватало людей. Так что они пошли на огороды. Томаса совершенно не прельщала мысль ковыряться в земле, зарабатывая себе ломоту в пояснице, но выбора не было. Чак не прекращал болтать даже во время работы, но Томас слушал его вполуха, разглядывая парней вокруг. Ближе всего к ним стояли Страж садовников и светловолосый парень с каким-то мрачно-отрешённым лицом. Все его движения были абсолютно машинальными — было очевидно, что он не задумывается ни над прополкой земли, ни над тем, как именно вынуть то или иное растение, а мысли его витают далеко отсюда. В каком-то жутком месте, где он явно не хотел находиться. Томас ткнул Чака в бок, прервав его излияния, и молча указал на соседей. Мальчик замер на секунду, и было почти слышно, как шестеренки крутятся в его голове, как в какой-нибудь умной машине, обрабатывающей запрос. — Его зовут Ньют, — зашептал он так громко, что, казалось, это услышали и на другом конце Приюта. — Он очень странный. Ходит всё время, как будто приговоренный к смерти, а Стражи не спускают с него глаз. Психованный какой-то, наверное. Или ужаленный, хотя по виду не скажешь. — В смысле? — Томас бросил в сторону блондина ещё один взгляд. Не было похоже, чтобы он отличался от других — разве что остальные хотя бы иногда улыбались. — Я же рассказывал тебе про гриверов, Чайник, — укоризненно ответил Чак и уже открыл было рот, чтобы повторить лекцию, но Томас поспешно прервал его. — Я помню, помню. Я имею в виду — почему ты сказал, что он сумасшедший? Выглядит спокойным. — Они все так выглядят, — деловито заявил Чак, выуживая из земли морковь. — То есть, психи. Помнится, в своей прошлой жизни я что-то знал о них. Нет, ну, может, он и нормальный — но только почему тогда Стражи окучивают его без перерыва на обед, словно он вот-вот на кого-нибудь набросится? Он посмотрел на Томаса, ожидая ответа, но тот хотел спрашивать, а не отвечать. — Чак, ты ведь здесь недолго, так? Почему ты так легко принимаешь на веру всё, что они делают и говорят? Ты же не знаешь Алби — почему ты его так уважаешь? Чак посмотрел на него, как на идиота. — Потому что он вожак, дубина! Думаешь, он смог бы так просто им стать? Справа раздался короткий хриплый смешок, и Томас резко обернулся, успев заметить, как с лица Ньюта исчезла ухмылка, и он опустил голову, изо всех сил делая вид, что не слушает. — Ты просто куча плюка, Чайник! — испуганно прошипел Чак. — Зачем ты меня вообще об этом спрашиваешь? — Я хочу знать всё о том месте, где мне придется жить, — Томас уже хотел закончить разговор, но Чак вдруг придвинулся ближе и доверительно прошептал: — На самом деле, Алби здесь не самый главный. — Что? — Это просто название такое — вожак. Но все видят, что он второй. Томас почти почувствовал, как распухает перегруженный информацией мозг. Не хватало ещё Серого Кардинала. В какие дерьмовые игры они здесь играют? — Ну, и кто же по-твоему первый? — Минхо, конечно же, — выдохнул Чак и резко отпрянул, когда Ньют поднялся с колен и прошёл мимо с кучей сорняков в руках. Томас проводил его взглядом. Значит, Минхо, Страж бегунов. Томас ещё ни разу его не видел, но уже пару раз слышал это имя, которое почему-то довольно быстро запомнил. До конца дня из Чака больше ничего вытянуть не удалось. В течение следующих нескольких дней Томас воочию убедился, что тот был прав — даже в мелких решениях и незначительных жестах было видно, что Алби ничего не делает без одобрения Минхо. Вечером первого дня, когда Томас укладывался спать под открытым небом — тут почти все спали на улице — бегун подошёл к нему и, улыбнувшись во все тридцать два зуба, пожал руку так, что костяшки пальцев щелкнули. Томасу совсем не понравилась эта улыбка. А ещё иногда он вдруг замечал, что Минхо смотрит на него — пристально, изучающе, и причину такого внимания Томас совершенно не мог понять. Но вот насчет Ньюта Чак явно ошибался — парень действительно был странный, но уж точно не псих. С ним было хорошо и спокойно работать, хотя он был неразговорчив и как-то чересчур угрюм. Выражение обреченного отчаяния почти никогда не сходило с его лица — разве что когда глупые шутки Томаса заставляли уголок его губ чуть-чуть подниматься. В какой-то момент Томас заметил, что Ньют хромает. Слишком много вопросов роилось в голове у Томаса, и он очень плохо спал. *** Когда Бен набросился на него, это было почти не страшно. Наверное, потому что выглядело как-то странно и несуразно, будто не по-настоящему. Очевидно, разум, стремясь защитить его, не стал глубоко анализировать ситуацию, а просто приказал: «Беги». И Томас побежал, спотыкаясь о камни и ветки, врезаясь в деревья и крича о помощи. Ну какого чёрта он вообще поперся в этот лес? И почему Бен с пеной на губах рычит, что видел его и что это он во всем виноват? Слишком много вопросов, на которые никто не хочет дать ответы! Томас выскочил на открытое пространство и, не останавливаясь, кинулся вперёд, не особо разбирая, куда бежит. Краем глаза он замечал, как увидевшие или услышавшие его парни бросали работу, а некоторые даже пытались остановить Бена — но это было бесполезно. Томас знал, что расстояние между ними сокращается с каждой секундой, и он совершенно не хотел, чтобы этот сумасшедший догнал его. Внезапно ногу свело, и он полетел на землю, пару раз перекувырнувшись через себя. В рот забились песок и земля, локти, судя по ощущениям, были разодраны до крови, но это совершенно не заботило Томаса — теперь, в том положении, в котором он оказался, он мог отчетливо видеть искаженное от бешенства, нечеловеческое лицо Бена, который был уже в трёх метрах от него. Кто-то выскочил справа — Томас увидел лишь размытое светлое пятно — и бросился Бену наперерез, фактически врезавшись в его грудь. Томас сфокусировал взгляд и понял, что это был Ньют, который, не выдержав столкновения, упал на землю. Впрочем, он поднялся прежде, чем Бен успел его обойти и, упершись руками тому в грудь, закричал: — Бен, стой! Остановись! Ты же знаешь, чем это кончится! Не делай этого! Бен! «Это кончится моей смертью», — мелькнуло в голове у Томаса, когда Бен, не обратив никакого внимания на эти слова, оттолкнул Ньюта в сторону. Но тут подскочили трое парней, в одном из которых Томас узнал Алби, и скрутили Бену руки. Томас встал, слушая, как Алби орет на подбежавших медяков и требует объяснить, каким образом их пациент ускользнул из-под присмотра. Бен лежал на земле, прижатый коленом одного из мясников, а Джефф вводил успокоительное в его взбухшую синюю вену. Ньют лежал в трёх метрах от него, зажмурившись от боли. Томас подошёл к нему, протягивая руку, но Ньют не принял её, а поднялся сам, стараясь уменьшить давление на больную ногу. — Спасибо, — поблагодарил Томас. — Я не только для тебя это сделал, — неожиданно огрызнулся Ньют и, бросив на Бена полный жалости взгляд, медленно отошёл, на ходу поднимая лопату, которую уронил кто-то из подоспевших на помощь парней. Рядом с ним тут же очутился Алби, напряженно глядя из-под нахмуренных бровей. Ньют вдруг дернулся в его сторону, как будто хотел ударить, и, увидев, как Алби испуганно отпрянул, залился громким, неестественным смехом. Вожак угрожающе сжал кулаки, и какое-то сумасшедше-веселое выражение на лице Ньюта сменилось презрением и усталостью. — Ой, да успокойся ты! — раздраженно воскликнул он и бросил Алби лопату. Из всего произошедшего Томас не понял ровным счетом ничего. — Уберите его в Кутузку, — рявкнул Алби, отходя от Ньюта, но всё ещё наблюдая за ним. — Он нарушил правила и будет Изгнан. А сейчас все за работу! Парни уволокли Бена, который уже перестал смотреть на Томаса, как на потенциальную добычу, а просто обмяк, не соображая ни что происходит, ни что уже произошло. Томас вернулся на огород и продолжил работать, раз за разом прокручивая в голове все случившееся. Ньют ходил ещё более мрачный, чем обычно, если такое вообще было возможно. Когда Томас выдергивал сорняки с правой грядки, кто-то схватил его за плечо. Это оказался худощавый парень с очень странными бровями – кажется, его звали Гэлли. Он смотрел, ничего не говоря, но прожигая взглядом, будто калёным железом. - Я тоже видел тебя, - выпалил он. У Томаса похолодело внутри. Только не ещё один! Он уже хотел броситься бежать, но Гэлли вдруг резко развернулся и ушёл, сжимая кулаки. Господи, да сколько можно?! Казалось, ещё немного – и голова лопнет от переполняющих её вопросов. Томас видел, как один за другим вернулись бегуны. Минхо был последним из них, и, сразу после того как он вышел из картографической, к нему подошёл Алби и заговорил, размахивая руками, то и дело показывая на Томаса. Минхо слушал молча, иногда кивая, а потом указал на Лабиринт. Томас знал, что двери должны были вот-вот закрыться. Алби приказал всем собраться около восточного выхода. Томас наконец-то смог увидеть всех обитателей Приюта. Одни из них безразлично глядели на стоящего около стен Бена, как будто видели такое уже много раз; другие оживленно переговаривались, не обращая внимания на происходящее; а третьи, как Томас и Чак, смотрели заинтересовано и слегка испуганно. Бен стоял один, без веревок или конвоиров, и единственное, что было у него в руках — небольшой старый рюкзак. Он выглядел ужасно: спина была согнута, как если бы на его плечах была тяжелая ноша; взгляд затравленно перебегал с одного человека на другого, ища поддержки и помощи; губы мелко дрожали. Стражи стояли недалеко от него, и Ньют был рядом с ними. Томас видел, как пару раз он пытался отойти, но кто-нибудь замечал это и заставлял его вернуться обратно. Да что им, в конце концов, от него надо? Алби подошёл к Бену и встал рядом, громогласно обращаясь одновременно и к нему, и ко всем остальным: — Этот шенк нарушил главное правило нашего Приюта. За это он подвергается Изгнанию, — Алби говорил заучено-равнодушно, было видно, что он хочет как можно скорее выполнить свою обязанность вожака. Приютели загудели — кто одобрительно, кто несогласно — а Алби поспешно ретировался, и вместо него вышел Минхо. Томас окончательно убедился, что именно этот человек на самом деле является здесь абсолютным общепризнанным лидером. Было только непонятно, почему эту роль за него играл другой. — Давай, Бен, — жестко произнёс Минхо, кивая на Лабиринт. — Мы не собираемся тут с тобой возиться. Тебя Изгнали, ты слышал. Проваливай. Если до этого Бен ещё держал себя в руках, лишь изредка всхлипывая, то теперь у него началась истерика. Он упал на колени и умолял простить его, клялся, что никогда больше не поднимет ни на кого руку, — и это выглядело так жалко, что Томас, не выдержав, отвернулся. Стоявший сзади Гэлли бросил на него взгляд, в котором явно читалось «слабак». До кучи его ещё начало терзать чувство вины — ведь это именно из-за него Бен был обречен на верную смерть. Это заставило его взять себя в руки и повернуться обратно. Бен все ещё рыдал, закрыв лицо руками, но, похоже, никто не собирался прекращать это. Томас был уверен, что его заставят уйти силой, но, видимо, тут были другие порядки — все просто стояли и ждали, пока он уйдёт сам. «Это жестоко», — подумал Томас и, взглянув на Ньюта, прочитал в его глазах то же самое. Лабиринт зашумел, оповещая всех о том, что скоро проход будет закрыт. Бен вскочил и схватил Минхо за руку, с ужасом оглядываясь на покрытый плющом коридор позади него. Страж бегунов вырвал руку и толкнул Бена к дверям. — Давай, шенк, иначе сам знаешь, что будет! Не заставляй нас ждать тебя! Поплачешь, когда двери закроются, — в его голосе не было ни сомнений, ни сострадания, ни даже жалости. Видимо, эти слова задели Бена — он резко выпрямился, развернулся и зашагал в Лабиринт. Он не сделал и трёх шагов по каменным плитам, когда двери начали закрываться. Это звук заставил Бена обернуться и задрожать от ужаса. Все застыли — казалось, даже ветер перестал колыхать деревья. Томас почти видел сумасшедшую борьбу, происходящую в эти секунды внутри Бена — борьбу человека, выбирающего между двух зол, каждое из которых было слишком жутким для его неокрепшей психики. Он боялся остаться и боялся возвращаться, и эти мучения отражались на его заплаканном лице, словно в зеркале. В последнее мгновение один страх одолел другой — Бен дернулся вперёд и, просунувшись между сдвигающимися стенами, упал на землю Приюта. Лабиринт закрылся. И тут же всё пришло в движение: к Бену подскочило несколько человек, хватая за руки и дергая вверх; раздались крики, кто-то кричал «Нет!» — кажется, Ньют; чья-то спина закрыла Томасу происходящее; он отклонился вправо и увидел, как Минхо подходит к Бену, которому задрали голову, потянув за волосы. Он увидел, как Минхо одним ловким движением выхватил из-за пояса нож и перерезал Бену горло. Сначала появилась только небольшая черная линия, а потом кровь, уже не заточённая в сосуды, хлынула обильным потоком на руки Минхо, на стоящих рядом парней и на траву, окрашивая всё в темно-красный. Томас упал на колени, и его вырвало. *** Весь следующий день Томас загружал себя работой. Он брался за всё, что попадалось на пути, выполнял любые поручения, не зависимо от того, кто их давал — ему просто очень нужно было что-то, чтобы отвлечься от преследующего его образа. Этой ночью ему снились кошмары, одни сплошные кошмары, без нейтральных моментов и перерывов — он даже ни разу не проснулся. На Минхо он вообще смотреть не мог, как, впрочем, и на всех остальных, потому что они вели себя так, будто ничего особенного не произошло. Будто вчера человек не убил человека. На ужине Томас сидел с Чаком, но разговор не клеился. Хотелось поговорить о Бене. Хотелось сказать, что это всё неправильно, что так нельзя, что можно было найти другой способ, но почему-то он знал, что Чак его не поймёт. Двери открылись, и в помещение вошли Минхо и Алби, выглядевшие так, будто это самый обыкновенный день. Томас впился в них взглядом и, как ни старался, не мог перестать смотреть, невольно задумываясь — неужели он сам через некоторое время перестанет обращать внимание на такие вещи? Когда они проходили мимо, что-то обсуждая, Алби заметил взгляд Томаса и остановился. — А Чайник неплохо работает, — сказал он и похлопал Томаса по плечу. Наверное, тому следовало почувствовать гордость, или самодовольство, или же просто радость от похвалы, но почему-то это его совершенно не трогало. Он просто смотрел на руки стоящего рядом Минхо и видел на них кровь, которой на самом деле, конечно, уже не было. — Что думаешь, Минхо? Возьмём его сегодня вечером? — Алби посмотрел, прищурившись, как будто оценивал, достоин ли Томас пойти. — Куда? — нерешительно спросил тот, покосившись на замершего Чака, но парни оставили его вопрос без ответа. Минхо подошёл ближе и недобро улыбнулся: — Ты имеешь в виду в качестве гостя или в качестве Ньюта? Алби шикнул на него, и они направились к тому месту, где Котелок раздавал еду, переговариваясь между собой. Томас услышал, как Алби резко выговаривает: «У тебя в голове куча плюка, что ли? В качестве Ньюта? В первую неделю? Пусть привыкнет к нашим порядкам. Или ты хочешь, чтобы он от шока порезал тут нас всех? Не все твои желания должны выполняться сразу, шенк проклятый». Минхо только ухмылялся. Чёрт подери, Томасу ужасно не понравились ни эти слова, ни то, как бегун произнес имя Ньюта. Этот парень был единственным, кто ему действительно нравился, потому что он был какой-то... другой. Не такой жестокий, как они все. Стоп. Томас одернул себя, глядя, как Чак удивленно взирает на него, даже не в силах ничего сказать. Этот маленький милый мальчик — он ведь совсем не жестокий. Странно, что Томас вообще подумал так. Тогда в чем же дело? Голова начала страшно болеть — её сжало, как тисками. Наверное, сказалась долгая работа на солнце, хотя дело было не только в этом. Почему лишь к Ньюту он чувствует искреннюю симпатию? Почему ему кажется, что только Ньют здесь похож на человека и только он действительно понимает, что так нельзя? Вот оно. Томас испытал невероятное облегчение, а тиски ослабли, уменьшая боль. Чак считает, что всё нормально — каждый из них считает, что всё нормально, что так и должно быть, так и никак иначе. Возможно, они бы не смогли сами совершить жестокость — но они с восхищением смотрят на тех, кто может. Томас видел это в глазах Чака, когда тот смотрел на Минхо. А Ньют знает. Знает, что так нельзя . И он не смотрит на них с восхищением, нет, в его взгляде — презрение и ненависть. То, что действительно должно быть. Томас вспомнил его слова — как он кричал Бену «Ты знаешь, чем это кончится! Остановись!» — и вдруг понял, что именно они значат. Ньют делал это не только потому, что хотел спасти его, Томаса, но и потому что хотел спасти самого Бена. Ньют знал, что за этим последует. Томас заметил, что Чак неправдоподобно долго молчит, и поднял взгляд от стола, который в задумчивости ковырял пальцем. Чак смотрел на него, и по его лицу было видно, что он уже давно хочет что-то сказать. Томас вздохнул и сдался: — Ну валяй, шенк, расскажи, куда это они меня сегодня собираются взять. — Я не знаю! — неожиданно выдал Чак, и в голосе его смешались одновременно радость, любопытство и чуть-чуть зависти. — Вообще, там одни только Стражи... Мне говорили, они берут иногда... Новичков, которые, как они считают, чего-то стоят. Меня не взяли, — тут Чак погрустнел, но эта грусть рассеялась через секунду, и он снова затараторил: — Это как своеобразное посвящение или что-то в этом роде, хотя я не уверен. Те, кто там был, не распространяются об этом — им запрещено — но, что бы там ни происходило, этого удостаиваются только избранные, — Чак вскочил и возбужденно похлопал Томаса по плечу. — Я рад за тебя, дружище. Надеюсь, ты сможешь как-нибудь обойти запреты и расскажешь мне хотя бы немного, что там да как, — с этими словами Чак собрал свою посуду и ушел. Томас остался сидеть перед своей полупустой тарелкой, и теперь его мысли занимало это неизвестное предстоящее событие. Ему совершенно не хотелось оказаться в одной компании ни с Алби, ни со Стражами, но, похоже, его согласия никто спрашивать не собирался — оно считалось автоматическим. Солнце зашло, обитатели приюта разбрелись кто куда, укладываясь спать под открытым небом. Томас заметил, что вокруг Берлоги, на расстоянии около двадцати метров, не лёг никто. Он тоже устроился подальше и приготовился ко сну, глядя на огромное низкое небо, казавшееся сейчас большим куполом, который накрывает их. В голове мгновенно вспыхнула ассоциация — подопытную крысу накрывают стеклянным колпаком, чтобы провести над ней эксперимент. Откуда он знает это? Он слишком устал, чтобы думать ещё и об этом. Томас очень надеялся, что Алби забыл про него, потому что единственное, чего сейчас хотелось — это закрыть глаза. Желательно, навсегда. Но Алби не забыл: Томасу удалось полежать всего пару минут, прежде чем его грубо встряхнули и заставили встать. Вожак снова неловко похлопал его по плечу — очевидно, считал это каким-то беспроигрышным дружелюбным жестом — и сказал: «Считай это чем-то вроде подарка в честь прибытия, Чайник». Они пошли к Берлоге, стараясь не наступать на лежащих тут и там парней. Томас поднялся за Алби по лестнице на второй этаж. Они оказались в небольшой плохо освещенной комнате, сплошь уставленной коробками, большинство из которых было расположено около левой стены, в которой находилось окно. В одних коробках Томас заметил инструменты, в других — какие-то бумаги, а что было в остальных, осталось загадкой. Справа от входа стоял массивный деревянный стол, за которым четыре человека играли в карты. В противоположной стене, почти напротив этого стола, находилась ещё одна дверь, ведущая, очевидно, в другую комнату. Томас оглядел присутствующих и понял, что все они были Стражами. Те, что не играли в карты, сидели на полу или на кровати без матраца, стоявшей слева от входа, и разговаривали между собой. Некоторые пили что-то из жестяных фляжек. Алби, не сказав Томасу больше ни слова, направился к столу и присоединился к игре. Томас хотел было последовать его примеру, но в последний момент передумал и направился в противоположную сторону. Он раздвинул несколько коробок и сел на пол, прислонившись к стене. Никто не обращал на него никакого внимания, разве что пару раз через его ноги перешагнули да бросили полубезразличный взгляд. Глаза слипались, но в нём всё-таки проснулся интерес, не позволяющий сейчас заснуть. К тому же, помимо гомона голосов, он начал различать кое-что ещё — из второй комнаты доносились какие-то непонятные приглушенные звуки, в которых было невозможно разобрать слова. Томас просидел где-то минуту, когда дверь в другую комнату открылась, и оттуда вышел Котелок, улыбаясь безмятежной улыбкой. Парни зашумели сильнее, а в комнату тем временем зашел Страж мясников — Томас никак не мог запомнить его имя — и плотно закрыл за собой дверь. Котелок уселся за стол и начал трепаться с Алби, предварительно хлебнув из своей фляги. Так и продолжалось дальше — один парень заходил в комнату, через какое-то время выходил, и его место занимал другой. Иногда доносившиеся из-за стены звуки становились громче, очень похожие на сильно заглушенные крики; тогда в комнату вбегал Страж медяков, Клинт, и через полминуты возвращался обратно с таким лицом, как будто вот-вот расплачется. Томас пару раз попытался спросить, что там происходит, но от него отмахнулись, как от настырной мухи, а Клинт вообще проигнорировал вопрос, глядя куда-то сквозь него. В конце концов, в комнате побывали все, кроме него, Минхо и Клинта (не считая тех случаев, когда он заходил туда ненадолго). Только что вышедший оттуда Алби огляделся — за столом остались только Минхо и Котелок, пытающиеся разрешить карточный спор, а на полу, на максимальном расстоянии друг от друга, сидели Томас и Клинт. Остальные ушли спать. Алби окликнул Минхо и кивнул. Тот встал, уже направляясь к двери, но тут его взгляд скользнул в сторону окна, и он заметил Томаса, который уже давно находился в полудреме, и только неудобное положение тела мешало ему окончательно уснуть. Поэтому он не видел, как Минхо расплылся в неприятной, холодной улыбке. — Эй, Чайник! — позвал он, и Томас, вздрогнув, очнулся, сначала даже не сообразив, где находится. — Давай, твоя очередь. Томас с трудом поднялся — руки и ноги затекли — и медленно прошёл к двери, на миг застыв в нерешительности. А потом повернул ручку и вошёл. В течение первых нескольких секунд он не мог разглядеть даже свою руку — в этой комнате не горело ни лампы, ни свечи, и единственный свет давало большое окно в стене напротив. Когда глаза привыкли к темноте, Томас смог разглядеть две кровати, стоящие под окном, изголовьем к стене, на расстоянии полметра друг от друга. У правой стены стоял небольшой столик, а над ним висел внушительных размеров шкаф, дверцы которого были закрыты. Лунный свет лучше всего освещал правую кровать, которая была пуста, и поэтому Томас не сразу увидел, что на второй лежит человек. Сперва могло показаться, что он просто спит — парень лежал на животе, руки по обеим сторонам от головы, провернутой направо. Он был обнажен, одеяло валялось на полу, в проёме между кроватями, будто ему стало слишком жарко. Томас хотел было тихо уйти и спросить Алби, что, черт возьми, за шутки, когда заметил, что запястья лежавшего странно, неестественно искривлены — словно он хотел взяться за железную решетку изголовья, но передумал и так и не опустил руки обратно. Томас тихо, стараясь не скрипеть половицами, подошёл ближе и увидел, что запястья привязаны к прутьям решетки толстой веревкой, из-под которой вниз по руке расползались короткие темные линии — засохшая кровь. Ещё шаг, и Томас смог увидеть лицо. Он и так уже знал, кто это — короткие светлые волосы, высокий рост, хрупкое телосложение — но всё равно это было похоже на удар под дых. Судя по всему, Ньют был без сознания. Лунный свет, падая под острым углом, рождал причудливые тени на его спине: резко выступающие лопатки выглядели ещё более острыми, а позвоночник просматривался так хорошо, что можно было пересчитать все позвонки. Сначала казалось, что небольшие тёмные пятна, располагающиеся хаотично от шеи до поясницы, — это тоже всего лишь игра света, но, присмотревшись лучше, Томас понял, что это ни что иное, как синяки, которые к утру расцветут красками самых разных оттенков — от зеленого до фиолетового. Ниже — на ягодицах и бедрах — такие пятна тоже были, а ещё там была какая-то странная белая жидкость... Нет Осознание пришло не сразу — мозг отказывался анализировать увиденное. Нет Этого не может быть Должно быть другое объяснение Должно быть Не могут же они на самом деле... Что-то щелкнуло в голове, и Томас вдруг понял — они могут. Его лицо страшно исказилось, как от невыносимой муки, а левая рука зажала рот, будто он пытался сдержать рвущийся наружу крик. Господи, нет Ньют зашевелился и чуть приоткрыл глаза. Он не мог видеть Томаса, и, черт возьми, это было только слава Богу — иначе бы один из них точно лишился рассудка. — Эй, — произнес Ньют хриплым голосом человека, которому было бы всё равно, если бы сейчас кто-то всадил ему в спину нож. И всё-таки какие-то жалкие капли жизни ещё сохранились в нём — в ненависти, которую он вкладывал в слова: — Что стоишь, Минхо? Я знаю, что остался только ты, мудак. Если опять тронешь мою шею — в следующий раз я откушу тебе член. Резкость сказанного привела Томаса в чувство. Он отнял руку от лица и постарался успокоиться, быстро соображая, что делать. Он чувствовал, как шок постепенно сменяется злостью, но сознательно подавлял ее в себе — сейчас было еще не время. Он тихонько окликнул Ньюта, но тот не ответил — похоже, опять потерял сознание. Тогда Томас направился к столику справа, на котором заметил небольшую лампу. Ноги плохо слушались, руки дрожали — он чуть не упал и включил свет только с четвертого раза. Стол оказался завален медицинскими инструментами — шприцами, иглами, пинцетами разных размеров и другими вещами, назначения которых Томас не знал. Он нашел ножницы и открыл шкаф, в котором увидел множество тюбиков, баночек с различными жидкостями, ампул и пузырьков. Большинство названий ни о чем не говорили, но одна мазь показалась Томасу знакомой, и он, взяв её, вернулся к кровати. Ньют не реагировал ни на голос, ни на прикосновения. На секунду Томас испугался, что он умер, но, поднеся руку к его носу, почувствовал слабое дыхание. Боже, полтора часа назад он мечтал закрыть глаза навсегда, а в это время Ньют лежал здесь и... Томасу стало противно от самого себя. Какой же он слабый. Ножницы были тупые и плохо резали толстую верёвку, поэтому на неё ушло довольно много времени. Когда обрывки упали вниз, Томас взял одну руку Ньюта и нанес мазь на запястье, которое было не шире трёх его пальцев. Потом он принялся за синяки, — на пояснице их было больше всего — обводя каждый как можно аккуратнее, чтобы не причинить боль. Но руки слушались плохо, и в какой-то момент он, видимо, надавил слишком сильно — Ньют дернулся и со стоном открыл глаза. Ему понадобилась пара секунд, чтобы осознать, что руки больше ничего не держит, и он резко перевернулся на спину, охнув от боли и уставившись на Томаса непонимающим взглядом. На его груди и ребрах тоже были синяки и ссадины, но гораздо меньше, а на левой стороне лица, ближе к уху, темнел большой кровоподтек. Томас застыл с баночкой в руке, не зная, что сказать. — Какого... Чайник? Ты что... Ааа, — Ньют равнодушно осклабился и пошевелил руками, разминая их.— Это твой подарочек от вожака. Понятно, — он поднес руку к лицу, разглядывая повреждения. — На хрена ты меня отвязал? И... что это у тебя в руках? Томас хотел ответить, но не смог. Его всё ещё трясло, а в горле как будто застрял комок, мешающий говорить. Поэтому он просто зачерпнул ещё немного мази и молча продолжил обрабатывать синяки. Ньют вздрогнул, но возражать не стал и, устало выдохнув, прикрыл глаза. Теперь, когда он не пытался казаться безразличным и полным сарказма, его лицо скривилось, как от сильной боли: лоб прорезали складки; глаза были зажмурены; губы — плотно сжаты. Когда Томас смотрел на него, что-то внутри сжималось, не давая дышать. Через пару минут Ньют открыл глаза и резко, с усилием произнёс: — Ну что, Чайник? Трахать меня будешь? Или я для тебя слишком порочный, мм? Не хочешь пачкать... руки? — Томаса покоробило от этих слов — и не от грубости сказанного, а от того, что за этой грубостью стояло. — Если не хочешь, давай, зови следующего. Я хочу, чтобы это всё наконец закончилось. Томас окунул большой палец в баночку с мазью и провел им по сине-фиолетовой ссадине, очерчивающей левую скулу Ньюта. — Уже закончилось. Больше никого не будет. — Минхо сказал, что не пойдёт? — недоверчиво спросил Ньют, проводя пальцами по щеке. — Я сказал, — ответил Томас, закручивая крышку баночки. Ньют презрительно фыркнул и свернулся клубком, обхватывая колени руками. — Ты такой дурак, Чайник, — пробормотал он, и всё же в голосе была слабая, еле слышная надежда. Томас поставил мазь на место, вернулся к кроватями и, подняв с пола одеяло, укрыл Ньюта. Чёрт подери, он был таким хрупким, таким беззащитным... А они... Ублюдки Чувство родилось где-то в центре груди и начало подниматься к горлу, выжигая всё на своем пути. «А вот сейчас можно», — подумал Томас и позволил ярости затопить его целиком. Он тихо прикрыл за собой дверь, когда вышел, и сразу увидел Минхо, привалившегося к стене и с любопытством следящего за ним. Алби с Котелком играли в карты, а Клинт всё так же сидел на полу, глядя в никуда. Минхо оттолкнулся от стены и подошёл ближе, нахально скалясь. — Что-то я ничего не слышал. Ты что сдрейфил, Чай... — Никто, — перебил его Томас, надеясь, что выглядит достаточно угрожающе — во всяком случае, сам он чувствовал себя готовым убить, — больше туда не войдет. Лицо Минхо вытянулось от удивления. — Ты что, так его заездил, что он больше не может? — Закрой рот, — прошипел Томас, непроизвольно сжимая кулаки. Алби и Котелок встали из-за стола и направились к ним. Клинт не сдвинулся с места. — О, да ты у нас прекрасным принцем заделался, шенк? — протянул Минхо, делая шаг навстречу. — Я знал, что ты что-нибудь такое выкинешь, знал. Ну, а теперь отвали, — и он попытался пройти мимо Томаса. Наверное, удар был слишком очевидным и предсказуемым: Минхо перехватил его руку и резко дёрнул вниз. Томас потерял равновесие и упал на пол, сильно приложившись головой об одну из коробок, в которой, судя по всему, было что-то железное. Через мгновение его схватили за шкирку и вздернули вверх, а руки заломили за спину. Когда в глазах перестало темнеть, он увидел стоящего перед ним Минхо и понял, что держат его вовремя подскочившие Алби и Котелок. Томас попытался вырваться — конечно, безрезультатно — но всё равно было приятно видеть, как Минхо инстинктивно отшатнулся назад. — Какие страсти, — саркастично заявил он. — Да тут как минимум любовь. Мне жаль тебя разочаровывать, Чайник, но Ньют любит меня, потому что у меня большой член и ещё потому что... Томас рванул вперёд, и неготовый к этому Алби едва не выпустил его. — Твою мать! — воскликнул вожак, сильнее вцепляясь в Томаса. — Минхо! Просто! Уйди! — Нееет, — произнёс тот, и в глазах заплясали черти. — У меня есть предложение к Чайнику. Оно ему понравится, — он слегка наклонился, чтобы оказаться на одном уровне с лицом Томаса. — Я не трону твою возлюбленную, а ты... заменишь мне её. До Томаса не сразу дошло, что он имеет в виду. А потом всё встало на свои места — и странный разговор на кухне, и те взгляды, которые Минхо то и дело бросал на него. Он был настолько шокирован, что даже перестал вырываться и как будто сквозь толщу воды слышал, как Минхо смеётся над его реакцией. — Ну, ладно, Чайник, вижу, рыцарский огонь в тебе уже погас, — бегун вытер глаза и повернулся к двери. — Я пошёл. Прямо перед глазами Томаса вспыхнула до боли яркая картинка — худые плечи, темные пятна, лунный свет на искаженном лице — и это стало тем, что придало ему сил. — Нет! — выкрикнул он, вывернувшись из державших его рук. — Я согласен. Потому что он просто не мог этого допустить. Минхо недоверчиво прищурился и кивнул на дверь. — Ну давай, заходи. Томас вздохнул и сделал пару шагов. Это было как... как идти на эшафот. Он изо всех сил пытался абстрагироваться, забыть, не представлять того, что его ждет, но подсознание услужливо подкидывало омерзительно страшные образы, не пойми откуда известные ему. Тошнота, вызванная ударом головы, превратилась в отвращение и теперь подкатывала к горлу куда сильнее. Томас мстительно понадеялся, что, если его ужин всё же выйдет наружу, то окажется на какой-нибудь части тела Минхо, который всё стоял, ухмыляясь, приглашающим жестом указывая на дверь. Возможно, было бы легче, если бы он просто схватил Томаса и затолкал внутрь. Но нет. Этот подонок знал, что творит. Он хотел, чтобы новичок сам повернул ручку, сам подписал свой приговор, и это — Томас был уверен — было самым тяжелым решением за всю его жизнь. Он не хотел идти туда. Боже, как он не хотел. Внутренности, казалось, скрутились в тугой узел, а все мышцы разом занемели. Томас не мог пошевелиться. Страх сковал его своими холодными железными цепями, которые невозможно было разбить. Где-то внутри него, нарастая с каждой секундой, противно пищал чужой, незнакомый голос: «Ты не обязан делать это. Ты можешь отказаться. Ты можешь! Не делай этого! Только представь...» — и новый жуткий образ вспыхивал, разукрашенный воспаленным мозгом так же несуразно и неаккуратно, как маленький ребёнок рисует в раскрасках, вылезая разноцветными фломастерами за края. Томас пытался заставить голос замолчать, пытался собрать в кулак всё своё мужество, но не мог. Страх поглотил его, и он почти был готов сдаться. Минхо начал терять терпение. — Я не буду стоять тут с тобой вечно, Чайник, — раздраженно произнес он, всем своим видом показывая презрение. — Не хочешь — как хочешь, — и он взялся за ручку двери. — Нет! — снова крикнул Томас, отталкивая его. Теперь все страшные образы в голове затмил другой: худой, хрупкий, слабый мальчишка, свернувшийся клубком на грязной простыне. Его светлые спутавшиеся волосы, его глаза, его губы... Так не должно быть. Он не позволит. Плевать. Боже, как страшно Он медленно протянул руку и коснулся дверной ручки. Металл, нагретый пальцами Минхо, в некоторых местах оставался холодным, и ощущение от соприкосновения с ним походило на ожог. Томас задержал дыхание и неожиданно понял, что вокруг стоит абсолютная тишина. Он оглянулся: взгляды всех в комнате были прикованы к нему, даже Клинт поднял глаза. Минхо выглядел шокированным и довольным одновременно. Он слегка качнул головой — мол, открывай давай, че стоишь. Томас всерьез задумался о том, чтобы вырвать ручку из дерева и всадить Стражу бегунов в горло. Но вместо этого он сделал другое. Губы дрожали, это стоило неимоверных усилий, но он улыбнулся. Он, мать вашу, улыбнулся. Наверняка улыбка была похожа скорее на изломанную в нескольких местах кривую линию, но сейчас это было неважно. И, прежде чем повернуть ручку, Томас оглянулся, сверкая зубами, и, чёрт возьми, вид ошарашенного Минхо, раскрывшего рот, как выброшенная на берег рыба, стоил того. Томас видел, как Ньют привстал и в глазах его вспыхнула радость, когда он заметил входящего в комнату новичка, улыбающегося во все тридцать два, и как эта радость мгновенно потухла, словно кто-то ловким движением пальцев потушил свечу, когда оправившийся Минхо вошел следом и захлопнул дверь. Ньют на секунду закрыл лицо руками, а когда отнял их, в его глазах больше не было ничего. Томас пытался найти в них страх, ненависть, разочарование, отчаяние, хотя бы усталость — но их там не было. Там не было ничего. — Я же говорил, что ничего не выйдет, Чайник, — прошелестел блондин и откинулся на подушку, прикрывая веки. Томас почувствовал, как Минхо положил руку на его шею и подтолкнул к соседней от Ньюта кровати. — Расслабься, принцесса, твоя смена окончена, — Минхо расплылся в похабной ухмылке, заставляя Томаса встать в коленно-локтевую позу и звонко шлепая его по заднице. — Что? — Ньют открыл помутневшие глаза и непонимающе повторил: — Что? Смена? Ты о чем? А потом он повернул голову и увидел, как Минхо расстегивает свой ремень левой рукой, правой всё ещё держа Томаса за шею. Тот уже не улыбался — просто не мог себя заставить, как бы ни старался. Секунду Ньют ещё не понимал, а потом стал быстро выпутываться из одеяла. — Нет... Нет. Нет, нет, нет, — повторял он нервным, слегка испуганным тоном, каким обычно говорят «Здесь произошла какая-то ошибка». — Дурная шутка, шенки. Проваливай, Чайник. Сейчас он показался Томасу невероятно сильным, хотя его рёбра были четко видны под тонкой, покрытой отметинами кожей. Минхо замер, глядя, как Ньют подходит к ним. — Я же сказал, ты на сегодня свободен. Отдыхай, детка. Мистер я-чертов-спасатель согласился тебя заменить, — он отпустил шею Томаса и положил руку на его правую ягодицу, стискивая её. Томас сжал зубы. Его пробила отвратительная, тошнотворная дрожь. Он был уверен, что его вот-вот вывернет, но этого почему-то не произошло. — Нахуй иди, — почти прорычал Ньют, пытаясь отпихнуть Минхо, но это было всё равно что пытаться сдвинуть с места камень. — Хорош, Минхо, ты же несерьёзно. Выкини его за дверь, и делай, что хочешь. — Отвали, шенк. Ревнуешь, что ли? — Минхо медленно провел рукой по лопаткам Томаса и ниже, надавливая на поясницу, заставляя прогнуться. — Минхо! — Ньют снова попытался скинуть руки бегуна, но тот резко двинул плечом, и этого оказалось достаточно, чтобы блондин оказался на полу. Томас решил, что пора вмешаться, и, выскользнув из-под Минхо, издавшего протестующее «Эй!», кинулся поднимать Ньюта. — Послушай, всё нормально, слышишь? Ляг, пожалуйста, — шепотом повторял он, сам понимая, насколько жалко это звучит и как несуразно говорить «всё нормально» голосом, срывающимся от страха. Ньют резко вскочил и вдруг посмотрел на него со злостью. — Я тебя о чем-то просил, Чайник? Я ни о чем тебя не просил! Проваливай, кретин! — и он схватил Томаса за футболку, дернув в сторону двери с непонятно откуда взявшейся силой. — Клиииинт! — взревел Минхо, и раньше, чем тянувший Томаса Ньют достиг двери, она распахнулась, и в комнату вбежал Страж медяков, испуганно озираясь вокруг. Минхо преодолел пару метров и, схватив Томаса за руку, бросил, глядя на сопротивляющегося Ньюта: — Успокой его. Какого чёрта его вообще отвязали? Ньют закричал, когда Клинт обхватил его поперек груди и потащил на кровать. Томас не видел, как тот сопротивлялся, потому что Минхо вернул его на положенное ему место, но зато прекрасно слышал, как разбилось что-то стеклянное и раздался треск. Рука бегуна, снова оказавшаяся на шее Томаса, впечатала его правой щекой в подушку так резко, что в глазах зарябило. А когда разноцветные круги рассеялись, он увидел соседнюю кровать и уже привязанного к ней Ньюта, который всё ещё кричал «нет!», «не смей!» и даже «пожалуйста». Реальность спасовала перед всепоглощающим страхом и расплылась, превращаясь в белёсо-серый туман, когда Томас почувствовал, как Минхо грубо стаскивает с него штаны. Ему хотелось вырваться, сбежать, исчезнуть, и, чёрт возьми, он мог это сделать, мог! Но не стал. Клинт появился в поле его зрения и, схватив Ньюта за руку, чтобы зафиксировать, вонзил шприц в выступающую, вздутую от напряжения вену. Крики прекратились, и Ньют заплакал навзрыд, бросая слабеющими проклятиями в Клинта, который протягивал Минхо какую-то баночку. Томас не знал, какой частью своего затопленного страхом сознания понял, что это вазелин. Было бы проще забыть об этом. Впасть в апатию, сделать вид, будто это тело не принадлежит ему — но Томас с каким-то упорным желанием довести себя до истерики повторял, пока Минхо откручивал крышку: «Сейчас он сделает это. Сейчас. Ещё секунда, может, две, и это произойдет». Глаза защипало от слез, но он усилием воли заставил себя перестать. Это можно позволить себе потом, когда... Когда всё закончится. Он видел, что Ньют почти перестал дергаться, но всё ещё рыдал, разметав светлые волосы по подушке. Он может это выдержать. Он сильный. Это всего лишь боль. Томас пытался внушить себе, что ничего страшного не происходит, но когда Минхо резко, не церемонясь, ввёл в него сразу два плохо смазанных пальца, он дернулся и попытался вырваться. Все мысли исчезли и осталось только больное, ярко пульсирующее не надо, не надо. — Смирно, сучёныш, — прохрипел Минхо, в голосе которого смешались одновременно власть и похоть. — Должен мне ещё спасибо сказать, что я вообще это делаю. Рука сильнее сжала шею Томаса, обхватив её крепко, как железные кандалы — она и была для него оковами, на которые он согласился сам. Он перестал вырываться и терпел, лишь тихо всхлипнув, когда Минхо добавил третий палец. Ему уже показалось, что он действительно сможет перенести это стойко и не сойти с ума, но Минхо вдруг вынул пальцы и быстро вошел, с силой качнув бедрами. Томас закричал, растеряв всё своё мужество, и машинально подался вперёд, но Минхо не дал ему этого сделать. Пальцы впились в шею, удерживая на месте, и Томас начал задыхаться. Чудовищная боль, которую он испытывал, немного притупилась, когда кислорода перестало хватать, как будто мозг не мог одинаково сильно оповещать о всех проблемах сразу. Минхо двигался резко, размашисто, и Томас почувствовал, как теплая струйка потекла вниз по бедру. Господи, неужели кровь?! Минхо хрипло стонал, и эти стоны, смешиваясь с воем Ньюта, рождали жуткую, сумасшедшую какофонию. Мир уже не был туманным — он просто постепенно исчезал, покрываясь пятнами, то вспыхивая, когда у Томаса получалось вдохнуть достаточно, чтобы легкие могли функционировать, то чернея, когда пальцы Минхо смыкались сильнее, перекрывая доступ кислорода. Томас не мог больше контролировать то, что с ним происходит. Он падал. Он задыхался. Он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание. Он тонул и не мог спастись. И вдруг его взгляд зацепился за что-то посреди всей этой сумасшедшей круговерти. Он сконцентрировался, насколько мог, и увидел глаза — прямо на уровне своих собственных глаз. Томас глубоко вдохнул и смог различить лицо Ньюта, который теперь лежал спокойно, обездвиженный лекарством. Его блестящие глаза смотрели прямо на Томаса — нет, даже больше: они смотрели как будто внутрь него, разглядывая самую суть. Томас никак не мог понять, что за чувства сверкают в них, но это определенно не было злостью или отчаянием — это было чем-то, что заставило Томаса успокоиться и перестать паниковать. Он неотрывно глядел на Ньюта, и, чёрт возьми, дышать становилось легче. Он хватался за этот взгляд. Цеплялся, как за единственную надежду, за спасательный круг, за последнее, что ещё хотел видеть. И выплывал. *** Томас очнулся, когда луч солнца, легко продравшись сквозь дырявые занавески, упал ему на лицо. Он с трудом открыл глаза, жмурясь и ахая от тупой, тянущей боли, пронизывающей всё тело. Казалось, болела каждая мышца, каждый нерв, каждая клетка, умоляя не двигаться больше никогда. Томас оперся локтями о матрац и чуть приподнял голову, на что тело отреагировало мгновенно: затылок запульсировал и заныл так, будто кто-то пытался вскрыть его изнутри. Сначала он даже не понял, где находится. Удивительно, как окружающая обстановка влияет на наше восприятие действительности — при дневном свете комната Берлоги казалась совершенно другой. Она была больше, чище, уютнее и вызывала какое-то приятное умиротворение, резко контрастирующее со вчерашним ощущением ужаса. Томас с трудом повернул голову направо — шея болела жутко, он будто всё ещё чувствовал руку, мешающую дышать — и увидел Ньюта, свернувшегося клубком на кровати, свесив одну руку вниз. На запястьях уже не было веревок — ошметки валялись на полу по обеим сторонам кровати — а сам он, как и Томас, был заботливо укрыт одеялом. И, будто неотъемлемая часть комнаты, он изменился вместе с ней: его лицо во сне было расслабленным, спокойным; спина размеренно поднималась в такт дыханию; губы чуть растянулись — он почти улыбался. «Всё правильно», — подумал Томас, неожиданно для себя тоже расплываясь в улыбке. Я всё сделал правильно. Слева раздался звук, похожий на звон стукающихся друг о друга металлических тарелок, и Томас, с трудом оторвавшись от созерцания Ньюта, повернулся и увидел сидящего за столом Клинта, перебирающего шприцы на жестяном подносе. Он попытался позвать медяка, но вместо имени из горла вышел только хрип, и Томас тут же пожалел, что потревожил шею — его вдруг сильно замутило, перед глазами поплыло, и подскочивший к нему с каким-то тазиком Клинт выглядел одним большим колеблющимся пятном. Томас схватил тазик, и его вырвало. Чёрт, как он ненавидел это отвратительное ощущение, когда еле успеваешь схватить воздух между приступами, когда слабость накатывает волнами, и ты ничего не можешь сделать — только терпеть и послушно открывать рот, пока всё не закончится. Томас ненавидел чувствовать себя беспомощным. Через три минуты из него вышел весь ужин и вся желчь, но рвотные позывы всё не прекращались. Клинт забрал таз, и Томас, совершенно обессилев, откинулся на подушки. В глазах рябило, и солнечный свет, перемешиваясь с яркими точками, придавал всему вокруг какой-то приторно-праздничный оттенок. Чёртова ассоциация с праздником была последним, о чем только мог подумать Томас после всего случившегося. «Я схожу с ума», — с легким разочарованием констатировал он, чувствуя, как его руку поворачивают тыльной стороной вверх. — Сожми кулак, — тихо, безэмоционально сказал Клинт, и Томас, скосив глаза, увидел в его руке шприц. — Что это? — почти неслышно прошептал он, стараясь как можно меньше затрагивать мышцы шеи. — Противорвотное, — Клинт на секунду замер, примериваясь, а потом быстро и ловко воткнул иглу в вену. Томас дернулся от неожиданности, и всё тело отозвалось болью. Он замычал сквозь зубы. — Через некоторое время вколю тебе обезболивающее, — медяк вынул шприц, приложил к месту укола смоченную спиртом ватку и согнул руку Томаса. Всё это он проделал, глядя будто куда-то мимо, словно он смотрел на что-то, чего новичок видеть не мог. — Клинт, — позвал Томас, когда тот уже собирался отойти. Медяк обернулся и посмотрел на него так, будто первый раз видел. Сфокусировав взгляд, он устало вздохнул и направился к своему столу. — Чего тебе, Чайник? Он говорил тихо и так же тихо перебирал медицинские инструменты, то и дело оборачиваясь посмотреть, не проснулся ли Ньют. Томас снова присел на постели, опершись о стену за ней. — Как долго это уже продолжается? Клинт стоял к нему спиной, и Томас с трудом различал его слова. — С тех пор, как он появился здесь. С этих пор они не оставляют его в покое, — голос Клинта дрогнул. — Как часто это происходит? — Где-то раз в неделю. Иногда чаще. Боже Томас снова посмотрел на Ньюта. Чёрт, он выглядел таким маленьким, беззаботным мальчиком! Этого не должно было происходить с ним. Томасу показалось, что у него в груди всё скрутилось в один большой клубок и сжимается всё сильнее. — И что, неужели... неужели никто не пытался остановить это? Томас видел, как Клинт замер, а спина его напряглась. — Нет, — произнес он таким тоном, как будто лично был виноват во всём происходящем. «Я должен стать бегуном», — вдруг подумал Томас, и это желание тут же пустило корни, а через пару секунд разрослось до невероятных размеров. — «Я должен найти выход из этого отвратительного места». Ньют всё ещё спал, но Томас всё равно понизил голос, прежде чем задать следующий вопрос. — А он сам? Как быстро он смирился? Клинт вдруг резко развернулся и посмотрел на Томаса с плохо скрываемой яростью. — Он не смирился. С этим невозможно смириться, — потом вздохнул и продолжил уже спокойнее: — Он прошёл почти все стадии. — Стадии? — Да. Их всего четыре. Сначала он сопротивлялся изо всех сил: дрался, исступленно, как дикий зверь, кусался, царапался, не давал к себе подойти. А один раз ему под руку попали ножницы... У Алби до сих пор остался шрам под правым верхним ребром, — Клинт усмехнулся и тут же с опаской посмотрел на дверь. Томас вспомнил, как Алби испугался, когда Ньют сделал вид, что хочет его ударить. Теперь было понятно, почему его никогда не оставляют без присмотра. — Но что можно сделать одному против толпы. Его просто стали привязывать, и всё. Потом он стал рыдать взахлёб — выл, как умирающий гривер, почти каждый день с ним случалась истерика. Приходилось вкалывать ему кучу успокоительного. В конце концов истерики прекратились, — медяк подошёл к Томасу со шприцом и присел на кровать, беря его руку, — Он просто молча лежал, не двигаясь, не сопротивляясь, а слёзы текли и текли по его лицу без остановки, — губы Клинта искривились, как будто воспоминание причиняло ему реальную боль. Он вздрогнул и промазал мимо вены. — Ай! — Томас машинально дёрнул руку на себя, чем только ухудшил положение. — Замри, кретин плюкоголовый! — прикрикнул Клинт и аккуратно извлёк иглу. — Прости, — он покачал головой, — я сам не свой сегодня. — Ничего. Но ты не закончил. Медяк посмотрел на него очень грустными глазами, как будто спрашивая, действительно ли он хочет слушать дальше. — Последнее время он больше не плакал. Не кричал, не ругался, не показывал никаких чувств. Вообще. И это самое страшное, — Клинт наклонился ниже, вводя Томасу лекарство. — Если это будет продолжаться долго, он уйдёт. Уйдёт навсегда. И уже ничего нельзя будет исправить, — ловкие пальцы приложили к сгибу локтя ватку. Томас согнул руку и с ужасом посмотрел на медяка. — Что ты имеешь в виду? — Я имею в виду, что физически он будет с нами, но внутри не останется ничего. Но вчера, — глаза Клинта зажглись слабой, мерцающей надеждой, — вчера ты вывел его из этого состояния! Может быть, ещё не совсем поздно... Обезболивающее начало действовать — Томас чувствовал, как боль постепенно отпускает его и шею перестает сводить. Вчерашние события снова всплыли в памяти, и он вспомнил, что Клинт не заходил в комнату кроме тех раз, когда его звали. — Клинт? — Мм? — Ты ведь Страж медяков, да? Невысказанный вопрос повис в воздухе, мерзкий, как запах гниющего мяса. — Я считаю это неприемлемым, — резко ответил Клинт, и Томас, чувствовавший к нему благодарность, теперь почувствовал и уважение. — И давай закончим этот разговор. Пожалуйста, — ещё один шприц наполнялся обезболивающим. — Последний вопрос. Скажи, почему он хромает? — Да, скажи нам, почему? — спросил Ньют, переворачиваясь на спину. Клинт выронил шприц, а Томасу вдруг стало стыдно, и он не знал, куда деть глаза. Ньют с полминуты смотрел на них, сощурившись, а потом раздраженно выкрикнул: — Ну и где моё обезболивающее, шенк? Я же элитная шлюха, вашу мать, и мне положен соответствующий уход! Томас поперхнулся воздухом, и шея опять заболела. Он не знал, как это объяснить, но слова Ньюта звучали... жестоко. Наверное, потому что были правдой. Клинт моментально подскочил к парню и ввёл содержимое шприца в его левую руку. Ньют со свистом выпустил воздух сквозь зубы и прикрыл глаза, даже не пытаясь держать приложенную ватку и позволяя маленьким каплям крови стекать по локтю на постель. — Грёбаные ублюдки... как я ненавижу их!.. — пробормотал он. «Ненавижу их», — эхом отозвалось в голове у Томаса, как будто это сказал он сам. Глядя на расслабленного Ньюта, он не обращал внимание на Клинта, и, когда тот вдруг сунул ему в руку какую-то бумажку, не сразу понял, откуда она взялась. Но прежде, чем он успел посмотреть, что в ней, медяк выскочил за дверь. Ньют всё не открывал глаз, и Томас аккуратно развернул листок. На нём кривым, витиеватым почерком было написано: Он никогда не просыпался таким. Таким... нормальным. Раньше он просто лежал и смотрел в потолок, как будто уже умер Томас подумал, что по традиции записку надо сжечь, но вместо этого засунул ее под подушку и закрыл глаза. *** В течение следующего часа он дрейфовал на мягких волнах обезболивающего, то ныряя в неглубокий сон, то выходя на поверхность и слушая птиц, щебечущих за окном. Никто не приходил и не тревожил его, и ему начало казаться, будто всё, что было — дурной сон, и сейчас он проснётся в своей кровати где-нибудь в штате Аризона. Он настолько поверил в это, что даже пожалел о том, что в его жизни на самом деле не существует светловолосого парня по имени Ньют. Стоило только подумать об этом, и реальный мир, словно откликаясь на его мысли, тут же напомнил о своем существовании — Томас почувствовал, как кто-то приподнял его одеяло и забрался внутрь, прижимаясь всеми своими угловатыми конечностями. Аккуратно повернув голову направо, Томас увидел светлую макушку, покоившуюся на своем плече. Ему и так было хорошо от циркулирующего в крови лекарства, а теперь стало ещё лучше и даже почему-то захотелось засмеяться. Но Томас решил молчать, боясь спугнуть неожиданного гостя. Тепло тела под боком создавало какой-то непередаваемый, давно утерянный уют, так что он просто лежал, наслаждаясь им, пока окончательно не проснулся. Его пробуждение не осталось незамеченным. — Нехорошо сплетничать за чьей-то спиной, Чайник, — беззлобно произнес Ньют, и Томас почувствовал, как губы парня шевелятся в каком-нибудь миллиметре от его кожи. — Прости, — выдохнул он, стараясь, чтобы голос не дрожал. Ньют хмыкнул. — Как много ты слышал? — Достаточно, Чайник, — уклончиво ответил тот, кладя правую руку Томасу на грудь так, что пальцы касались ключицы. — Не называй меня Чайником! — Почему? Чайник он и есть Чайник, — Ньют слегка приподнялся, и Томас наконец увидел его лицо. Синяк на скуле при свете дня выглядел ужасно, но сам Ньют, казалось, был в хорошем настроении. Во всяком случае, он смотрел на новичка с легким озорством в глазах. Томас решил, что самое время немного покачать права. — Мне кажется, я заслужил нормальное имя. Ньют моментально посерьезнел, и в глазах появилось такое выражение, которое бывает у давно немолодых людей, слишком много видевших за свою жизнь. — Зачем ты это сделал? — спросил он спокойным и ровным голосом. Зачем он это сделал? Томас попытался найти ответ. Он был скрыт где-то внутри, за толщей поверхностных причин и банальных ответов. Так не хотелось копаться в себе и искать его... Да Томас и не был уверен, что он существует. Один-единственный, чёткий и честный. Какой смысл разводить демагогию на эту тему? Случилось и случилось. Но Ньют упорно ждал ответа. Потому что я за справедливость? Нет. Точно нет. Томас вовсе не хотел выглядеть каким-нибудь чертовым супергероем. Стоит только вспомнить, как он весь трясся... Это неправильно ? Нельзя так обращаться с людьми? Уже ближе. Томас открыл было рот, но почему-то не смог ничего сказать, и так и закрыл его обратно, чувствуя себя рыбкой в аквариуме. Ньют саркастически поднял бровь. Томасу хотелось разбить вдребезги тишину, застывшую между ними, хотелось крикнуть: «Да какая к чёрту разница!», хотелось, в конце концов, сократить расстояние, отделявшее их друг от друга, и прижаться губами к губам, прижать Ньюта к себе. Зачем он сделал это? Действительно, зачем? Может, потому что не мог видеть отрешенное лицо человека, которому уже на всё наплевать? Может, потому что никогда бы не простил себе, если бы просто оставил всё как есть, испугавшись сказать «нет»? Или потому что... потому что... Потому что я люблю тебя? Ньют, так и не дождавшись ответа, вздохнул и лёг обратно, на этот раз уткнувшись носом в шею Томаса. Его дыхание щекотало кожу. Прошло несколько секунд, прежде чем он прошептал: — В любом случае... спасибо... Томми. Томми. О, это было определенно лучше, чем «Чайник» — Почему никто не приходит? — Они всегда оставляют меня в покое на следующий день, - ответил Ньют и переместил свою руку, лежащую у Томаса на груди, чуть выше. Его тонкие пальцы погладили ключицы Томаса, а потом направились вверх, проводя линию от кадыка до подбородка. Томас задержал дыхание, когда подушечки мягко дотронулись до его губ, очерчивая их наощупь. Пальцы вдруг стали проводниками тока — Томас чувствовал импульсы, проходящие сквозь них и распространяющиеся по всему телу. Он не удержался и быстро, легко поцеловал фалангу указательного пальца, рисующего непонятные символы на его подбородке. Рука тут же исчезла, и Томас разочарованно выдохнул, приходя в себя от какого-то наваждения. Он не был точно уверен, действительно ли это происходило, или он просто опять провалился в сон, неожиданно решивший порадовать его невероятно красочными образами. Томас повернулся направо, оказываясь лицом к лицу с Ньютом, который смотрел на него с каким-то напряженным ожиданием. Их глаза были ровно друг напротив друга, и это напомнило Томасу прошлую ночь — но не ужас, который он испытывал, нет — этот взгляд, пронизывающий насквозь, вскрывающий второе и третье дно, доходящий до самой глубины. Томас потянулся вперёд и коснулся губ Ньюта своими губами. Он не успел подумать, правильно это или нет. Он не успел спросить себя, захочет ли человек, переживший столько дерьма, целоваться с парнем — да вообще когда-нибудь целоваться! Секунду или две он ожидал, что сейчас случится что-то плохое — Ньют оттолкнёт его, или закричит, или заплачет, и тогда... чёрт возьми, он совершенно не знал, что будет делать тогда. «Прости, я забыл, что тебе должна быть отвратительна сама мысль о чем-либо, связанном с сексом»? Томас уже успел почувствовать себя последним подонком, когда Ньют двинулся ему навстречу, с напором отвечая на поцелуй. Это было, мягко говоря, шокирующе, но, чёрт возьми, так приятно. Томас удовлетворенно застонал и притянул Ньюта к себе, запуская ладони в светлые пряди. Губы парня были сухие и жесткие, как будто пропитанные горечью, и поцелуй с ним резко отличался по ощущениям от того, что Томас помнил о поцелуях. Но то, что сейчас происходило, было определенно самым потрясающим, что он когда-либо испытывал. Он вздрогнул, когда холодные ладони Ньюта забрались к нему под футболку, прижимаясь к животу и рёбрам. Мурашки от прикосновения прошли до самого затылка, и Томас ещё сильнее прижал к себе Ньюта, запуская язык ему в рот. Ньют совершенно не сопротивлялся, тихо постанывая, когда Томас гладил его шею. Казалось, ничего вокруг больше не существовало — были только они двое и несколько квадратных метров вокруг них: вот и всё. Ньют целовался жестко, почти агрессивно; его ногти нарисовали три красные дорожки на плече Томаса, когда блондин перекинул ногу через его бедро, фактически оседлав. В глазах плясали чертики, на губах застыла полусмущённая ухмылка — Ньют потянул края своей футболки вверх, мучительно медленно снимая её, обнажая выпирающие рёбра и покрытую отметинами кожу. У Томаса закружилась голова. — Боже... Ты... даже не представляешь, — выдыхал Ньют вперемешку с короткими, возбуждающими поцелуями, — как это здорово... когда ты хочешь... когда ты — инициатор... И если до этого момента Томас ещё не был уверен, стоит ли это делать, то сейчас эти слова и то, как Ньют двигал бёдрами и тихо стонал, сорвали последние тормоза. Он потянулся вперёд, целуя, кусая губы, на секунду оторвался — стянуть с себя футболку (к черту футболку!) — и хотел было снова обхватить, притянуть, прижать... Но не смог. Ньют вдруг скатился с него, спрыгнул на пол и в мгновение ока оказался за своей кроватью в такой позе, будто готовился к драке. Он глядел на Томаса так, словно впервые видел, и тот представлял собой смертельную опасность. Грудь тяжело и часто вздымалась, всё тело было напряжено, но кончики пальцев мелко, предательски дрожали. Томас был настолько ошарашен, что в течение минуты совершенно не знал, что сказать. Обезболивающее заканчивало своё действие, и всё тело начало страшно ломить. — Ньют? — наконец осторожно спросил он, на всякий случай поднимая руки вверх в безобидном, обезоруживающем жесте. До этого Ньют смотрел куда-то мимо, но голос привлек его внимание, и, сфокусировавшись на Томасе, он постепенно начал приходить в себя. Страх на лице сменился раздражением, Ньют встал более спокойно и закатил глаза, как будто говоря «как меня это достало». — Прости, Томми, я постепенно схожу с ума. Ты просто не знаешь, каково это — когда каждую неделю тебя пускают по кругу, как последнюю блядь, — он сморщился и провел рукой по спутавшимся волосам. — После этого ты начинаешь... специфично относиться к чужому обнажённому телу. Томас в очередной раз поразился, как одновременно цинично и просто Ньют говорит обо всем этом. Тот, видимо, тоже почувствовал боль, потому что, закончив говорить, согнулся, обхватывая себя руками. — Хэй... Я всё понимаю, — собственные слова показались Томасу убогими, но боль уже заволакивала разум, и он не мог придумать, что действительно стоит сказать. — Просто... иди сюда. Ньют подобрал с пола свою футболку и во второй раз за сегодня забрался к Томасу в кровать. Его нос нашел уже знакомую впадинку на шее, а рука так по-хозяйски обхватила талию, как будто они спали так как минимум несколько лет. И, чёрт возьми, Томасу захотелось, чтобы так оно и было. Он заснул, думая об этом. *** Ничего не изменилось. На следующий день им пришлось вернуться к работе. Томасу было тяжело даже наклониться, не говоря уже о том, чтобы таскать мешки с удобрениями или выкорчёвывать пни, и он с удивлением смотрел на Ньюта, чьим единственным проявлением боли так и осталась хромота. Чак весь день ходил за ним по пятам, пытаясь узнать, что произошло, а Томасу хотелось ударить его из-за весёлой, беззаботной улыбки, которой он сопровождал все свои слова. Это было неправильно и нечестно по отношению к мальчику, так что Томас старался как можно меньше с ним пересекаться. В конце концов Чак заметил это и сам перестал подходить. Томас остался один. Он хотел поговорить с Ньютом, который снова ходил под конвоем Стражей и выглядел так, словно всё вокруг - лишь несуществующие проекции его мозга, не имеющие абсолютно никакого значения. Но тот пресёк это после первого же слова. - Вчера я был не в себе, - напряжённо проговорил он, глядя куда-то мимо Томаса: застывшие глаза и никакого выражения на лице. - Как бы мне ни хотелось в это верить, но твой поступок ничего не изменит. Будет лучше, если ты больше не будешь лезть ко мне с жалостью. В любом случае, спасибо за попытку, Ча... - Ньют запнулся на слове "чайник", и Томас увидел, как его самообладание рассыпается на кусочки: губы задрожали, а глаза заблестели, отражая высоко стоящее солнце. Но через секунду Ньют взял себя в руки и отвернулся, вонзая лопату в землю. Томас не мог понять, действительно ли услышал тихое "Томми", или ему показалось. Через два дня Минхо нашёл в Лабиринте мёртвого гривера. Эта новость переполошила весь Приют и передавалась из уст в уста, обрастая всё новыми подробностями, уже больше похожая на сказку, чем на быль. Чак не выдержал и снова стал ходить за Томасом, без умолку болтая о Лабиринте и о страшных существах, которые его населяют. На этот раз Томас не стал избегать его, хотя ему стоило больших усилий сдержаться и не сказать, что на самом деле страшные существа населяют Приют. Утром, как только стены со страшным грохотом раздвинулись, Минхо и Алби исчезли за ними. Это не поменяло абсолютно ничего в том, как Томас провёл день, но почему-то даже дышалось легче. И Ньют ходил почти... нормальный. Чем ближе был конец дня, тем тише становилось в Приюте. Томас видел, как парни один за другим бросали работу и собирались около входов в Лабиринт. Большинство стояло около восточного входа - именно оттуда Минхо обычно возвращался; некоторые около северного и южного; у западного не было почти никого. Томас, бросив лопату, направился именно туда - он не собирался на самом деле ждать их, но и работать в одиночку не хотелось. Так что он просто сел на землю прямо напротив коридора и стал разглядывать мрачные, увитые плющом стены и массивные каменные плиты, которыми был выложен пол Лабиринта. Двери должны были закрыться минут через двадцать, если только солнце волшебным образом не замедлило свой ход. Справа от Томаса стояли двое парней, которых он не знал - судя по всему, это были строители. А через пару минут Томас заметил движение слева и, инстинктивно обернувшись, увидел Ньюта. Он стоял один, безразлично глядя перед собой, и рядом больше не было никого - очевидно, Стражи, напуганные долгим отсутствием вожака, совершенно забыли про свою обязанность следить за ним. Минуты тянулись мучительно долго, Томаса клонило в сон, и в конце концов он просто лёг на спину, раскинув руки. Что ему теперь делать, чёрт возьми? Он хотел стать бегуном, но что-то очень сомневался, что Минхо позволит. Особенно теперь. Нет, даже не сомневался - Минхо ни за что не разрешит ему выйти за стены Приюта. Значит, ему не удастся вытащить их отсюда. Он хотел помочь Ньюту - и вот, тот стоит в паре метрах от него, безмолвно и неподвижно: мертвец в живом теле. Потрясающе. Томас закрыл лицо руками. Просто молодец. Как ни старался, он никого не смог спасти. Что он тогда вообще тут делает? Справа раздались крики; Томас резко перевернулся и вскочил на ноги. В самом конце коридора виднелись две фигуры, медленно бредущие к выходу. Лиц различить было ещё невозможно, но он и так прекрасно знал, кто это. Понадобилась минута, чтобы все обитатели Приюта сбежались к западным дверям, громко крича и чуть не сбив Томаса с ног. Лабиринт ещё не начал закрываться, но ни один человек не пересёк черту, очерчивающую камень, будто там находилась невидимая стена, которой опасно было даже касаться. Томас пробился вперёд и увидел, что они уже не так далеко: Минхо из последних сил нёс на плечах Алби, который, похоже, был без сознания. "Брось его!" - закричал Галли, оказавшийся рядом с Томасом. Казалось, ещё секунда, и Минхо так и сделает - но, к удивлению Томаса, тот продолжал упорно тащить Алби к выходу, спотыкаясь и чуть не падая. Стены начали сдвигаться. Если бы несколько человек сейчас же побежали туда и помогли им, то они бы успели! Томас не понимал, почему хочет, чтобы хоть кто-нибудь сделал это. Он разочарованно оглядывался вокруг, но никто не сдвинулся с места. Внезапно Томас поймал себя на мысли, что не может просто стоять здесь. Он должен помочь. Он? Должен? Да какого чёрта?! Пусть они сдохнут там, ему нет никакого дела! Грохот нарастал с каждой секундой, а он не мог оторвать взгляд от Минхо, который всё ещё пытался идти, хотя было ясно, что им не успеть. Томас уже почти не вспоминал о Бене, а теперь вдруг вспомнил - как тот стоял, мучаясь от страха перед каждым из двух вариантов, не зная, какое решение принять. Только тогда у него был выбор между смертью и смертью, и единственным предметом спора была гордость - умереть как человек или как собака. А сейчас выбор предстоял совершенно другой - выбор между смертью или жизнью, а тем, что стояло на кону, были ещё две жизни, вероятность спасения которых была почти равна нулю. Да и нужно ли было их спасать? Их уже почти не было видно - оставалось лишь небольшое расстояние между смыкающимися стенами, и последний луч заходящего солнца падал на потрескавшиеся от времени плиты. Томас бросился в Лабиринт. Он не видел Ньюта, стоящего позади всех. Не видел, как тот вдруг будто проснулся, вынырнув из какого-то полуапатичного состояния, «включился», как заводная игрушка, которой давно не пользовались, а глаза, только что следившие за бегунами с холодной ненавистью, ярко вспыхнули. Томас не видел, как по телу Ньюта прошла судорога, лицо исказилось, и блондин сорвался с места в бесплодной попытке остановить его. Томас только слышал душераздирающий крик, перекрывший даже шум от закрывающихся дверей Лабиринта, в котором с трудом разобрал своё имя. Этот крик звенел у него в ушах и тогда, когда Лабиринт полностью остановился, и тишину нарушало только тяжелое дыхание Минхо. Странная смесь ужаса и ярости затопила сознание Томаса, забираясь во все уголки и практически отключая восприятие окружающего мира. Ну на кой чёрт?! На кой чёрт он поперся спасать двух самых ужасных людей, которых помнил за свою жизнь? Ведь если бы они остались здесь на ночь... Никто бы больше не тронул Ньюта... И, может быть... — Ты просто псих, Чайник, — Минхо поднялся с колен. Его голос звучал хрипло и надрывно. — Теперь мы все сдохнем. Поздравляю. Я, конечно, знал, что ты кретин, но никогда бы не подумал, что настолько. Неожиданно это стало последней каплей. Томас рванул вперёд, одним резким движением впечатывая Минхо в противоположную стену. — Заткни пасть! — заорал он, и, прежде чем продолжить, слегка потянул бегуна на себя и с удовольствием ударил об стену еще раз. Как ни странно, никакого сопротивления ему оказано не было. — Я поставил под угрозу свою жизнь, чтобы помочь вам! Если ты продолжишь в том же духе, ублюдок, я убью тебя раньше, чем гриверы придут сюда, — на последних словах Томас перешел на тихое шипение, и сам удивился тому, сколько ненависти звучало в нём. Минхо казался сейчас таким маленьким и слабым в его руках. Дрожащий, до смерти напуганный, он представлял такой сильный контраст с тем властным человеком, который был в Приюте, что Томас отпустил его, не дожидаясь реакции. Минхо закрыл ладонями лицо и сполз по стене вниз. На него было жалко смотреть. Томас не мог понять, почему раньше так его боялся. В глубине Лабиринта послышались лязгающие звуки, напомнившие Томасу Клинта, перебирающего свои шприцы. Даже заглушенные расстоянием и толстыми стенами, они жутко пугали. Хотя, чёрт возьми, Томасу было с чем сравнивать – и сейчас было далеко не так страшно, как тогда. Может, именно эти звуки заставили Минхо прийти в себя, а может, он просто вдруг осознал, как выглядит, но Страж бегунов поднялся на ноги и отряхнулся. На лице его застыла ухмылка, не обещавшая ничего хорошего. — Ох, Томми, детка, — проворковал он, подходя к Томасу. Было понятно, что ни о каком плане по спасению он и не думал, а просто решил отыграться за полученное унижение. — Бросился мне на помощь, говоришь? Значит, я был настолько хорош? — и он, протянув правую руку, приложил подушечки пальцев к фиолетовым синякам на шее Томаса, идеально повторившим их форму. Томас сломал ему нос. Во всяком случае, он очень надеялся, что сделал это, вложив в удар всю силу, на какую был способен. Минхо отшатнулся, хватаясь за лицо, и Томас почувствовал какое-то злое удовлетворение, глядя, как темно-бордовая кровь просачивается сквозь пальцы бегуна и падает на каменный пол. Он не знал, можно ли ненавидеть кого-то сильнее, но все же сдержался от опьяняющего желания повалить Стража на пол и бить, пока тот не потеряет сознание. — Надо было оставить вас здесь, — вместо этого выплюнул он, пока Минхо вытирал лицо футболкой. — Чтобы вы оба умерли мучительной смертью. Чтобы гриверы засунули в вас свои иглы и вытащили наружу ваши кишки. Чтобы вы никогда не вернулись. Всем бы стало легче от этого. Звуки соприкасающегося металла становились громче с каждой секундой. Когда Минхо поднял голову, выражение его лица трудно было разглядеть из-за темноты и размазанной крови. — Серьезно, Чайник? Серьезно? — так же резко ответил он, наклоняясь и подхватывая Алби под мышки. Томас колебался пару секунд, прежде чем схватил того за ноги, помогая поднять. — А кто бы тогда контролировал этих шенков? Ты, блядь? О, — Минхо вдруг осклабился и потащил полуживое тело прочь от входа, — Я понял. Думаешь, если бы мы не вернулись, Ньюта бы оставили в покое? — он вдруг рассмеялся, и Томас мог поклясться, что в этом смехе почти не было фальши. — Ты такой тупой, Чайник. Блондиночка ведь у нас элитная шлюха. Если бы мы сдохли, сорок человек пустили бы его по кругу. Как же резко отличались эти слова от точно таких же, сказанных Ньютом несколько дней назад. Если тогда Томасу стало больно, то теперь он захотел причинить боль. Заметив, как у Томаса заходили желваки, Минхо перестал улыбаться. — Расслабься, шенк. Этого не случилось и не случится, пока я жив. — Считаешь, что оберегаешь его?! — Томас сорвался на крик, но Алби не отпустил. В конце концов, во всём этом не будет смысла, если он не будет помогать. Они уже прошли три поворота, и сейчас поворачивали в четвертый раз. — Ты лицемерный мудак! — Ты скор на комплименты, — судя по всему, мнение Томаса ничуть не затронуло бегуна. Он, казалось, развеселился еще больше и снова ядовито улыбался. — Ты случаем не влюбился, а, Чайник? — Если ты сейчас не закроешь свой поганый рот, я брошу его, — прохрипел Томас. Алби был не из легких, и он уже порядочно устал. Они прошли еще четыре поворота, когда Минхо остановился, опуская Алби на землю. Они сели рядом с ним, тяжело дыша. Томас опять вспомнил крик Ньюта. Его загнанный вид, пустые глаза, в которых не осталось ни капли надежды. Боже, даже думать об этом было больно. Томас вдруг растерял всю злость и почувствовал себя невероятно усталым. — Почему именно он? — почти проскулил он, пытаясь выровнять дыхание. Страх возвращался, и ему казалось, что стены сдвигаются, стремясь раздавить их. — Почему? — По кочану, Чайник. Он самый сексуальный потому что, — тяжело выдохнул Минхо. — А что, если б это кто-то другой был, ты б и пальцем не пошевелил, герой хуев? — Заткнись, — шикнул Томас. Скрежет и щелканье вдруг раздались совсем близко. Они вскочили на ноги и переглянулись. Томас отметил, что нос Минхо странно искривился, и это почему-то его успокоило. — Слушай, — торопливо проговорил он, — Я ненавижу тебя. Я готов выпустить тебе кишки, и твоя смерть — предел моих мечтаний. Но сейчас давай забудем обо всем этом, потому что только так мы сможем выжить. Лабиринт зашумел, меняя свои стены, и последние слова Томаса потонули в грохоте. Но спустя пару секунд он увидел, как Минхо кивнул. *** Гомон стоял страшный. Нет, не так - чудовищный. Томасу хотелось закрыть уши руками и сделать вид, будто его не существует и вовсе не он является причиной столь шумной дискуссии, но он не стал этого делать, потому что всё-таки хотел принимать хоть какое-то участие в своей судьбе. После того как они вернулись, и Клинт продезинфецировал их раны, Минхо притащил его сюда. Здесь были все Стражи и, поскольку никто не решался оставить Ньюта одного, он тоже был здесь - сидел прямо на полу, согнувши спину и слегка покачиваясь, и старался не смотреть на Томаса. Но пару раз их взгляды всё же встретились: глаза Ньюта были красные, но это всё равно не умаляло той невероятной радости, которая в них светилась. Чёрт возьми, если бы только они были одни, Томас бы стиснул его в объятиях так сильно, что стало бы тяжело дышать! Да он и сейчас мог бы это сделать, но дорогу преграждал стоящий к нему спиной Минхо, который, бешено размахивая руками, орал на Гэлли, видимо, пытаясь втолковать ему какую-то очевидную вещь. На самом деле, Томас потерял нить разговора уже тогда, когда Страж бегунов в сотый раз принялся рассказывать, как они убили гриверов. Так что он просто стоял, прислонившись к стене, и глядел на Ньюта, добродушно улыбаясь всякий раз, когда тот опять отводил взгляд. В какой-то момент терпение Минхо лопнуло, и помещение огласил его мощный рык: "ТИХО!", после которого все немедленно замолкли, подчиняясь беспрекословно. Об Алби, лежащем сейчас под присмотром медяков, никто не обмолвился и словом. - Слушайте сюда, шенки, - Минхо провёл ладонью по лбу и оперся о стол. Было видно, что он ужасно вымотан. - Этот парень должен стать бегуном. Это не обсуждается. Вы не видели, что он там сделал. Он найдёт нам выход отсюда, - он говорил торопливо, возбуждённо, и в голосе отчетливо была слышна надежда. - Он единственный, кто сможет это сделать. Все молчали, и, хоть было понятно, что некоторым решение не по нраву, связываться с Минхо никто не хотел. Да, Страж бегунов был прав. Томас действительно был тем, кто может это сделать - он и сам это знал. Он сам хотел этого. Именно для этого он был послан сюда. - Нет, - громко произнёс он, с удовольствием глядя, как расширяются глаза Минхо. - Я не буду бегуном. - Ты что, охренел, скотина?! - Минхо подскочил к нему и со злостью толкнул в грудь. Томас удержал равновесие и лишь холодно улыбнулся. Страха больше не было. Вообще. - Ты мне должен, Минхо, - спокойно напомнил он, убирая руки бегуна со своей футболки. Тот резко втянул воздух сквозь сжатые зубы, но руки убрал. - О чём это он? - грозно спросил Гэлли, подходя ближе. - О моей жизни, придурок! - выдохнул Минхо. - И о жизни Алби. — Ха! Он сам туда поперся, никто его не просил. С чего он теперь что-то требует? Захотел — сделал! А вообще это очень интересно, — Гэлли подозрительно прищурился. — Он в первый раз попадает в Лабиринт и сразу спасает не только свою задницу, но ещё и твою, и Алби! А ведь я его уже видел! — Заткнись, Гэлли! — воскликнул Уинстон. — Нам только этого бреда сейчас не хватало! Томаса неимоверно раздражало то, что они говорили о нём так, будто его здесь не было. — Ты прав, Гэлли, — встрял он, глядя на Минхо. — Захотел — побежал в Лабиринт. Не захотел — не стал бегуном. — Шантажист херов, — выплюнул Минхо. — Чего тебе надо? — Ты не должен поддаваться... — начал Гэлли. — Закрой рот! Я не хочу торчать здесь до самой смерти! Томас подождал, пока наступит относительная тишина. Потом вышел на середину — он хотел, чтобы его услышали все, потому что это касалось всех. Было немного страшно, но Томас на сто процентов был уверен в том, что так и надо поступить — пусть даже они не согласятся, и он никогда не станет бегуном. Он набрал в грудь побольше воздуха. — Никто из вас больше никогда не дотронется до него, — твердо произнёс Томас, указывая на Ньюта. Ну вот опять. Жуткий шум, бьющий по ушам, которые Томас на этот раз всё-таки закрыл руками. Сейчас ему точно не хотелось слушать, что они говорят. Он вернулся на своё место около стены, но смотреть на Ньюта не стал — было страшно, неизвестно, почему. В конце концов Стражи затихли. Минхо подошёл к нему и сказал с выражением, которого Томас не мог понять: — Хорошо, Чайник. Больше никто его и пальцем не тронет. Томас недоверчиво поднял левую бровь. — Клянусь, — процедил Минхо, буравя его взглядом. — Я буду бегуном, — согласился Томас, всё ещё не веря в то, что сейчас было сказано. Он смог спасти Ньюта. Он смог его спасти. *** Следующие несколько дней они бегали, как сумасшедшие. Нарезали круги по чертову Лабиринту, один за другим, лишь изредка прерываясь, чтобы перекусить, и тут же срываясь дальше. И если раньше Томас думал, что он в нормальной физической форме, то теперь понимал, насколько эта иллюзия далека от реальности: он начинал задыхаться уже после первых двадцати минут, а к концу дня просто падал на землю, как только они возвращались, и больше не двигался. Проводить целый день в Лабиринте с Минхо оказалось не так ужасно, как Томас предполагал. Бежали они молча, стараясь не сбить дыхание, а когда останавливались, разговаривали только о дальнейших действиях и никогда о том, что происходило в Приюте. Томас не знал, как Минхо заставил себя остановить поток презрительных высказываний и пошлых шуток — или днем в Лабиринте он всегда был таким — но это очень помогало сдерживать желание убить его, пока никто не видит. Иногда к ним присоединялся кто-то третий, или же Томас бежал с кем-то другим — разницы не было, разве что с другими бесспорным лидером автоматически становился Томас. Когда они возвращались, и Минхо отдирал выдохшегося Чайника от земли, приходилось идти и зарисовывать карты. Это было бесполезно, потому что рисунок повторялся в определенные дни, но они всё равно чертили, надеясь найти хоть какие-то изменения. Эти карты не давали Томасу покоя, но ему не хватало ни времени, ни сил разобраться с ними получше. Алби ещё не пришёл в себя, и вожаком в Приюте стал Минхо. Это считалось само собой разумеющимся и, собственно, не повлекло за собой абсолютно никаких изменений, как будто так всегда и было. Чак теперь смотрел на Томаса, как на героя, и благоговейно замолкал, когда тот с ним разговаривал. Это было скорее смешно, чем странно, так что Томас решил не менять его представление о себе. Однажды, вернувшись вечером, он узнал, что Гэлли пропал. Впрочем, никто даже не подумал его искать. Томас по нему совершенно не скучал. А вот по Ньюту скучал. Он едва успевал сказать ему «привет», пробегая мимо огородов, и потом не видел его целый день, мотаясь по Лабиринту. Зато Ньют приходил к нему ночью: утыкался носом в шею и крепко обнимал. От этого становилось так хорошо и тепло, что Томас иногда думал — ну его к чёрту, этот Лабиринт! Лучше бы снова работать с Ньютом на огороде, особенно теперь, когда его глаза светились от счастья, а не от отчаяния. Правда, даже ночью они не могли нормально поговорить. Ньют говорил: - Я не хочу, чтобы ты ходил туда. Томас молчал, потому что знал, что всё равно не перестанет. Будет продолжать искать выход. Потом он спрашивал: - У тебя всё хорошо? Никто не... Ньют мотал головой — его волосы щекотали шею — и шептал: «Спасибо, Томми». И Томас вырубался, чуть крепче сжав его руку. Но сегодня, слава Богу, у него был выходной. Ну, как выходной — он слегка подвернул ногу, и Минхо позволил ему остаться в Приюте, а сам убежал, как только выходы открылись. Первую половину дня пришлось провести в Берлоге, глядя, как молчаливый, неразговорчивый Джефф накладывает какие-то компрессы на его голень. Через пару часов его всё же отпустили, наказав не бегать и не напрягать ногу; Томас доковылял до огородов и лёг прямо около грядки, на которой работал Ньют. Тот широко улыбнулся, но ничего не сказал, продолжая вгонять остриё лопаты в землю. Черные комья, разлетаясь во все стороны, пачкали Томасу одежду, но ему было абсолютно по барабану. За Ньютом больше не следили так, как раньше, но через какое-то время Томаса всё равно заметили и прогнали — якобы мешает работать. Тогда он забрался в самую глубь Могильника, куда обычно никто не ходил, и уснул. А когда проснулся, солнце уже почти скрылось за стенами Лабиринта. Сон, который он увидел, всё ещё крутился в голове, раздражающе меняясь через каждую секунду, хотя обычно он забывал всё, когда просыпался. Но этот сон был связан с чем-то важным... Томас ухватился за тоненькую нить, связывающую реальность с подсознанием, и неожиданно вытащил целый клубок — переживания и факты, сомнения и поиск решения, и ещё, больше, больше... Томас побыстрее засунул его обратно — только психоанализа сейчас не хватало. Он выхватил одно, то, что сейчас было самым важным: кое-где что они с Минхо всё-таки нашли. Они назвали этой «норой гриверов», и Томас был почти уверен, что она и является единственным возможным выходом. Он открыл глаза и сел, прислонившись к дереву. Чувство спокойного уединения исчезло, в воздухе сквозило какое-то еле заметное напряжение, заставляя Томаса нервничать. Он чуть не схватил инфаркт, когда вдруг понял, что у соседнего дерева стоит человек, но тут же расслабленно выдохнул, узнав в нём Ньюта. — И давно ты тут стоишь? — улыбнулся Томас, разглядывая его стройную, почти женственную фигуру, узкие плечи, красную майку, испачканную землёй. Ньют ничего не ответил. Он просто стоял и смотрел на Томаса очень внимательным, цепким взглядом. Потом оттолкнулся от дерева, подошёл ближе, наклонился и, аккуратно взяв в руки его лицо, поцеловал; это был спокойный, мягкий поцелуй, который невероятно походил на волшебство. Томас потянулся вперёд, но, стоило его пальцам коснуться подбородка Ньюта, как тот так же мягко отстранился и вернулся туда же, где стоял. Томас коснулся своих губ и посмотрел на руку, как будто Ньют мог оставить на них след. Но там ничего не было, хотя Томас отчетливо чувствовал, как этот след прямо сейчас отпечатывается в его душе. — Иди сюда, — позвал он таким тоном, каким разговаривают с неприрученными зверьками: ласково, боясь спугнуть. Ньют сделал пару шагов, но потом, передумав, встал на место. Его лицо было абсолютно спокойным, но Томас увидел, как уголок губ чуть дернулся вверх. — Ты что, играешь со мной? — Томас привстал, глядя Ньюту в глаза, и вопросительно поднял бровь. Тот, не выдержав, расплылся в улыбке. Томас сделал пару шагов навстречу; Ньют обогнул дерево и отошёл, увеличивая расстояние между ними; это было похоже на детскую игру в догонялки, только они оба двигались медленно, почти плавно. Наверное, для сравнения больше подошёл бы танец. Напряжение возрастало с каждой секундой. Ньют схватился за другое дерево и зашёл за него; Томас чуть увеличил темп своих шагов; и всё это время они почти непрерывно смотрели друг другу в глаза, ничего не говоря. В конце концов Томас потерял терпение и, быстро прыгнув вперёд, прижал Ньюта к пятому по счету дереву, мимо которого они проходили. Его руки обхватили запястья блондина, поднимая их чуть выше головы, и они оба замерли так, глаза в глаза, тяжело дыша, хотя никто из них не бегал. Томас приблизился, опаляя дыханием щёку, едва-едва касаясь губами кожи, и почувствовал, как руки Ньюта слабо дернулись. Не потому, что он хотел освободиться. Ньют потянулся к губам Томаса, но тот немного отстранился — ровно настолько, чтобы не хватало какого-нибудь миллиметра, — мучая их обоих. Такая маленькая месть — он сам не знал, за что. В конце концов всё это стало слишком, и самообладания уже не осталось — они поцеловались, приникая ближе другу к другу, так, будто их мучала нестерпимая жажда, и они не могли напиться. Томас чувствовал, как Ньют дрожит и выгибается ему навстречу; и, Боже, это стоило всего, что он пережил. Томас прервал поцелуй и прихватил губами тонкую кожу чуть ниже подбородка, всё ещё прижимая руки Ньюта к дереву; тот выгнул шею, и Томас тут же воспользовался этим, оставляя засосы, проводя губами по коже. Ньют недвусмысленно толкнулся бёдрами и хрипло застонал, ломая самообладание Томаса ко всем чертям. Он снова поцеловал Ньюта, уже не играя, а сминая его губы своими, запуская язык ему в рот. Руки скользнули под майку, поглаживая рёбра, раз за разом обводя талию. И, когда правая рука забралась за резинку штанов, Ньют вдруг укусил его. Томас не придал этому особого значения — скорее, это даже сильнее распалило его — но Ньют оттолкнул его и отскочил, глядя со страхом и недоверием. Томас увидел, как из его глаз потекли слёзы, одна за другой, а он как будто не замечал их. — Ньют... — обеспокоенно произнёс Томас, делая шаг к нему. Блондин вздрогнул и выставил перед собой руки. — Не подходи! — воскликнул он, отходя назад. — Не подходи ко мне! — Ньют! Это я! — Томас схватил его за руку, но Ньют тут же вырвал ее и залепил ему пощечину. Кожу будто обожгло огнём. — Нет! Не трогай меня! — закричал Ньют, замахиваясь ещё раз. Но Томас не обратил на это внимания — он обхватил Ньюта руками и крепко прижал к себе, беспорядочно повторяя «всё хорошо, это я, всё хорошо». Ньют задергался и заколотил руками по груди Томаса, продолжая кричать, но тот только обнял его сильнее, ограничивая движения. Ещё несколько минут Ньют сопротивлялся, всхлипывая и оставляя синяки на теле Томаса своими локтями, но потом постепенно затих и почти безвольно повис на его руках. Томас опустился на землю, аккуратно положил Ньюта рядом и поцеловал его прикрытые веки, почувствовав соленую влагу. — Прости меня, — прошептал Ньют так, как будто совершил самую ужасную вещь на свете. — Прости меня, Томми, я просто чертов псих. — Шшшш, — Томас обнял его крепче, чувствуя, как чужие руки обнимают в ответ, и снова повторил: — Всё хорошо. Прошло, наверное, минут десять, а может, полчаса — Томас уже почти заснул — когда Ньют неожиданно спросил: — Хочешь знать, почему я хромаю? Томас задумался на секунду, прежде чем ответить «да». Почему Ньют решил рассказать ему это именно сейчас? Чтобы объяснить своё поведение? Или просто поделиться? Или, может, раньше он недостаточно доверял ему? Томас в любом случае хотел узнать. Голос Ньюта был тихий, усталый, и в нём было почти только безразличие, будто он говорил о том, что съел сегодня на завтрак: — Как-то я залез на стену Лабиринта. И спрыгнул с неё. Потому что начал терять контроль над собой. Я мог вынести многое, я и выносил многое, но, когда меня предал собственный разум, я решил, что смысла в этом во всем больше нет. Только когда легкие закололо, Томас понял, что забыл дышать. — Но моё тело предало меня тоже, — продолжил Ньют, утыкаясь носом в шею Томаса. — Ну неужели нельзя было просто сломаться, целиком, а не по частям? Помню, как я лежал там и не мог шевельнуться, и единственное, что примиряло меня с болью — я думал, что ещё чуть-чуть, ещё немного потерпеть… и всё. Томас повернулся к Ньюту и схватил его за плечи, сжимая так сильно, что тот зашипел. Он смотрел на светлые волосы, большие глаза, спокойное лицо — и видел там кровь. Это было так страшно, что он зажмурился. Пальцы Ньюта коснулись его щеки, нежно обводя красное пятно от пощечины. — Не волнуйся, Томми. Теперь я рад, что ничего не вышло. *** Томас так и не смог нормально заснуть — стоило задремать, как кошмары тут же набрасывались на него, как голодные звери на добычу. Поэтому он встал очень рано и пошёл к северному выходу, откуда они с Минхо должны были начать своё путешествие сегодня. Проходя мимо луга, он увидел Клинта, бесцельно бродящего по мокрой от росы траве. Как только медяк заметил его, то тут же развернулся и направился к Берлоге, но Томас догнал его и схватил за руку, заставив обернуться. — Послушай... Ньют сказал мне... он сказал, что один раз пытался... — Томас задыхался, пытаясь оправиться от резкого рывка, — что пытался убить себя. Скажи, это ведь неправда, да? В глазах Клинта вспыхнула боль и исчезла так быстро, что Томас не успел ничего заметить. — Неправда, — жестко проговорил медяк, высвобождая свою руку из цепкой хватки Томаса. — Не один раз. И быстро зашагал прочь. Вздох облегчения от неверно растолкованной первой фразы вырвался у Томаса с скрипящим, полузадушенным рыданием. А когда вечером он вернулся, измотанный, уставший, его глазам предстали разрушенные постройки и до смерти напуганные парни, некоторые из которых смотрели на него, как на убийцу, а некоторые — как на мессию. Уинстон схватил их с Минхо ещё до того, как они успели зарисовать сегодняшние карты, и заставил пойти с ним, не отвечая ни на какие вопросы до того, как они пришли в Берлогу. Второй этаж, знакомая комната — и Алби, сидящий на одной из кроватей. Живой и, вроде бы, даже здоровый. Он не произнёс ни слова, пока Уинстон рассказывал им о том, что сегодня днём в Приют неожиданно заявилось с десяток гриверов, но убивать никого не стали, а унесли с собой Джека, мясника. И ещё о том, что с ними был Гэлли, который сказал, что теперь так будет каждый день. Томас содрогнулся от ужаса: он был уверен, что Гэлли мертв, а теперь тот вернулся вместе с этими чудовищами... Боже, это напоминало ему что-то очень страшное — вроде восстания мертвецов, которых невозможно убить. Минхо сидел молча, угрюмо глядя вниз и кусая губы. Томас вдруг понял, что это значит только одно — Создатели видят, что именно они нашли, и поторапливают их. Они на верном пути. Значит, нора гриверов — действительно то, что они искали всё это время. Через неё можно выйти из Лабиринта и, чем быстрее они это сделают, тем меньше людей потеряют. Томас уже хотел сказать об этом, но что-то, скрытое за семью печатями его мозга, не давало ему покоя. Он знал, что это ещё не всё. Пазл не сложился, не хватает какой-то очень важной детали, без которой механизм не заработает. Он ощущал отсутствие этой детали так же, как если бы у него вдруг изъяли один из жизненно необходимых органов, но не знал, что именно она собой представляет. Уинстон предположил, что будет лучше, если бегуны теперь будут оставаться в Приюте и защищать его вместе с остальными. Это мгновенно вывело Минхо из его мрачного состояния, и он минут пятнадцать орал о том, что теперь их первичная задача — как можно быстрее найти выход, и лишние десять человек не сделают погоды в борьбе с гриверами: эти твари в любом случае заберут своё, и нужно молиться, чтоб Гэлли оказался прав, и они бы забирали только одного. В конце концов он ткнул Томаса в плечо и рявкнул, что надо немедленно идти в картографическую, пока они не забыли, как их зовут. Когда Томас был уже на пороге, Алби вдруг повернулся к нему и медленно произнёс: — Я тебя видел. И больше не сказал ничего. *** На следующий день Томас бегал по Лабиринту один — Минхо пошёл по другому маршруту, заявив, что ему нужно подумать в одиночестве — и, вернувшись, первым делом побежал к огородам. Ньют был там, как и Чак, и это, чёрт возьми, позволило Томасу наконец сбросить с плеч тот тяжелый камень, который он таскал с собой весь день. И когда он пришёл в картографическую, то чувствовал себя почти счастливым — было как-то легко и свободно. В помещении больше никого не было, и он сел чертить карту, напевая какую-то песню. Рядом лежала стопка листов, оставленных уже вернувшимся бегунами. Не хватало только двух: его и Минхо. Томас быстро закончил с работой и, вставая, задел стопку локтем. Бумага закружилась по комнате, медленно опускаясь на пол, словно осенние листья, падающие с деревьев. Томас задумался, откуда он знает это? Ведь в Приюте не было времен года. А потом он взглянул на пол и замер. Карты, хаотично распределившись по полу, образовали что-то, очень похожее на... О, чёрт. Лабиринт — это код. *** Он не стал рассказывать Минхо. Наверное, должен был, но не стал — Томас не доверял ему и не был уверен, что, как только надобность в нём как в бегуне отпадет, Минхо не возьмётся за старое. Завтра надо будет ещё раз всё проверить: сравнить несколько недель, перерыть все сундуки, поднять старые схемы и сопоставить с новыми, убедиться, всегда ли слова идут в одной и той же последовательности. И ему явно не хватит на это того времени, которое остаётся после изнурительной беготни по Лабиринту. Надо будет попросить Минхо разрешить ему остаться. Можно будет сказать, что он хочет подкорректировать карты или что есть некоторые смутные предположения насчет кода... Необязательно сразу выкладывать всю правду. Над головой чернело небо; Ньют лежал под боком, весь состоящий из сплошных углов, но от этого не менее уютный; стрекотали сверчки, и единственным, что нарушало эту почти абсолютную гармонию, были крики и шум, доносившиеся из Берлоги. Томасу было плевать, что они там не поделили, так что он просто старался не обращать внимания. Сон почему-то всё не шёл, хотя день, чёрт возьми, был не из легких. — Ты спишь? — прошелестел Ньют ему на ухо, чуть приподнимаясь на локте. Не обязательно было говорить так тихо — вокруг них не было никого в радиусе десяти метров — но Томас тоже почему-то шепотом ответил: — Нет. И, после десятисекундной паузы добавил: — Я нашел кое-что. Пальцы Ньюта ласково погладили его по лбу, а потом начали перебирать волосы. Томас прикрыл глаза от удовольствия. — Это код, Ньют. Код к Лабиринту. Думаю, совсем скоро я пойму, как вытащить нас из этой дыры. — Чёрт возьми, Томми, — Ньют положил голову ему на плечо, не убирая руки. — Это самая потрясающая новость за последние несколько лет. Томасу хотелось, чтобы всё так и осталось, навсегда — он, Ньют и уверенность в том, что они могут управлять своей судьбой. Но, видимо, мир думал иначе. Это было похоже на злую, отвратительную иронию — именно в тот момент, когда он думал, как всё хорошо, послышалось чье-то неразборчивое бормотание и шаги. Пальцы Ньюта замерли, сжав прядь темных волос так сильно, что это было почти больно. Из темноты вынырнул Минхо, и направился к ним, странно жестикулируя руками. Томасу понадобилось некоторое время и пара фраз, не обращенных ни к кому конкретно, чтобы понять, что Страж бегунов пьян. Минхо подошёл ближе — как ни странно, от выпитого он не выглядел менее уверенным, даже поступь осталась твердой — и, наклонившись, схватил Томаса за плечо. — Какого чёрта? — Томас моментально сбросил его руку и сел. Ньют больше не обнимал его, и он чувствовал какую-то ноющую пустоту. Даже в темноте было видно, как Минхо оскалился. — Трахаться хочу, Чайник! Не ясно? Вот дерьмо. Он, наверное, узнал про код и, конечно же, не видит больше смысла соблюдать их договор за ненадобностью одного из участников. Но ведь это невозможно — Томас никому не говорил, не может же Минхо читать его мысли... Томас ещё раз взглянул на него: нет, он действительно ничего не знает. Иначе бы на его лице наверняка была написана ликующая радость, а не тупое, безнадежное равнодушие. — Иди к чёрту, Минхо, — немного спокойнее произнёс Томас. Ньют стиснул его предплечье. — Ты что, забыл наш договор? Или ты не верен своим клятвам? Минхо довольно улыбнулся и наклонился ниже, нависнув над Томасом. — Я прекрасно всё помню, детка. И я не нарушаю своих обещаний. Но что-то не припомню, чтобы в договоре было хотя бы одно слово насчёт тебя. Что? Томаса прошиб холодный пот. А ведь Минхо прав — он действительно поставил условие не трогать Ньюта, и больше ничего. Перед глазами появились яркие картинки его последнего опыта; шея вдруг заболела, будто опять была сжата чужой рукой, и дышать стало тяжело. Как это называется? Фантомные боли? Он не хотел пережить это снова. Минхо шевельнул рукой, и в слабом свете луны сверкнуло лезвие ножа. Томас был абсолютно уверен, что, даже будучи пьяным, он не промахнется. Похоже, выбора не было. Томас глубоко вдохнул, успокаиваясь. Ладно, плевать, он выдержал один раз, значит, выдержит и второй. Сложнее всего было даже не смириться с этим, и не заставить свои негнущиеся ноги идти вслед за Минхо, и даже не подавить подступающие слёзы — сложнее всего было заставить Ньюта разжать пальцы, уже, наверное, оставившие синяки на его руке. Ньют не пошёл за ними. Остался сидеть на траве, ошарашено глядя вслед. И слава Богу — Томас волновался, как бы с ним не случилось чего. Хотелось сказать «всё будет хорошо», но он уже был слишком далеко, а кричать — значило перебудить весь Приют. Ну к чёрту! Он потерпит. В конце концов, не впервой. Они зашли в Берлогу; она была пуста. Минута - и Томас снова оказался в той комнате. Ночью. С Минхо. Только на этот раз здесь горела лампа, освещая пустые кровати. А ещё на этот раз ему будет не за что ухватиться, когда он начнет тонуть. На столе с медикаментами стояла фляга, к которой Минхо тут же приложился, поморщившись. Томас отошёл в противоположный угол комнаты — не в попытке избежать своей участи, а просто чтобы не находиться близко к нему ещё хотя бы несколько секунд — и попытался успокоиться. Во второй раз всё должно быть не так страшно, но почему-то Томасу этот факт никак не помогал. — Даже не думай трогать мою шею, — угрожающе произнёс он, и тут же отчетливо вспомнил, как Ньют говорил почти то же самое, таким же тоном. Минхо тяжело опустился на правую кровать и поставил фляжку рядом на пол. — О, не волнуйся, Чайник, не буду. Я сегодня слишком устал, чтобы объезжать такого строптивого мустанга, как ты, — он изогнул губы в усмешке. — Так что всё будешь делать сам. Серьезно? Минхо действительно думает, что... Нет, конечно, он так не думает. Просто опять издевается, дергая за ниточки, как куклу. — Пошёл ты, — прошипел Томас. — Хватит играть со мной в «посмотрим, как низко ты сможешь пасть»! Если хочешь трахнуть меня — валяй, я здесь. Нет — я пошёл. — Ой-ой-ой, мы не любим, когда задевают наши чувства, да, шенк? — Минхо говорил медленно и даже немного грустно. Видимо, на него очень подействовали изменения, произошедшие в Приюте последнее время. Пару секунд он молчал, глядя вперёд расфокусированным взглядом, и Томас уже подумал, что может просто уйти — тот наверняка не станет его останавливать. Но тут Минхо вдруг встряхнулся и расплылся в своей обычной похабной улыбке. — Ладно, хватит хандрить, Чайник! — воскликнул он почти радостно. — У меня нет настроения тебя долго мучить, так что задача минимум: возьми у меня в рот и можешь быть свободен, - и с этими словами он начал расстегивать свой ремень. «Не смешно», — почти сорвалось с губ Томаса, когда он вдруг понял, что Минхо не шутит. Но это было уже слишком. Одно дело, просто позволить сделать это с собой, когда выбора нет, и совсем другое — вставать на колени и... Боже, достаточно и того, что придется встать на колени. — Я не буду этого делать, — твердо произнёс Томас и направился к двери. — О, ещё как будешь, детка, — Минхо взъерошил волосы и потянулся. — Или я расторгну наш договор. Парни уже начали возмущаться, что их любимая блондиночка не приходит на свидания. Томас остановился. — Мне плевать и на них, и на тебя. Только попробуй и можешь попрощаться с возможностью выбраться отсюда, — выплюнул он, оглядываясь: в руках Минхо ножа уже не было, как и на кровати или на полу. На столе со шприцами тоже. Было бы лучше, если бы он хотя бы находился в поле зрения Томаса. Где он, чёрт возьми? — О Боже, Чайник, ты всё-таки такой тупой, — Минхо закатил глаза. — Это ведь до смешного просто! Вот смотри: сейчас я зову Стражей и отдаю им Ньюта. Тихо, тихо, дослушай! Тебя в Кутузку. А завтра утром я ставлю его перед тобой и приставляю к горлу нож, — Минхо сделал характерное движение рукой. Томаса затрясло, — и говорю: ищи выход или ему кранты. Так что последние недели — это мой подарок тебе. Можешь сказать мне спасибо. Конечно, Томас об этом знал. Более того — он каждую ночь просыпался от подобных кошмаров и успокаивался, только ощутив под боком тепло чужого тела. И он также знал, что пойдёт на всё, чтобы эти сны не стали явью. Он просто не может позволить, чтобы всё стало как прежде. — Я не слыыыышу, — протянул Минхо, наблюдая за тем, как одно выражение на лице Томаса сменяется другим. Чёрт возьми, Томасу казалось, что он разделился на двух человек: один сейчас уже блевал на пол только от мысли о том, что ему предстоит, а другой стоял ровно, будто проглотив аршин, поджав губы и мысленно повторяя: «Ладно. Ты должен. Хватит. Успокойся! Успокойся, твою мать!» И сам он был чем-то средним между этими двумя — жалким испуганным мальчишкой, втянувшим голову в плечи, схватившимся одной рукой за другую, как будто это могло хоть как-то сохранить остатки его достоинства. Он бы хотел сделать вид, будто ничего не боится. Поднять голову, распрямить плечи и превратиться в один сплошной сгусток презрения и ненависти; но не мог. Слишком слабый. — Спасибо, — почти неслышно прошептал Томас и, подойдя к Минхо, опустился перед ним на колени. Больше он ничего сделать не успел: дверь резко распахнулась, ударив о стену. На пороге стоял Ньют, и его глаза были сумасшедшими — абсолютно невменяемые глаза человека, который не понимает, что делает. Похоже, в какой-то степени Чак тогда был прав. А в руке Ньют сжимал длинный нож Минхо — видимо, тот выронил его на улице. Что произошло дальше, Томас не мог толком понять: Минхо начал говорить что-то, Ньют бросился на него, замахнувшись ножом, кто-то из них толкнул его, и Томас упал. Лёжа на полу, он видел, как из опрокинутой на пол фляги вытекает тёмная вязкая жидкость, до жути похожая на кровь. Томас поднялся и обернулся: они боролись на полу с другой стороны кровати; рука Ньюта нависла над вмиг протрезвевшим Минхо, который орал во всю глотку, пытаясь не дать ей опуститься. Секунду Томас не мог решить, остановить Ньюта или помочь ему, и этой секунды оказалось достаточно, чтобы Минхо сбросил с себя нападавшего. Ньют отлетел, врезавшись в столик с медикаментами, и его засыпало шприцами и ампулами. Томас подскочил к нему. В комнату вбежало человек десять, и поднялся страшный шум. Минхо медленно встал, ошарашено глядя вокруг, будто не мог поверить в то, что сейчас произошло. На его шее, около кадыка, и вдоль правой ключицы протянулись две неглубокие полосы, из которых медленно текла кровь. Томас выудил Ньюта из-под груды стекла — тот дрожал и не мог сфокусировать взгляд. Ножа у него уже не было; Томас обернулся — Минхо поднимал его с пола. В комнате появился Алби и, моментально оценив ситуацию, гаркнул: — Этих двоих — в Кутузку! Ньют пришёл в себя и вцепился в футболку Томаса так сильно, что, когда их растаскивали, ткань затрещала. Томас пытался сообразить, что теперь делать, но всё произошло слишком быстро, и он не мог сконцентрироваться. Во всяком случае, сопротивляться было точно глупо — он только потеряет силы. Ему заломили руки и повели к выходу. — Только не в одну камеру, — на всякий случай добавил Алби, когда Томас поравнялся с ним. Дерьмо. — Нет, — вдруг сказал Минхо. Он стоял позади всех, говорил негромко, и тем не менее приютели тут же замерли. Алби вопросительно понял бровь. — Ньюта посадите в Кутузку, и, как только закроете дверь, отпустите Чайника. — Ты что, сдурел? — Алби посмотрел на него, как на идиота. — Не волнуйся, — улыбнулся Минхо, кивая на Ньюта, который слабо дергался в руках Уинстона и Котелка. — Никуда он не денется. И Томас знал, что Страж бегунов абсолютно прав. *** Он лёг прямо там, на каменном полу Кутузки, рядом с запертой дверью, и так и не заснул до самого утра. Что теперь будет? Что им делать? Ему постоянно приходилось принимать решения, которые выматывали его не только физически, но и морально, и сейчас он просто... просто... иссяк. Внутри было пусто, он не мог заставить себя искать выход. Хотелось вернуть тот момент, когда они лежали вдвоём под безоблачным небом, и остаться в нём навсегда. Боже, он даже представить не мог, как Ньют жил здесь два года, как вынес всё это и при этом остался человеком... Он был в тысячу раз сильнее Томаса и наверняка бы сейчас сказал ему, что делать. Но Ньюту ввели снотворное, и он вырубился ещё в руках тащивших его Стражей. Может, если бы они поговорили, то могли бы найти решение вместе... Чёрт, Томас сам прекрасно осознавал, что все эти «если бы», так же, как и жалость к самому себе, не приведут ни к чему. Он не имеет права так себя вести. Если Ньюта Изгонят, он уйдёт вместе с ним — об этом не стоит даже раздумывать. Вот только куда? Он не сможет защищать их обоих в Лабиринте, и они не смогут унести достаточно еды, как и добывать ее там, да к тому же, бегуны легко найдут их. Нет, это не вариант — проще сразу смерть. Нужно узнать, куда идти. Нужно узнать, как выйти из Лабиринта. Сейчас. Не хотелось оставлять Ньюта без присмотра, но выбора не было — Томас встал, разминая затекшие конечности, и вышел из Кутузки. Ему не пришлось искать Минхо — тот сидел около входа в Лабиринт в ожидании, когда двери откроются. Томас направился прямо к нему, на ходу перебирая возможные варианты развития разговора, но, так ничего и не придумав, просто без обиняков заявил, что никуда сегодня не побежит, а пойдёт в картографическую. Минхо даже не взглянул на него; он, не отрываясь, смотрел на стык стен, как будто хотел раздвинуть их силой мысли, и в его взгляде была какая-то отчаянная, безнадежная одержимость идеей, в которую он уже сам не верил. Прошла пара секунд, прежде чем он осмыслил сказанное Томасом и рассеянно кивнул. Томас провел там весь день, перерисовывая карты на кальку, накладывая один рисунок на другой, сравнивая дни и недели, проверяя очередность. Иногда он выходил, чтобы перекусить, и часто — чтобы убедиться, что с Ньютом всё в порядке. Тот проснулся только к обеду и попросил рассказать подробней, что вчера произошло; а когда услышал, схватился руками за голову и осел на пол. Томас пытался успокоить его, пообещав, что в любом случае пойдёт с ним, но Ньют сказал, что расстраивается не из-за того, что, попытавшись прикончить Минхо, выкопал себе могилу. А из-за того, что не смог закончить начатое. Когда в Приют пришли гриверы, Томас почти не испугался — тот, за кого он действительно волновался, был в безопасности. Он не стал отсиживаться в картографической, а вышел сражаться наравне со всеми, но всё закончилось очень быстро — не успел он и пару раз погрузить нож в отвратительно хлюпающую склизкую тушу, как монстры ретировались, забрав с собой парня, которого Томас не знал. Он вытер оружие и вернулся к работе. А к вечеру, когда бегуны один за другим вернулись из Лабиринта, он уже знал. Знал весь код, от и до, и не было никаких сомнений ни в правильности слов, ни в их последовательности. Томас вдруг почувствовал себя невероятно богатым: как будто он нёс в руках что-то очень ценное и был абсолютно уверен, что никогда это не потеряет. Радость и чувство выполненного долга затопили его целиком. Он наконец-то сделал то, ради чего был сюда послан. Как только он вышел на улицу, то увидел Минхо, как раз идущего в картографическую, чтобы зарисовать схему сегодняшнего дня. Томас тут же начал соображать, что стоит рассказать Стражу бегунов, а о чем лучше промолчать, и нужно ли вообще говорить, что он нашел что-то действительно важное. Но дойти до него Минхо не успел: на полпути его перехватил Алби, и они оба направились к Берлоге, о чем-то переговариваясь. Как только они зашли внутрь, оттуда вышли все остальные, и разбрелись кто куда. Это Томасу совсем не понравилось. Что они могут там обсуждать, кроме того, что произошло вчера? Даже если они будут обсуждать поиск выхода из Лабиринта, Томасу все равно необходимо об этом знать. Он воровато оглянулся и пошёл к Берлоге, надеясь, что никто не решится остановить его. Он услышал их, как только переступил порог, хотя голоса доносились со второго этажа: разговор уже шёл на очень повышенных тонах. Алби разгневанно кричал, а Минхо отвечал сдержанно, но каждое его слово сочилось еле сдерживаемой злостью. Сначала Томас не мог разобрать слов, но потом стал постепенно понимать, о чем речь. — У нас есть правила, Минхо! — орал Алби. — Мы не можем делать исключения! Если за проступком не последует наказание, все начнут делать, что хотят, у нас воцарится ёбаная анархия, и всё пойдёт через жопу! — У нас и так всё идёт через жопу! — парировал Минхо. — Ты не понимаешь. То, что сейчас происходит — это начало конца. Мы больше не сможем жить здесь, как раньше, с анархией или без. Единственный способ выжить — найти выход. И Чайник может его найти. Но, — голос Минхо стал более низким и властным, — если мы сейчас вышвырнем блондинку в Лабиринт, на следующий же день Томас выйдет за эти стены и больше не вернётся. — Пусть проваливают оба и сдохнут там! Всё ещё можно наладить, — голос Алби был полон отчаяния. — Честно, Минхо, я бы предпочел остаться здесь, чем возвращаться в тот мир, который видел. — Можешь оставаться, сколько хочешь! — раздраженно выкрикнул Минхо. — А я хочу убраться отсюда прежде, чем гриверы сделают из меня куклу Вуду! Поэтому никакого Изгнания не будет. — Нет, на этот раз будет так, как я сказал! Я здесь вожак, в конце концов! О, как интересно. Личное восстание Алби. Томас почти увидел, как Минхо закатывает глаза. — Ты вожак будущих трупов, если не начнешь думать головой. — Но послушай, шенк, — Алби постарался успокоиться и заговорил тише, — ты же шляешься по Лабиринту уже чёрт знает сколько! Ты знаешь его, как свои пять пальцев — почему ты думаешь, что Чайник найдет то, чего не нашел ты? — Дело не только в Лабиринте. Дело в том, что у него в башке есть какие-то ответы, и он пытается их найти. Вот сегодня он разбирал карты, искал какой-то... код. Уверен, он что-то нашел. Томас затаил дыхание. Наверняка, как только разговор закончится, Минхо примется допрашивать его. Надо обязательно продумать, что ему отвечать. — Но ведь искать код он может и не выходя за пределы Приюта? — аккуратно спросил Алби. — Ну дааа, — ответил Минхо таким тоном, будто говорил: «я понимаю, куда ты клонишь, но...» — Но он ничего нам не расскажет, если Ньюта уже не будет здесь. — Боже, Минхо, — устало выдохнул Алби. — Неужели мне надо учить тебя, как заставить человека делать то, что тебе нужно? — Ох, чёрт... — было слышно по голосу, как Минхо улыбается. Дальше Томас слушать не стал. Он выскочил из Берлоги и помчался к Кутузке со всех ног. Ньют лежал на полу, ковыряя пальцем штукатурку, но тут же вскочил, когда услышал, как открылась дверь. — Они хотят Изгнать тебя! — воскликнул Томас, чуть не врезавшись в стену. — Я знаю, Томми, — спокойно произнёс Ньют, подходя ближе к зарешеченному окошку. — Что ж тут удивительного? Я нарушил Первое Правило. — Нет! Они хотят Изгнать тебя, не позволив мне уйти за тобой! — Томас в панике заметался по помещению, заламывая руки, и, наконец, приник к окошечку с другой стороны. — Они хотят Изгнать тебя, — торопливо повторял он, зачем-то хватаясь пальцами за прутья решетки. — Ты не выживешь там один. Но я... я знаю, куда нам идти. И я знаю, что делать дальше. Я нашёл код. Мы уйдём вместе, слышишь? Надо уйти прямо сейчас! Только нужно быстро... У кого хранятся ключи? Ньют, скажи, у кого... Томас не успел договорить — Ньют вдруг вскрикнул, боль вспыхнула внутри, опалив мозг, и всё погрузилось во тьму. *** Когда Томас первый раз открыл глаза, то решил, что находится в каком-то подвале или другом помещении без окон и любого доступа света — вокруг была абсолютная темнота. Правая часть затылка страшно пульсировала и посылала импульсы боли по всему телу. Руки были связаны за спиной, и долгое время вывернутые суставы неприятно ныли. Томас зажмурился и просидел так ещё, наверное, минут десять, пытаясь успокоиться, чтобы хотя бы уменьшить частоту ударов, сотрясающих его черепную коробку изнутри. А когда он открыл глаза во второй раз, то темнота стала рассеиваться, превращаясь в размытые разноцветные пятна, которые, в свою очередь, приобрели четкость, и Томас понял, что находится на улице. Солнце стояло высоко над головой и даже, кажется, уже начало опускаться — похоже, он был без сознания очень долго. Ньют! Чёрт, они могли сделать с ним что угодно за это время! Томас с трудом встал на ноги, но уйти далеко ему не удалось — что-то дернуло сзади, останавливая. Томас вдруг понял, что связаны не только руки — вокруг его шеи и поперек груди тоже была протянута веревка, и, обернувшись, он увидел, что ее конец был привязан к большому дереву. Он находился в Могильнике, и вокруг больше не было никого. Томас подергал руками, окончательно убеждаясь в том, что это бесполезно, и сел на землю. Что ему делать? Кричать? Ха, тут нет ни одного человека, который пришёл бы ему на помощь. Разве что Чак, но он слишком боится Минхо и не станет делать что-то против его воли. А в том, что на привязь его посадил именно Минхо, Томас не сомневался. Ему пришлось сидеть так до самого вечера, мучаясь от неизвестности и отвратительно-красочных картинок, которые ему подсовывал воспаленный мозг. Боже, только бы ничего из этого не было правдой... В тот момент, когда идея повеситься на этой веревке стала казаться заманчивой, раздался хруст веток, ломающихся под чьими-то тяжелыми шагами, и он увидел Минхо, пробирающегося к нему сквозь кусты. Томас тут же поднялся на ноги и весь напрягся, настороженно следя за ним, будто готовясь к нападению. — Ну, как ты, Чайник? — почти весело поприветствовал Минхо, подходя к нему. — Выспался? — Что ты собираешься делать? — напряженно проговорил Томас, игнорируя вопрос. — О, не волнуйся, всего лишь отведу тебя посмотреть представление. Это традиция такая — весь Приют должен присутствовать. Что-то вроде увеселительной программы. Он что, издевается?! — Да не со мной, чёрт возьми! Минхо посмотрел ему прямо в глаза. — Он приговорен к Изгнанию. А чего ещё ты ожидал? — он провел рукой по взбухшей царапине рядом с ключицей. Томасу показалось, что почву выбили у него из-под ног. — Я больше не побегу в Лабиринт, — медленно сказал он, понимая, что это ничего не изменит. Решение принято. Минхо улыбнулся. — Ты так мило ворковал со своей возлюбленной про код, — произнёс он, отвязывая верёвку от дерева. Томас попытался вырваться, но Минхо был намного сильнее. — Так что от беготни ты теперь освобождён. Куда идти, мы знаем и так. — Если ты сделаешь это, я никогда тебе его не расскажу, — процедил Томас, идя вслед за Минхо. — О, ну, конечно, расскажешь, Чайник, — они вышли из Могильника и направились к восточным дверям. Весь Приют уже собрался там. — Мы и не таких ломали. Томасу не стало страшно от этих слов. Ему вообще было плевать, что может произойти потом. Чем ближе они подходили, тем тише становилось вокруг — приютели замолкали, замечая Томаса, и молча смотрели на него, как на диковинное дикое животное. Взгляд казался знакомым, и он вдруг понял, почему — точно так же Чак всегда смотрел на Ньюта. Толпа, образовывающая полукруг, расступилась перед ними, и Томас увидел его — он стоял так же, как когда-то Бен: без конвоя или веревки, с небольшим рюкзаком за спиной. Казалось, Ньют был абсолютно спокоен, но стоило ему увидеть Томаса, как его всего передернуло, и он непроизвольно сделал шаг вперёд, но тут же опомнился и встал обратно, не отводя взгляда от глаз Томаса. Это было невыносимо. Минхо остановился метрах в восьми от Ньюта, и Томасу, видимо, полагалось остановиться тоже, но он, абсолютно осознавая тщетность этого, рванул вперёд. Верёвка впилась в шею, Минхо резко потянул назад, и Томас повалился на землю. Он видел, как Ньют пытается подойти к нему и как Минхо вытаскивает нож — только попробуй. Томас поднялся, но Минхо ударил его по ногам, и он упал на колени. Веревка, всё больше напоминающая ошейник, чужая рука, сжимающая поводок — он был как чёртова собака. Он почти слышал властное «к ноге». Томас не мог больше притворяться сильным. Он не мог больше. Он просто не мог. Его затрясло. Слёзы покатились по щекам — он уже даже не пытался их контролировать — а губы сами собой повторяли «нет», «Ньют», «пожалуйста»... Он знал, что все сейчас смотрят на него; он знал, что Минхо презрительно ухмыляется; он знал, что выглядит жалким. Он таким и был. — Томми... — голос был тихий, весь сочащийся болью, — Томми, не надо... пожалуйста... Боже! Ньют пытается успокоить его, когда всё должно быть наоборот! Вперёд вышел Алби и негромко — тишина была почти абсолютная — произнёс свои обычные слова. Ньют развернулся и пошёл к выходу — Томас видел, как его плечи мелко дрожали. Нет! Нет! Он не будет опускать руки, пока ещё есть хоть малейшая возможность что-то исправить! — Подожди, детка, а попрощаться? — приторно произнёс Минхо. Томас опять забился, как рыба, пойманная в сети. — Да подержите кто-нибудь этого психа! Ему было все равно, кому Минхо поручил держать его — он просто продолжил рваться вперёд, почти рыча от отчаяния, как одержимый. Верёвка с каждым разом всё сильнее врезалась в шею, но Томасу даже начала нравиться эта боль — как доказательство того, что он ещё не сдался. Минхо подошёл к Ньюту, который так и замер спиной ко всем, не в силах повернуться. Страж бегунов схватил его за руку и резко развернул, притягивая к себе и обнимая. — Не смей! — выкрикнул Томас, глядя, как напрягаются мышцы на руках Минхо, когда он стискивает Ньюта сильнее. Томас понимал, что это представление — для него, и единственная цель — вывести его из себя, довести до изнеможения, чтобы потом делать с ним, что угодно. Но не поддаваться этому было выше его сил. Минхо наконец отступил и вдруг благосклонно улыбнулся: — Ладно! Можешь попрощаться и с ним тоже. Ньют бросился к Томасу, но в тот момент, когда тонкие пальцы блондина коснулись его лица, Минхо рявкнул: — Стоп! Я передумал! Проваливай! — и толкнул Ньюта ко входу в Лабиринт, забирая верёвку обратно в свои руки. Томасу казалось, что его сердце сейчас просто разорвет на части. Человек не может вынести столько — какого чёрта он ещё жив?! Глаза Ньюта застекленели и стали похожи на лёд. Он развернулся и переступил границу, отделяющую Приют от Лабиринта. Он шёл медленно, расправив плечи, не оглядываясь и почти не хромая. Только в самом конце коридора он обернулся и, найдя глазами Томаса, зашевелил губами. Прощай, Томми И скрылся за поворотом. Томас завыл. Ему было плевать на то, что его сочтут слабым, плевать, что он походил на сумасшедшего, плевать на всё! Они сделали его цепным псом - он и будет им! Он раздерёт Минхо горло, как только они потеряют бдительность или ослабят верёвки. Он не выведет их отсюда и никогда не расскажет про код, что бы они с ним ни сделали. Пусть эти ублюдки сдохнут здесь один за другим, мучимые страхом перед неизбежной смертью. Он огляделся - сквозь слёзы всё казалось размытым и сюрреалистичным - все смотрели на него; лица некоторых были полны ужаса, другие глядели с презрением или непониманием и лишь некоторые - с состраданием. Томас резко вскочил на ноги и дёрнулся вперёд, но было совершенной глупостью предполагать, что верёвки порвутся или Минхо выпустит их - так что он только содрал кожу на запястьях и шее. Минхо пнул его по ноге, и Томас снова рухнул на землю, оказавшись на правом боку. Следующий удар пришёлся на рёбра, и он рефлекторно согнулся в жалкой попытке защититься. Дыхание перехватило, но, кажется ничего сломано не было. Сквозь шум в ушах он услышал, как Минхо гаркнул: - Что уставились?! Расходимся! Он в любом случае не успеет вернуться! Стены, словно в подтверждение его слов, начали медленно сдвигаться. Коридор был пуст. Томас почувствовал, как верёвка натянулась, сильнее сдавив шею, и потащила его назад. Он захрипел и попытался схватиться за неё, чтобы хоть немного ослабить - руки беспомощно дёрнулись, вызвав резкую боль в лопатках. Если он не хотел удавиться, надо было как можно быстрее подняться и снизить натяжение верёвки, сократив расстояние между ним и Минхо - но вместо этого Томас упёрся ногами и плечом в землю, не давая сдвинуть себя с места. Пусть всё катится к чёрту. Минхо резко дёрнул на себя, и Томас перевернулся на спину, заскулив от боли. Нет, так не пойдёт - сопротивляться будет проще, если ему удастся встать. Томас поднялся - Минхо не мешал ему, очевидно, думая, что тот пойдёт с ним, - и рванул вправо, на мгновение почувствовав, что верёвка ослабла. Но через секунду она опять натянулась, и он услышал, как Минхо покрывает его матом. Все это было бесполезно. Он не мог вырваться, двери закрывались, а Ньют - там, в Лабиринте, один, и ему очень нужна помощь... А он ничего не мог сделать. Томас ненавидел чувствовать себя беспомощным. Клинт бежал прямо к ним - наверняка для того чтобы вкатить ему успокоительное. Тогда он уже ничего не сможет сделать. Вот и всё. Томас слабо дёрнулся в последний раз, скорее от отчаяния, чем всерьёз. Медяк забежал ему за спину, исчезнув из поля зрения, и... Томас почувствовал свободу. Ему понадобилась секунда, чтобы осознать это, а потом он бросился вперёд, едва не упав. Он не знал, что происходило сзади, поэтому просто бежал изо всех сил, не останавливаясь. Большинство приютелей уже отошли достаточно далеко, поэтому никто не мог его остановить. Было невероятно страшно - казалось, кто-то вот-вот схватит его в последний момент. Выход ещё не закрылся, и он знал, что успеет. А около самой двери стоял Чак. Стоял, глядя на него широко раскрытыми глазами, застыв в какой-то неестественной позе, как будто не мог решить, останавливать его или нет. "Пожалуйста, не надо", - взмолился Томас, не в силах произнести это из-за сбитого дыхания. - "Отойди, Чак. Отойди!" Три метра, два, один - Томас пролетел мимо, задев Чака плечом, и оказался в Лабиринте. Он обернулся: Клинт лежал на земле, а Минхо разбивал об него руки. Последнее, что он увидел, прежде чем стены сдвинулись - счастливое, улыбающееся лицо Чака. А потом Томас, едва переведя дыхание, побежал вглубь Лабиринта. — Ньюююют! — заорал он, на бегу срывая с рук веревку и вытирая глаза. Он врезался в стену, на скорости залетая за угол, и до крови ободрал левую руку и щёку, но не остановился. Что-то давило внутри, он задыхался, всё время спотыкался, почти падая, а стены качались вокруг, то надвигаясь, то отдаляясь, как будто смеялись над ним, как будто отказывались отдавать ему его Ньюта... Он не знал, куда бежать дальше, он не помнил, куда поворачивал до этого, он и не хотел помнить... Они всё равно больше не вернутся в Приют, никогда, ни за что. — Ньют! Томас остановился и в отчаянии заломил руки. Он кричал и кричал, поднимая лицо куда-то вверх, и жилы на его лице натягивались, как струны. Горло начало саднить, и слёзы опять хлынули потоком. Щёку страшно защипало, когда солёная влага коснулась распоротой кожи, но Томас не обратил на это никакого внимания — боль внутри была в сто раз сильнее. Но Ньют не мог уйти далеко, не мог! Его нога... А если гривер... Нет, гриверы уже забрали одного сегодня. Томас цеплялся за эту мысль, как за последнюю надежду, хотя прекрасно понимал, насколько она хрупка и наивна. Он упал на колени, потому что ноги дрожали, и попытался восстановить дыхание, но стало только хуже. Он уже не кричал, но всё равно повторял имя, которое было почти не различить из-за рыданий. Вот и всё. Воздух кончился, вода попала в лёгкие, мышцы свела судорога, и больше не было смысла сопротивляться. Толщи воды, давящие на него сверху, сжимали голову тисками, стремясь расплющить, а внутрь заползали отвратительные, мерзкие щупальца отчаяния. Томас «Прекрати!» — Томас зажал уши руками. Он был уверен, что это чертов Лабиринт издевается над ним. Или просто больное воображение пытается дать желаемое, чтобы спасти последние крохи рассудка. — Томас! Томаааас! Голос действительно существовал. Тихий, почти неслышный, он доносился откуда-то слева, и Томас вскочил, снова бросившись бежать. Поворот, второй, третий — Томас перестал считать и просто бежал на голос, крича в ответ. Ещё раз направо... и он увидел. Увидел, на другом конце коридора, увидел и вдохнул воздух полной грудью, освобождаясь от страха. Ньют захромал ему навстречу с почти безумной улыбкой на лице. Но Томас был быстрее, так что Ньюту не пришлось сделать и десяти шагов, когда они встретились и схватились друг за друга, как за спасательные круги. Томас прижал блондина к стене — ближе, ещё ближе — и их солёные от слёз губы нашли друг друга. Поцелуи были короткие, резкие, больше похожие на укусы, как будто они не могли решить, что сейчас важнее — видеть или чувствовать. Ньют улыбался и шептал: «Томми, Томми, Томми...». Томас обводил руками его плечи, шею, лицо, зарывался в волосы, словно хотел убедиться, что всё в порядке, что это действительно он, а не какой-нибудь фантом, решивший окончательно добить его расшатанную психику. Темнота сгущалась вокруг них, но не могла оказаться между ними. В конце концов они нашли в себе силы остановиться и просто стояли, соприкасаясь лбами, тяжело дыша, не думая ни о чём вокруг, кроме того, что всё-таки не потеряли друг друга. Ньют почти до боли сжимал плечи Томаса, да и тот крепко держал его в объятьях, потому что, казалось, если отпустить — всё исчезнет. Но, даже несмотря на этот первобытный страх, Томас чувствовал себя невероятно счастливым. — Томми, — тёплое дыхание Ньюта коснулось его щеки, а пальцы обхватили правое запястье, обводя следы от веревки, — как ты смог вырваться? — Это Клинт, — ответил Томас, глядя, как Ньют поднимает его руку вверх и рассматривает ее. — Он обрубил веревку. — Он всегда был лучшим шенком среди них, — Ньют слегка улыбнулся и нежно прикоснулся губами к красной полоске на запястье Томаса. Тот наблюдал, затаив дыхание, как медленно двигаются бледные губы и как выступившая на коже кровь смазывается, окрашивая их в красный. — Томми, — голос Ньюта звучал одновременно испуганно и решительно. И ещё чертовски соблазнительно. — Я хочу тебя. Давай займемся сексом, пока не сдохли. И, сказав это, он чуть повернул руку Томаса и обхватил губами указательный палец. Дьявол Они снова начали целоваться, и на этот раз не резко и прерывисто, а долго, страстно, со всё более нараставшим желанием. Их языки сплелись, и это было похоже на соревнование, в котором никто не хотел ни проиграть, ни выиграть. Томас снимал с Ньюта рюкзак, всё ещё висевший за его спиной, а тот дрожащими от возбуждения руками пытался расстегнуть ремень Томаса, издавая при этом тихие, сводящие с ума стоны. Томас планировал положить рюкзак на землю, но выронил его, и тот, стукнувшись о твёрдую поверхность, издал громкий грохочущий звук, эхом отразившийся от стен Лабиринта. Они замерли. Неожиданно мысль, которая должна была быть первой, как только они ступили на эти плиты, пришла в голову обоим. — А если гриверы… — прошептал Томас, пытаясь преодолеть стихийное возбуждение и мыслить рационально. Ничего не получалось — растрёпанный Ньют с покрасневшими, распухшими губами всё ещё стоял перед ним. — А мне плевать, — ответил он, видимо, даже и не думая предпринимать таких обреченных на провал попыток. Он схватил края футболки Томаса и потянул их вверх. — Мне плевать, слышишь? Сними это. Его обычно высокий для парня голос сейчас звучал низко и хрипло, и Томас подчинился беспрекословно. Ньют тоже стянул свою футболку, и они снова набросились друг на друга, прижимаясь так сильно, будто хотели слиться в одно целое. Томас просунул правое колено между ног Ньюта, побуждая развести их шире, и тот сделал это, не сопротивляясь, а, наоборот, довольно постанывая. Губы Томаса переместились на его шею, то целуя, то слегка кусая, то втягивая кожу, а руки гладили грудь, живот, выступающие рёбра. Ньют стонал в голос, распаляя его ещё сильнее. В штанах давно было тесно, член ныл и пульсировал, но Томас не решался зайти дальше, слишком хорошо помня, чем это закончилось в прошлый раз. Ему было плевать, если бы Ньют ударил его ещё хоть тысячу раз, но снова видеть слёзы, а тем более быть их причиной — нет, этого нельзя было допустить. После нескольких попыток Ньюта расстегнуть ему ремень, которые Томас мягко прерывал, убирая его руки, блондин схватил его за подбородок и заставил посмотреть себе в глаза. — Томми, — недовольно пророкотал он, — что за херня? Я же вижу, что ты хочешь, — он провел рукой по выпуклости на штанах Томаса, слегка надавив, и с улыбкой наблюдал, как тот задрожал и оперся рукой о стену, чтобы не упасть. Томасу понадобилась пара секунд — восстановить дыхание— прежде чем он смог сказать: — Ты уверен, что сам этого хочешь? — А ты сомневаешься? — Ньют ухмыльнулся и провёл рукой ещё раз, сильнее сжимая член Томаса сквозь ткань брюк. — Хватит, — простонал Томас, перехватывая его руку, хотя единственное, чего он хотел — это чтобы Ньют продолжал. — Иначе я перестану себя контролировать. — Я не против, шенк, — Ньют наклонился, втягивая его в поцелуй. Томас собрал всю свою волю и отстранился. — Чёрт подери, Ньют... Я хочу тебя даже больше, чем выбраться из этого грёбаного Лабиринта! — Томас заглянул ему в глаза, стараясь угадать, случится ли с ним что-то, подобное тому, что произошло в прошлый раз. Ньют смотрел на него, и в его взгляде было только безумное желание. — Но ты уверен, что с тобой не случится ничего... плохого? Ведь ты столько пережил... И... — Ты дурак, Чайник. Как ты не понимаешь, — Ньют обхватил лицо Томаса руками и легко поцеловал в нос. — По идее, я ведь должен блевать даже от одного упоминания о сексе. Бояться всех вокруг, бросаться в слёзы от любого прикосновения. И, если бы мы выбрались отсюда, мне полагалось бы до конца своих дней уйти в монастырь, если они, конечно, ещё существуют. Но вот он я — полуголый, возбужденный, посреди Лабиринта, кишащего смертельно опасными тварями, на которых мне плевать. И я хочу тебя. Последние годы я не испытывал ничего, кроме страха и ненависти, а тут появился ты и подарил мне нормальную жизнь. Нет, даже больше — ты подарил мне свободу, Томми. Свободу выбора. Томас видел, как Ньют фактически светился, когда говорил это, и, Боже мой, с каждым словом он становился всё счастливее и счастливее. — К чертовой матери всё, что было, Томми, — прошептал Ньют, обвивая руками его шею. — Поцелуй меня. И Томас поцеловал, на этот раз не мешая Ньюту стягивать с него штаны, а помогая и ему самому избавиться от одежды. Стены Лабиринта излучали прохладу, но бурлившая под венами кровь не давала замерзнуть. Соприкосновения обнаженной кожи посылали электрические разряды по всему телу, плотно переплетенному с другим телом. Томас целовал ключицы Ньюта, сжимал его ягодицы и слушал его стоны, которые в ночной тишине Лабиринта могли быть слышны, кажется, в самом Приюте. — Кстати, насчет выбора, — прошептал Томас, млея от того, как Ньют его касается. — Если ты хочешь, я могу быть снизу. — Нет, не хочу, — Ньют провёл пальцами от груди Томаса и ниже, чуть задевая кожу ногтями. — Я хочу тебя... во мне. И когда Ньют поцеловал его так, словно он — единственно важное, что есть в мире; когда воздух заискрил между ними, не выдержав бешеного потока электричества; когда кожа касалась кожи, и в переплетении тел было непонятно, своя это рука или чужая; когда и не стало ничего чужого, потому что они были одним целым; когда перестало хватать воздуха и приходилось задирать голову вверх, с жадностью глотая кислород; когда Томас наконец вошёл в Ньюта, чувствуя, как тот замер в его руках, но не отстранился и не стал сопротивляться, а просто поцеловал его; когда Ньют позволил ему двигаться, а потом сам стал подмахивать и шептать «сильнее»; когда от удовольствия темнело в глазах и казалось — ещё секунда, и сердце не выдержит больше; когда Ньют стонал его имя — не шенк, не Чайник, не Том, не Томас — Томми:«О Боже, Томми», «ещё, Томми», «быстрее, Томми»; когда, казалось, нельзя было быть ещё ближе друг к другу, но всё равно хотелось; когда ничто больше не имело значения, кроме них самих; и когда они принадлежали друг другу и только друг другу — тогда Томас чувствовал, что каждый его шаг и каждый раз, когда он плыл против течения, борясь с ним, — всё было не зря. Он не напрасно появился здесь и, возможно, вся его жизнь, которую он не помнил, вела его к тому, чтобы спасти одного-единственного человека. Человека, который тонул — так же, как и он сам. И когда Ньют, захлебнувшись воздухом, выгнулся так, что касался стены только затылком, а по его телу прошли судороги — одна за другой — Томас сорвался с края скалы, уходящей за облака, в бескрайнее море, в самую бездну, на самое дно... *** Томас проснулся от холода. Ньют лежал рядом с ним, прижимаясь всем телом, и тоже мелко дрожал. Когда Томас открыл глаза, он увидел только сплошное серое пятно вместо голубого неба. Солнце не взошло. Самое странное был то, что Томасу было плевать на это. На кой чёрт ему теперь гребаное солнце, когда они, слава Богу, никогда больше не вернутся в Приют. Мысли о Приюте заставили его подумать о том, что вчера они вряд ли ушли далеко, и вполне может случиться, что, когда двери откроются, их пойдут искать. Томас аккуратно выбрался из объятий Ньюта и начал одеваться. Он знал, куда им нужно идти. Если всё получится... Он знает код, и они, быть может, смогут наконец вырваться отсюда... И тут Томас увидел их. Они стояли, не двигаясь, огромные, омерзительные, и их стальные орудия то высовывались из склизкого тела, то втягивались обратно с отвратительным причмокивающим звуком. Они как будто специально ждали, пока Томас проснётся, желая, чтобы он помучился, перед тем как умереть. Их стояло по двое с каждой стороны коридора — выходы были перекрыты. Томас отвернулся, присел на корточки перед Ньютом и нежно тронул его за плечо. — Ньют... — Томас удивился, услышав, что его голос почти не дрожит. — Ньют, проснись... Ньют поморщился и открыл глаза, фокусируя взгляд. Он открыл было рот, чтобы сказать что-то, но Томас приложил палец к губам и указал рукой туда, где стояли гриверы — пока ещё неподвижно. Ньют за одну секунду стал белее мела. — Тсс, — Томас взял его за плечи, успокаивая, как маленького ребенка, — всё хорошо. Мы выберемся, обещаю. Боже мой, никогда, никогда он ещё так не врал. Ньют сжал зубы, кивнул и стал одеваться, то и дело бросая в сторону гриверов полные ужаса взгляды. Томас пытался придумать какой-нибудь план, хоть что-то, но ничего не выходило. Они были в ловушке. Ньют подхватил с пола свой рюкзак и вынул из него два ножа. — Держи, — сказал он, отдавая один из них Томасу. Томас перехватил крепкую деревянную рукоятку, сжимая её так, чтобы было удобно бить. Он в любом случае не собирался сдаваться без боя. — Томми, — Ньют схватил его за руку и развернул к себе. Томас поцеловал его, левой рукой притягивая за шею, нежно поглаживая скулу большим пальцем. — Томми, — глаза Ньюта заблестели, и Томас не знал, что сказать, чтобы его успокоить. — Томми, я не хочу опять тебя потерять. — Знаешь, я думаю, — Томас оглянулся на гриверов, которые зашевелились оживлённее, клацая своим оружием, — так или иначе, мы всё равно уйдем отсюда вместе. Ньют неожиданно усмехнулся. — А ведь ты прав, Чайник! — Не называй меня Чайником! — воскликнул Томас и вдруг засмеялся. Какая к чёрту разница, если даже они умрут, если солнце никогда не взойдет больше или мир сгинет во тьму! — Неважно, Томми, — откликнулся Ньют, как будто мог читать его мысли. Они поцеловались ещё раз — мимолетное касание губ, похожее на прощание. ...или на обещание чего-то большего. А потом взялись за руки. И бросились вперёд.