like@angel

Ненавижу такие моменты. Когда Киёхару прижимается к нему, обнимает его, целует так развязно, так развратно… Умелый язычок переплетается с чужим, дразнит, ласкает, заводит. Его, меня, весь зал. В такие моменты я счастлив, что бас надежно прикрывает пах, и он не может, обернувшись, увидеть, что я в который раз возбуждён от его откровенности. Он прижмётся и ко мне позже, обняв за талию, щекоча дыханием кожу. Но мне и этого много. Может, он и замечает, как от его прикосновений у меня учащаются дыхание и пульс. Может. Но я надеюсь, что Киёхару не настолько интересна моя персона, чтобы обращать на это внимание. Возбуждение пройдёт к завершению концерта, а душ успокоит окончательно. И всё будет в порядке до следующего выступления, пока Киёхару снова не склонится над Шином, втягивая его в безумный, жадный поцелуй. Врать самому себе так приятно иногда. Можно думать, что это всего лишь эйфория от концерта и естественная реакция на действительно возбуждающее зрелище. В сценическом свете Киёхару кажется восхитительно андрогинным существом. Но… я ведь знаю, что это ложь. Что даже и вне сцены я хочу его. Хочу так, что, кажется, скоро закалюсь под холодным душем. Он не знает. Шин не знает и не должен знать. Потому что мне хочется свернуть гитаристу шею, когда Киёхару льнёт к нему. Я знаю, что они спят друг с другом – конечно, знаю. Мы не крутые рок-звёзды, и номер в гостинице всегда один на троих. Хорошо, что они думают, будто я крепко сплю. Нет, после лайвов я действительно сплю как убитый, тут они правы. Меня не разбудит даже артиллерийский залп, не говоря о возне любовников на дальней кровати. Но в перерывах, когда мы в другом городе, а концерта в этот день нет… Боги, неужели они, правда, думают, что я так крепко сплю? Да я столько ночей лежал, жадно вслушиваясь в сладострастные стоны, в приглушенные всхлипы и вскрики, в недвусмысленные, влажные, непристойные звуки поцелуев и тихие поскрипывания кровати... Лежал, представляя себе, какой он в эти моменты. Как он выгибается, кусая восхитительно пухлую нижнюю губу, как прикрывает глаза, как тонкие пальцы судорожно цепляются за чужие плечи, за спинку кровати. Как хрупкое тело содрогается от оргазма... И едва дожидался момента, когда он вернётся в свою постель и затихнет, чтобы проскользнуть в душ. Прохладная вода снимала напряжение и остужала разгорячённую кожу, а после можно было спуститься в бар и пропустить пару стаканчиков, пока не подсохнут волосы. Я вообще старался после концертов подольше оставаться и сидеть со стаффом в надежде, что этой ночью смогу выспаться. Я уже вернулся однажды раньше, чем ожидал, и сомневаюсь, что ещё раз выдержу зрелище того, как Шин вламывается в хрупкое тело грубыми, сильными толчками, а Киёхару, цепляясь пальцами за простыни и запрокинув голову, хрипло стонет, срываясь на вскрики и подаваясь навстречу. Мне показалось тогда, что выкрученный до упора кран с холодной водой мне только чудился – вода была горячей. Я хотел, до безумия хотел оказаться в этот момент на месте Шина. И до безумия хотел Киёхару. Нашего нескладного, тощего, некрасивого Киё-куна. Восхитительно чувственного, притягательного, желанного… Никому из них и в голову не приходило, что у их «малыша Хитоки» могут быть такие мысли. Никто из них и подумать не мог, что я хочу Киёхару. Так было проще. Разводить сопли и делать из группы сборище неудовлетворённых благородных девиц было глупо. Навязывать кому-то свои желания – тоже. Всегда есть квартал красных фонарей, всегда есть девочки и мальчики на самый взыскательный вкус. Не то, чтобы я часто там бывал, но самолюбие тешили восхищённые вздохи мамаш борделей, когда я шёл мимо них. Для них я был кем-то вроде благородного господина, сошедшего с картины. Тёмная, просторная одежда, собранные в хвост длинные волосы, тонкие черты лица – отголосок благородной крови далёких предков. А очередная безымянная девушка провожала меня чуть не со слезами. Наверное, редко их клиенты были такими, как я. Они дарили покой мне, а я сполна расплачивался за удовольствие. Это помогало. Действительно помогало – на некоторое время. Я чувствовал себя заключённым в какой-то дикий порочный круг из мыслей, чувств, бессонных ночей в компании барменов и как итог – визитов в обитель жриц любви и недолгого облегчения. И знал, что вечно так продолжаться не может. Конец моим ночным бдениям положил совершенно неожиданный человек. Когда они с Хайде успели так сблизиться, я не понял. Как не понял и того, испытал я облегчение или сожаление. Теперь Киёхару пропадал в их общей квартире, не отвечал на звонки, мог пропустить репетицию или притащить на неё своего ставшего внезапно таким близким друга. Шин в присутствии Хидэто серел и рвал струны, а Киёхару весь светился от счастья. Я же старался не задумываться о природе их отношений – в конце концов, это было их личным делом. - Как ты думаешь, они трахаются? – я поморщился, не глядя на Шина, и продолжил перетягивать струну. - Кто? - Киё-кун и Хидэто. В своем персональном маленьком раю, - слова сочились ядом. - Тебя это так заботит? Ты что, ревнуешь Киё-куна? - Я?! Эту тощую немочь?! – возмущению его, казалось, не было предела. - Спать с ним тебе это не мешало, - я поёжился, когда он подлетел ко мне и, схватив за рубашку, прошипел в лицо: - Ты что, всё знаешь?! Шпионил за нами?! - Шин, уймись. Мы ночевали в одном номере. Было бы странно, если бы я не знал о ваших постельных подвигах. Вы не очень-то беспокоились о том, что я могу проснуться и увидеть вас. А я не настолько крепко сплю, чтобы вас не услышать. - Значит, видел, да? И как? Лежал рядышком и дрочил, мечтая оказаться на моём месте, а, Хитоки-кун? – голос у него внезапно понизился, в нём прорезались игривые, соблазняющие нотки. – Он такой сладкий, такой узкий… И податливый… Просто сказка. Ни с одной девушкой так не будет, Хито-кун. А знал бы ты, как он сосёт – с ума сойти можно. Просто представь на секунду, как бы он сделал это для тебя… - я и не заметил, что Шин мурлыкал это, уже отобрав у меня бас и опустившись на колени между моих раздвинутых ног, поглаживая внушительную выпуклость под грубой тканью джинсов. – Хотел его, верно? И хочешь… Наш малыш Хитоки так сильно хочет… Позволь мне… Я оттолкнул его, вскакивая на ноги. Этого еще не хватало. - Отвали. Не втягивайте меня в свои игры. Я нормальный, в отличие от вас. И меня не интересуют мужики. Он расхохотался так, что у меня мурашки по коже побежали. - Хитоки, ты жалок. Ты ни хрена вообще вокруг не замечаешь. Ни того, как на тебя девушки смотрят, шеи сворачивая, ни того, что Киёхару готов по первому твоему зову под тебя лечь и ножки раздвинуть. Он меня в постели твоим именем зовёт, когда уверен, что тебя рядом нет. Боится, что себя выдаст, дурак. А может, стоило бы ему себя не сдерживать, а? Может, если бы он прекратил корчить из себя несчастного влюблённого, то давно получил бы тебя со всеми потрохами? – Шин уже кричал. – Но Хитоки же у нас из себя весь такой неприступный и благородный! Никаких мужиков, никаких непристойностей, только гитары и больше никого. Может, ты вообще девственник? - Заткнись. Моя личная жизнь не касается ни тебя, ни его. И если я когда-нибудь свихнусь настолько, чтобы возжелать Киёхару, то ты узнаешь об этом последним, я тебя уверяю, - в крови бурлил адреналин, а руки мелко дрожали. - Меня от вас обоих тошнит. И от тебя, и от него. Тощая шлюха, готовая подставить задницу тому, кто предложит… Да он только на это и годится! И ещё считает, что чего-то стоит... Да никогда вы не добьетесь ни хрена! Так и будете третьесортной группой на отшибе. А с меня довольно! Я сам не понял, как он оказался лежащим на полу, держась за щёку, а я стоял над ним с занесённым кулаком и тяжело дышал от накатившей волны ярости. - Пошёл вон. Катись отсюда, пока я не размазал твои ссохшиеся мозги по стене. Ты не стоишь и его пальца, раз позволяешь себе такое. Хочешь славы? Добивайся её сам, а нас оставь в покое. Шин ушёл, а я не мог успокоиться, вопреки обыкновению выкуривая сигарету за сигаретой. Но он был прав. Пусть в одном, всего в одном, но прав. Я хотел. И сходил с ума от этого. И мне действительно не давало покоя то, что Киёхару и Такараи жили вместе. И слова Шина… Неужели правда? - Эй, Хитоки, - меня бесцеремонно тормошили. - Что случилось? Где Шин? Что с тобой? - Шин ушёл. Совсем ушёл. - То есть, как ушёл? Куда? - Из группы ушёл. Он считает, что мы не движемся вперёд, поэтому так и останемся третьесортной группой на отшибе… Он тут много всего наговорил. Просто он больше не вернётся – и всё. Киёхару выглядел потерянным, и я его понимал. Но не соврать ему и выложить всё как было, я не смог. Слишком многое пришлось бы объяснять. - Но как же альбом? И тур? Как же мы будем без него? - Альбом уже записан, фотосессии закончились, а в тур позовём сессионщика. У нас всё получится и без него, вот увидишь. Мы сможем и без него всё сделать. Он взъерошил недавно остриженные волосы. Не так-то просто было привыкнуть к тому, что теперь хаос на голове сменила аккуратная короткая стрижка, а волосы стали почти натурального цвета. Образ к новому альбому, совершенно новый, уже не то индис-безумие, что раньше. И Киёхару казался ещё более хрупким, нежным, даже женственным. А мне стало сложнее не думать о нём. А потом как-то незаметно они с Хайде разошлись, и Киёхару переехал в новую квартиру. Я не заострял на этом внимание – в голове роились идеи для альбома, мы сутками пропадали в студии, творя то, что стало для нас прорывом. Я обрезал волосы, Киёхару обретал всё более женственные черты – готовился к выходу альбома-вызова. Он как-то слишком просто смирился с тем, что из его жизни ушли и друг, и любовник. А может, просто не хотел показывать. Он стал ближе – теперь нас было только двое. И я знал, что рано или поздно я могу не выдержать. Он манил к себе, притягивал взгляд, занимал все мысли. Я уже не мог обманывать себя, проводя время с девушками. У меня не было на это времени. Был только он. Почти круглые сутки. - Хитоки-сан, я договорился насчёт фотосета, - в студию заглянул менеджер. - Что за фотосет? - О, они сказали, что это будет нечто особенное, - такая загадочность меня настораживала. Не люблю сюрпризы, когда дело касается фотосетов. Чего стоил только буклет к Cruel, когда я едва поборол в себе желание сбежать от греха, только бы не чувствовать больше щекой мягкость его кожи. Но то, что нам приготовили, превзошло все мои ожидания. Фотосет в ванной, в одних полотенцах, когда свет переливчато играет в капельках воды на его плече, когда хрупкое тело так близко и нас разделяют только два куска белой ткани. Но за спинами фотограф, стафф, менеджер. Ловящая каждое движение камера, тихие переговоры, и мы… сначала далеко, потом всё ближе, почти кожа к коже. Я чувствую, как он подрагивает не то от холода, не то от напряжения, я вижу, как его губы чуть приоткрываются, как он нервно облизывается – и хочу эти губы. Хочу его… И, не удержавшись, едва ощутимо касаюсь губами его плеча, чувствуя, как он судорожно выдыхает. И я почти не удивлён, когда после фотосессии он буквально запихивает меня в какую-то тёмную каморку и прижимается всем телом, тяжело, с хрипами дыша, цепляясь руками за мою рубашку. И тянется за поцелуем с отчаянием умирающего в пустыне. - Пожалуйста… Хитоки… Его губы мягкие и горькие от сигаретного дыма, но кажется, что слаще поцелуя в моей жизни не было. Он тихо стонет, и я чувствую, что вот-вот сойду с ума. Руки не слушаются, путаются в коротких волосах, притягивают ближе, прижимают хрупкое тело до хруста рёбер. Как хорошо… Его тело отзывчивое, чувствительное, он жарко отвечает на каждое прикосновение. И так хочется взять его прямо здесь. Пусть темно, пусть тесно, пусть… Главное – с ним. Но, кажется, у него другие планы. И я могу только привалиться к стене, чтобы не упасть, когда он опускается на колени и расстёгивает мои джинсы, стягивая их вместе с бельём. И задыхаюсь от острого наслаждения, когда тёплые губы обхватывают головку. Ах, чёрт, Шин был прав. Это невыносимо хорошо. Каждое движение губ, каждое касание невероятно умелого язычка отдаётся во всём теле жаркой волной наслаждения, а темнота только подстёгивает воображение, рождая в затуманенном возбуждением мозгу образ стоящего на коленях Киёхару, и… - Нет… Не здесь… - Прошу… пожалуйста… - он прижимается щекой к моему бедру и тихо, отчаянно шепчет: – Позволь мне… - и вновь чувственно скользит язычком по всей длине, принимает почти до основания, гортанно постанывая. Восхитительно… Сладко… Жарко… И оргазм заставляет ноги подкоситься. Я опускаюсь рядом с ним на пол, обнимая и утыкаясь губами в висок, а он прижимается ко мне, устраивая голову на плече. - Поедем к тебе? - губы солоноваты от моего семени, а тело едва ощутимо подрагивает от возбуждения. И как я могу ему отказать сейчас? Когда он кусает губы и прикрывает глаза, пока нетерпеливо прижимается ко мне в лифте, когда едва даёт мне закрыть дверь, буквально набрасываясь и жадно целуя, блуждая руками под одеждой. И я сам теряю контроль, отдавая власть в его руки, позволяя раздевать себя и раздевая его. Его губы, его руки, то, как он стонал и всхлипывал, когда я обхватил губами твёрдый комочек соска, поддразнивая его языком, его сбивчивое дыхание… Он отдавался мне с тем же пылом, с каким делал всё в своей жизни – без остатка, без сомнений, наплевав на все приличия и условности. Он цеплялся за меня так, будто я был последним, что держало его в этом мире – подставлялся под поцелуи, притягивал меня за волосы ближе, кусал губы. А я мучительно хотел его. Едва хватило терпения добраться до спальни – я даже не запомнил, как мы там очутились. Он первым опустился на простыни, обжигая взглядом шальных, тёмных глаз. Золотистая в неярком свете ночника кожа, припухшие от поцелуев губы, призывно раздвинутые ноги… Воплощение порока на белых простынях. Он судорожно, рвано выдохнул, когда я опустился сверху, оглаживая и целуя бедра, вынуждая его раскрыться сильнее. И сполна насладился его хриплым вскриком, когда мой язык прошёлся по самым чувствительным местечкам его восхитительного тела и, преодолев сопротивление, толкнулся в жаркую глубину. - Хито… ки… что же ты… - его пальцы запутались в моих волосах, голос сорвался на едва слышный хрип, и он старался раскрыться ещё больше, впустить глубже, почувствовать сильнее. И я, повинуясь этой невысказанной мольбе, подхватил Киёхару под колени, грубовато, нетерпеливо вздёргивая бедра и, уже не сдерживаясь, практически насиловал его тело языком, проникая так глубоко, как только мог, упиваясь им, сходя с ума от ощущения того, как его тело поддаётся моим ласкам, как его бьёт крупная дрожь. - Пре… кра… ти… - я едва услышал это. В его голосе были слёзы, а пальцы больно стиснули волосы и дёрнули, стараясь отстранить. – Прошу тебя… За… что ты… так… Я… хочу… боль… ше… - он выгнулся и отчаянно всхлипнул. – Хито… ки… В его глазах было чистое безумие. Киёхару вцепился в мои плечи с такой силой, что к утру на коже проступят следы. Он кусал мои губы, вжимал меня в себя всё крепче, бесстыдно тёрся возбуждённым членом о моё бедро и сладострастно постанывал. - Давай… же… Хочу тебя… Хитоки… ты такой… - он захлебнулся стоном, когда я без предупреждения скользнул в ставшее таким податливым тело. – Дааа… Это было невероятно. Восхитительное ощущение его невозможно горячего, узкого, сладкого тела – почти до боли. Невыносимо, прекрасно, желанно. Это самый сумасшедший секс в моей жизни. Даже когда я, не выдержав, вздёргиваю его на колени и толкаю к спинке кровати, вынуждая ухватиться за неё, так, как представлял в своих полубредовых фантазиях, мне мало… Я целую и кусаю нежную кожу, почти грубо вбиваясь в него. А он хрипло кричит и всё сильнее подаётся навстречу. - Ты… невозможный… мой… люблю… - сам не понимая своих слов, шепчу ему на ухо, прижимаясь всем телом, лаская его. – Только мой… не отдам… Так давно… хотел… Киёхару в ответ протяжно стонет и изливается на мои пальцы, содрогаясь всем телом, сжимаясь так, что и я, не выдержав, следую за ним. На прохладные простыни мы упали вместе. Чуть позже, когда приятная истома в теле прошла, я готов был проклясть себя за то, что поддался соблазну. Но, глядя на растрёпанную тёмную макушку на своём плече, я так и не смог прогнать его. Просто не нашёл слов. Да и как их можно было найти? Я понимал, что ничего хорошего из таких отношений не получится, что стоило пресечь их сейчас, пока всё ещё просто. Но я слишком хотел его. Я слишком давно грезил о нём, о том, каким бы он был, если бы был моим. А теперь он спал в моей постели, прижимаясь ко мне всем телом и устроив голову на моём плече. Мой. Сегодня он стал моим. Я уверен, что расставание будет болезненным. Я почти наверняка знаю, что нам обоим будет плохо потом. Но пока есть только мы. Между нами нет ни одной преграды. И я намерен насладиться им сполна, даже если это продлится совсем недолго. Спи, мой хрупкий ангел. Я буду оберегать твой покой ото всех, кто попытается нарушить его. Я буду для тебя всем. Я буду любить тебя, сколько хватит сил. Даже если ты уйдёшь от меня. Даже если между нами будут многие километры, разные жизни, семьи и совсем другая музыка. Даже когда моё сердце будет разрываться от тоски по тебе. Я выдержу всё. Я буду надеяться и верить в тебя. В нас. В то, что и ты тоже, пусть редко, но думаешь обо мне. Лишь бы только много лет спустя, проснуться под утро от звонка и услышать в телефонной трубке родной хриплый голос: - Хитоки… я скучаю. Давай попробуем ещё раз? – и это станет для меня началом новой жизни с тобой.