Сладкий запах отчаяния

После смерти Дезмонда время словно застывает, становиться липким и густым. Оно держит крепко, обволакивает, не дает вырваться, перекрывает кислород. Шон не знает, как к этому относится, поэтому старается не задумываться о том, что произошло и что происходит. Не думать о Дезмонде. У них слишком много работы, чтобы отвлекаться на что-то иное, например, на скорбь. В какой-то мере это спасает. Помогает не сойти с ума. Иногда Шону кажется, что теперь он просто плывет по течению и оно то и дело ускорялось и било Гастингса о камни воспоминаний и новых неприятностей. Например, как сейчас, когда злой Уильям сообщает об одной из групп ассасинов. Еще одна потеря. За последнее время на голову старшего Майлса их свалилось не мало. Шону искренне жаль его, поэтому он абсолютно не жалеет себя. Сейчас они с Уиллом в кабинете одни, и Гастингс позволяет себе отвернуться к компьютеру и начать высказывать свое предположение о местонахождении еще одной частицы эдема. Это лишь глупая, совсем некреативная попытка отвлечь мужчину от потока горьких мыслей. Удивительно, но она срабатывает. Мужчина подходит ближе и наклоняется к компьютеру, опираясь на рабочий стол, так, что его дыхание обжигает чужую щеку. Шон тут же жалеет о том, что пошел на это. От Уилла немного пахнет алкоголем, и его одеколон… От него немного мутит сознание: слишком похож на одеколон Дезмонда. Или ему так кажется? Быть может это всего несколько схожих ноток сладкого цитруса, но в последнее время разум Шона хватается за каждую соломинку, за каждую тень, оставшуюся от Дезмонда. Это сводило с ума. Как сводила с ума и холодная постель, и завтрак в одиночестве, и много чего еще. Мелочи. Но дьявол кроется в деталях. Гастингс продолжает говорить, оперируя спутниковой картой, но вскоре сбивается и забывает, о чем идет речь. Зажмуривается, судорожно сжимая в пальцах шариковую ручку. Губы Уильяма сухие, но очень горячие. Они обжигают, Шон почти уверен, могут остаться ожоги. Гастингс не задумывается, почему Уильям делает это, не сопротивляется, позволяя опрокинуть себя на стол и сорвать одежду. Он позволяет оставлять на бледной коже синяки и следы от укусов, позволяет ворваться в себя почти без подготовки, практически на сухую. Тело давно отвыкло, и это больно. Но в этом своя прелесть. Это нужно им обоим. Один хотел причинить ее, другой испытать, чтобы на краткий миг перекрыть иную боль. Это попытка уйти, спастись. Нырнуть из ледяного отчаяния в обжигающее безумие. И все это молча, без криков и стонов, лишь хриплое дыхание. Их ведет не страсть и не погоня за удовольствием. Они не дают друг другу поблажек. Но в какой-то момент Шона срывает, и, крепко обняв мужчину, он утыкается лицом тому в шею, вдыхая запах чужого одеколона. Это сладкий запах отчаяния, от него Гастингс дуреет окончательно. Тело сводит судорогой, и с губ срывается чужое имя, слишком знакомое для них обоих. Старший Майлс рычит в отчаянии, в стол возле Шона вонзается скрытый клинок, слегка оцарапав кожу. Гастингс прикрывает глаза и выдыхает разочарованно. Всего несколько сантиметров в сторону, и ему стало бы легче. Действительно легче.