Заинтересованность.

Вообще Фишер старше Сэйдзи и ещё многих-многих других. Да вот какая неприятность: старше-то он старше, но порой любопытен до зелёных чертей. А любопытство это – коварная подколодная змея. Оно приходит лишь тогда, когда его совсем не ждёшь. Вот и сейчас: с недавнего времени в голове нантакетца проснулся почти нездоровый интерес к голове Сэйдзи. Японец упомянул о старом шраме вскользь, не придавая этому особого значения, но этого было достаточно. Теперь бедный художник является объектом пристальных наблюдений Фишера. Сложность состоит в том, что скрипач не имеет возможности проколоться в этом нелёгком деле. Если тугой на общение Тига заметит странности в поведении своего ближайшего друга с Нантакета, то, скорее всего, будет избегать его. В таком случае эта тайна навсегда останется для Фишера нераскрытой. Наш дорогой потомственный рыбак может ловко использовать любые предоставленные судьбой возможности – это в нём было всегда. Вот и сейчас он старается как может: отстаёт от Сэйдзи и идёт на цыпочках, вытягивается в полный рост, с почти детским интересом заглядывает на макушку друга, когда они вместе идут по дороге, прокрадывается в мастерскую японца, когда тот за работой, и наблюдает за ним уже там, пару раз даже выжидал, пока Тигу поглотит сладкая дрёма. Ну, несерьёзно так, пару раз, но всё же. Да-да, это именно то, о чём вы подумали. Это помешательство. Вообще он несколько раз был близок к провалу. Однажды они шли спиной к солнцу. Другой раз, когда Фишер наблюдал за поглощённым рисованием Тигой, он подошёл слишком близко и дышал у японца прямо над ухом. Разумеется, Сэйдзи, так бесцеремонно и внезапно вырванный из творческого омута, вздрогнул и замер. У него потом ещё такая забавная реакция была: вскочил, бормотал что-то там неразборчивое, покраснел даже. Фишер смеялся и отшучивался – всё весело, всё как обычно. За свой третий прокол скрипач вообще многое бы отдал. Когда Сэйдзи засыпает, он почти не хмурится. Ну, как. Хмурость эта она вся остаточная такая, Тига за неё держится, держится, а потом в сон проваливается. И всё. Уже не хмурится. За этим крайне интересно наблюдать. Вообще это случилось дома у Фишера. Вечер, холодно, лето постепенно сходит на нет. Сэйдзи тогда рисовал маяки с натуры, а потом они и не заметили, как постепенно стемнело. Дом нантакетца тогда был банально ближе. Туда и пошли. Сэйдзи тогда был жутко измученный и немного замёрзший. Порывшись в шкафу, друг вытащил оттуда с боем нашедшиеся почти военные трофеи – два старых тёплых пледа, быстро сообразил две кружки горячего чая и даже притащил с кухни что-то пожевать. Он тогда ещё порадовался, что дома кружки прозрачные – было так весело рассматривать уставшего Тигу сквозь тёмно-янтарный чай. На самом деле он так и уснул – в гостиной у Фишера, укутанный в шерстяной плед, со стоящей на деревянном журнальном столике кружкой с недопитым чаем. Проснувшись рано утром, он обнаружил на себе ещё один плед и Фишера, свернувшегося калачиком в кресле напротив. Скрипач был в рубашке и уличных штанах, в чём и был вчера вечером. Светлые рыжеватые волосы выбились из хвоста. Неряшливо, но очень тепло как-то. Сэйдзи ещё казалось, что Фишер во сне храпит, причём, наверное, довольно громко. Оказывается, нет. Он сопит так мерно-тихо, и вообще чем-то очень на кота похож. Кто бы мог подумать. Вообще неловко тогда получилось. Тига так и не уснул в то утро, а вставать было как-то очень лень. Да и не за чем, в общем-то.