Приют

– Я хочу жрать. Если увидишь какую-нибудь забегаловку, скажи. – А у тебя что, глаз нет? – Сэмми, не зли меня. У меня сегодня хреновое настроение, и не в твоих интересах лезть мне под руку. – Я просто… – Просто, Сэмми, трахаются гномики. И мыши. А теперь помолчи. Сэм скорчил недовольную физиономию и откинулся на сиденье. Он хотел спросить Дина, кто с кем все-таки трахается: гномики с мышами или и те и другие, но между собой, однако решил промолчать. Молодой человек выудил из кармана замусоленной джинсовой жилетки с обтрепавшимися краями жевательную резинку. Развернув одну пластинку, он ловко закинул ее в рот и принялся сосредоточенно жевать, рассеянно поглядывая по сторонам. Пейзаж был довольно однообразным – серая асфальтовая дорога да бескрайние поля. Какая, к чертям, забегаловка в этой пустыне? Солнце стояло в зените, и, даже несмотря на бешеную скорость, с которой несся их «Опель» (все окна были открыты до максимума), в салоне машины стояла духота. – По-моему, после Дмитровки должен быть… Сэмми? Сэм надул пузырь из жвачки. Некоторое время влажный шар оставался недвижимым, а затем с сочным «чпок!» лопнул, облепив всю нижнюю часть лица юноши. – Сэмми! Сэм! Мать твою, я к тебе обращаюсь!!! – Ты сказал, чтобы я помолчал, – снисходительно проговорил молодой человек, старательно вытирая лицо. Дин зло крутанул руль в сторону, обойдя справа раздавленного зайца. – Это правило действует до тех пор, пока я сам не заговорю с тобой. – Тон Дина стал спокойней. – Посмотри в бардачке, нет ли там карты. С обреченным видом, словно ему предстояло вычерпать кружкой Мировой океан, Сэм принялся копошиться в бардачке. Старая записная книжка, пустая сигаретная пачка, носовой платок и гелевая ручка. – Ни фига там нет, – объявил он, вновь откидываясь на сиденье. Дин выругался и нажал на педаль акселератора. Мотор натужно захрипел, возмущенно протестуя против новой нагрузки. – Бензина хватит? – без особой надежды на отрицательный ответ спросил Сэм брата. Дин молчал, нахмурив брови, и Сэмми решил оставить его в покое. Да, бензина должно хватить. Иначе и не может быть, по крайней мере, Сэм на это очень надеялся. Надежда – это единственное, что осталось у него и его брата близнеца Дина. На самом деле этими именами их наградила не мать, а тетка. Их истинные имена (если они вообще были) исчезли вместе с их матерью. Сэм почти не помнил ее. Непрекращающаяся пьяная ругань, смех, запах дешевого портвейна и холодные сухие руки – вот, собственно, и все воспоминания о ней. Дин же, наоборот, достаточно хорошо ее помнил, во всяком случае, он так утверждал. Он ненавидел мать. Ненавидел за то, что знал: их кормежкой в годовалом возрасте занималась двоюродная сестра матери – тетка Мэри, ненавидел, потому что однажды, когда маленькому Дину исполнилось три, мать выкрутила ему руку так (он просто долго хныкал, потому что хотел есть), что детские хрупкие кости не выдержали и треснули, как сухая щепка, ненавидел, потому что загаженный мухами стакан с мутным пойлом заботил ее больше, чем он и Сэм.