Просьба

Антрацитовая ткань переливается серебристым цветом в свете изящных торшеров и люстр. Вот собирается складками, льнет по бедру и вниз, к ногам, выставляя из длинного, почти бесстыдного разреза белую кожу. Пояс на талии блестит металлическим цветом, обхватывает так плотно, словно обруч. Ткань поднимается выше, обнимает своими мягкими тисками грудь, оставляя обнаженными покатые плечи и россыпь родинок у лопатки. Джоанна Мейсон чуть крутит головой, и смоляные локоны щекочут ее спину. Глаза у нее так густо подведены, что рассмотреть за слоем косметики темные зрачки практически невозможно — все сливается воедино, делая девушку похожей на кошку. Грациозную, опасную, сексуальную и дерзкую. Она постукивает металлическими ногтями по бокалу, демонстративно выставляя острое колено из разреза. На ногах платформа такой высоты, что кружится голова. Шею обнимает украшение — стальная змея, распахнувшая пасть. Мейсон игриво приподнимает бровь, подмигивает какому-то юному капитолийскому мальчишке, смотрящему на нее, широко распахнув глаза. Она едва ведет плечом, ставит бокал на стол и поддевает пальцем шоколад в форме какого-то забавного зверька, надкусывает его с хрустом и все не сводит глаз с юноши. Тот открывает рот. Джоанна улыбается, дерзко и криво, подмигивает ему и легким движением пальца полностью отправляет шоколад в рот. Мальчишка чуть не давится спиртным. Девушка хохочет, стреляет глазами и снова берет в руки бокал шампанского. Играть ей надоело. Это прием ряженых. Все здесь словно павлины, вышагивают как важные птицы, щебечут о чем-то, жеманно смеются. И торгуют. Торгуют здесь ими, победителями. Самыми привлекательными и желанными. Как Джоанна Мейсон попала в их число, она не понимает. Лишь пьет алкоголь, заедая его сладким, да строит глазки несмышленым юнцам. С этого приема ведь никто не уйдет просто так. Товар будет продан, звенящие монеты лягут в руку Кориолана Сноу, а ей надо будет фальшиво улыбаться, смеяться и стонать, если ее не заставят сделать что-то похуже. Джоанна старается не думать. Она лишь обводит зал глазами и ищет еще какого-нибудь мальчика. Лучше, чтобы — младше нее, лучше, чтобы — восхищение в глаза. Такие не научились еще садизму, не научились делать больно так, что хочется орать, раздирая глотку, а наволочка подушки будет забиваться тебе в рот, закупоривая его своей дорого пахнущей тканью. Девушка уже такое проходила. Знает. Юные еще не опытны, не столь изощрены. Ей в самый раз. Ее тело продавали лишь единожды. Есть ведь экстремалы, кому-то нравится дикость, нравится подчинить себе непокорность, требуют и просят, чтобы она сопротивлялась, царапалась, кусалась и билась. И так потом заезжают по челюсти, что искры перед глазами и жгучая боль. С ней такое уже было. До слез. Странно, что осталась чиста, лишь синяки, шрамы да царапины на теле — клиент любил развлекаться жестко. Джоанна облизывает губы и снова делает глоток. Она видит Финника Одэйра. Стоит с небрежено перекинутым через плечо пиджаком в тон ее платью, такого же угольного цвета, с расстегнутой на груди рубашкой, распахнутой столь бесстыдно, что женские пальцы так и норовят провести по его коже, с этой ошалелой, обаятельной улыбкой на губах. Мейсон могла бы поверить, что она искренняя, но Финник здесь такой же раб, как и она. Но девушка отчего-то рада его видеть. Принимает решение Джоанна быстро. Допивает бокал, со всего маху ставит его на стол, так, что тонкая хрустальная ножка издает тихий звук, встает на ноги, чуть расправляет плечи и направляется прямо к Одэйру. — Финник, — шепчет она, обхватывая пальцами его плечо, сжимая и нагло улыбаясь двум капитолийским дурам, смотрящим на ее друга столь плотоядно. Вот-вот выпустят зубы и вопьются в его плоть. Девицы вытягивают свои лица, приоткрывают рты, брови их чуть сдвигаются. Джоанна лишь в их манере дует губы, громко смеется. То ли она притворяется, то ли действительно пьяная. Мужчина смотрит на нее и приподнимает бровь. — Я утащу его у вас ненадолго, — сообщает девушка и бесцеремонно тянет Одэйра на себя. Капитолийские дуры ведут себя сносно. Лишь провожают девушку и мужчину горящими взглядами. — Они тебя сейчас изнасилуют, — заявляет Джоанна, прячась за мужской спиной от похотливых глаз гостей. Финник смотрит на нее, улыбается, окидывает выразительным взглядом, задерживаясь на пошлом разрезе и лифе платья, стянутым почти до сосков. — Я чувствую себя раздетой, не смотри так, — шипит она и тычет пальцем ему в лицо. Одэйр смеется и перехватывает ее руку. — Спасибо, что увела меня от этих дамочек. Их общества я бы не вынес. — Да что ты, — язвит она. — А если бы они выбрали тебя? Мужчина улыбается, изучает Джоанну несколько секунд, взглядом скользя по ее лицу, и наклоняется чуть ниже, так, что она чувствует жар, идущий от его тела, теплое дыхание у своего уха. — Я ведь тоже могу выбирать, — и смотрит ей в глаза. — Есть некая прелесть в том, чтобы быть очень востребованным. Желающих так много, что ты позволяешь себе капризы. Это удобно, не находишь? — И улыбается. Нагло и дерзко. Джоанна лишь щурится. Недобро так. — Сахарку? — И в мужских пальцах появляется заветный кубик рафинада. — Оставь свой цирк при себе, — цедит она и толкает Одэйра в грудь. — В Капитолии ты тупеешь. Злится, и сама не понимает, почему. Она огибает стену и ступает в коридор. Здесь меньше света, голоса приглушенные, нет лишних глаз. Финник идет за ней, лишь перекидывает на другое плечо пиджак. Когда Мейсон останавливается, то чувствует его присутствие за своей спиной. — Ты боишься, — просто говорит мужчина. И Джоанна поворачивается к нему лицом. — Это впервые? — Что? Торгуют ли мной в первый раз? — Склабится она. – Нет. Второй. У меня нет такого богатого опыта личной шлюхи, как у тебя. — Дура, — кривится Одэйр. — Не ори об этом. — И толкает Джоанну к стене, так, что она чувствует холодный кусающий камень, царапает лопатки о гладкую поверхность и так дерзко, почти мятежно вздергивает подбородок. — Не веди себя так, прошу. Девушка лишь хмурится. — Сноу всегда обставляет все так, словно каждый победитель этого желает. Он заставит тебя улыбаться даже тогда, когда иглы будут загонять тебе под ногти. Ты совсем не умеешь носить маски, Джоанна. Но в этот раз тебе придется научиться. Они не называют это продажей, они называют это взаимным удовольствием. — Но мы словно скот, словно рабы. — Мы и есть рабы, если ты этого еще не поняла. Мейсон гневно смотрит в красивые мужские глаза, сейчас лишенные привычной насмешливости, такие серьезные. — Джоанна, — произносит он тихо, — просто будь чуть умнее и чуть покорнее. — Отстраняется, делает шаг назад, еще один, разворачивается и уходит, оставляя ее одну. Джоанна Мейсон смотрит в потолок, ладони прижимая к белому камню. Мрамор над ее головой резной, облицованный, рельефный. Красиво, должно быть. Только вот ей плевать. Она закрывает глаза и считает секунды. Одна. Две. Три. Стоит вернуться в зал. Четыре. Улыбаться и кокетничать. Пять. Не скалиться, не огрызаться. Шесть. Искать юнцов. Семь… Джоанна сбивается со счета. И так тошно. До одури. Она смотрит на Финника на этих приемах или перед камерами, на его белозубую улыбку, ямочки на щеках, слушает красивый грудной смех, что исторгается из его горла вибрациями воздуха, на ловкие движения, фривольный флирт и не понимает, как он может. Вести себя так просто и естественно, позволять всем этим рукам обнимать себя, губам — целовать, телам — жаться. Как ты это делаешь, скажи? Она ведь не умеет. У нее ладони чешутся, костяшки зудят, и линия рта вот-вот искривится привычным оскалом, матерной фразой, брошенной прямо и в лоб. Это ведь сулит лишь беду. Жить по-волчьи законам Капитолия? Наступать себе на горло? Дозволять торговать собой? Лучше было сдохнуть на Арене, позволить стали прошить свою плоть, пройти насквозь. Если бы Джоанна Мейсон знала, чем для нее обернется победа, она бы выпустила себе кишки и дико хохотала в камеру. Только вот она здесь, стоит, прижимается к холодной стене, словно ища у нее то ли помощи, то ли защиты, и боится вернуться в банкетный зал. Наверное, ей поможет лишь присутствие Финника Одэйра. Девушка накручивает черный локон на тонкий палец. Одно движение, второе, третье. Да ножка бокала в руках. Тонкая и хрупкая. Ничего не стоит сжать, сломать. Но Джоанна сдерживается. Сидит за барной стойкой, закинув ногу на ногу, просит молодого бармена подлить ей этого шипучего и едкого, что пенится в ее бокале, да делает рассеянный глоток. Вернулась. Как иначе-то? — Вы экзотичны, — кто-то касается ее спины, и Мейсон прошибает пот. Она резко поворачивает голову и встречается с темными, такими дегтярными глазами, что девушка не видит белка у их обладателя. Плохое начало. — Вы считаете? — Давит она, думая, что выглядит жалко и уж точно не дерзко. Мужчина — Джоанна предполагает, что ему лет тридцать с небольшим, ряженый словно павлин, такой лощеный и холеный, подбородок острый, нос такой же, а глаза маленькие, черные, пугающие — улыбается ей. И от этой улыбки режущее чувство паники кусает шею, пересчитывает позвонки ледяными пальцами. Мужчина кладет руку ей на талию — ладонь не такая большая, но девушка всем существом чувствует ее вес. Она едва приподнимает подбородок, стараясь держаться невозмутимо, по-капитолийски манерно. — Джоанна Мейсон, — проговаривает незнакомец, катает на языке звуки ее имени, а ей кажется, что почти совершает насилие. Она делает большой глоток странного напитка, и спиртное ударяет ей в голову. — Знаешь как меня зовут? — Усмехается, разворачивается, ставит локти на твердую поверхность, чуть отклоняется, чтобы лучше видеть своего собеседника. Фривольничает. — Кто ж не знает дикарку из Седьмого? — И его ладонь на ее колене, ползет вверх. Прикосновение — словно слизь, оставленная моллюском. Девушка бы смахнула невидимый след, да не смеет двинуться. — Ты желанна и столь необузданна, — и все близко, так близко, что она чувствует запах дорогого одеколона. Пальцы у него тонкие, цепляют ее кожу больно, до красноты. Губы бескоровные, шепчущие, как змеи. Вид этого человека внушает Мейсон панический ужас. Но она храбрится, протягивает руку, пальцами проводит по лацканам его пиджака и игриво клонит голову. — Я хочу тебя, — говорит мужчина и ныряет холодными фалангами меж ее сведенными бедрами. Тогда Джоанна бросает взгляд через плечо незнакомца и видит Финника, смотрящего на нее так тревожно, практически боязно. — Цена? — Заявляет она, дерзкая и упрямая, такая, какой должна быть. Мужчина улыбается. — Завтра вечером, кошечка, — и сжимает ее запястье. Так больно, что девушке кажется, будто кости ее пойдут трещинами. — Будешь покорной и послушной, вознагражу. — Он отстраняется от нее и бросает уже на ходу и так деловито: — Завтра за тобой зайдут. Не уезжай из Капитолия и никому больше не отвечай согласием. Когда мужчина уходит, Джоанна выдыхает так шумно, вдруг понимая, что практически не дышала. — Еще, — и подталкивает бокал к бармену, — этого же. Или чего покрепче. Она упирается ладонями в дерево, старается прийти в себя, не паниковать, не биться в женской истерике. Стать самой собой. Дерзкой, ядовитой, дикой. Да только не может. Ей страшно. И этот шелестящий голос все в ее ушах, и эти холодные прикосновения. Мейсон кусает губы и смотрит в одну точку. Как так получилось, что кто-то ее захотел? Она ведь костлявая, лишена привычной женской прелести, той самой обезоруживающей привлекательности. Она знала, что плоха как женщина. Всегда. И, кажется, теперь это играет с ней злую шутку. Надо что-то делать. Джоанна принимает решение и тянется к бокалу. — Не стоит, — хрустальная ножка ускользает из ее пальцев, а на плечи падает пиджак, и знакомый, вдруг такой родной запах заполняет ноздри. И лишь когда чужие руки сжимают ее плечи, она понимает, как ее трясет. — Ты держалась хорошо. Успокойся, — шепчет Финник ей на ухо и заставляет встать.- Идем отсюда, — говорит он и ведет ее за собой, не убирая своих широких ладоней с ее плеч. И тогда ей становится покойно. Джоанна идет за Финником словно маленькая девочка, послушно переставляет ноги на высоченной платформе, придерживает его пиджак своими пальцами и дергается ближе к телу Одэйра, когда тот едва отстраняется. Он лишь сильнее сжимает пальцами ее плечо. Я рядом. Этот жест кричит об этом, успокаивает. — Джоанна, в чем проблема? — Спрашивает ее мужчина, когда они заходят в лифт, и кабина плавно трогается, вознося двоих ввысь. За прозрачным стеклом мелькают этажи, а девушка смотрит на свои ногти. — Финник, — выдыхает она, облизывая губы, — помоги мне. Он склоняется ближе к ней, смотрит внимательно. Ему странно видеть эту девицу такой, почти робеющей, скованной страхом. Но он видел того человека. И ничего кроме склизкого ощущения, такого отвратительного и холодного, он в Одэйре не вызвал. Но Мейсон ведь сильная девочка, справится. Но глаза большие, слишком большие и влажные. И пальцы все заламывает, скоро суставы сломает. — В чем проблема? — Тихо повторяет он. Джоанна Мейсон мнется мгновение, а потом выдает как на духу: — Переспи со мной. Двери лифта распахиваются, до ушей двоих долетает веселый смех. Финник мигает пару раз, трясет головой, хватает девушку за руку и тянет за собой, освобождая стеклянную кабину для капитолийцев. Мужчина и женщина смотрят на Одэйра, пожирают глазами. Финник машинально бросает взгляд из-под бровей, давит улыбку флирта и ведет Джоанну за собой. Коридор длинный, дверей много. Но он останавливается около одной, достает ключи и поворачивает замок. Легкий щелчок, распахнутая дверь, и его пиджак падает с женских плеч. Он только успевает обернуться, а девушка уже рушит свою прическу и берется за платье. И глаза горят такой решимостью. — Стой, — он перехватывает ее руки, но больше ничего сказать не может, потому что она перебивает его. — Финник, пожалуйста, — так горячо, так страстно, так просяще, почти моляще, — я не хочу, чтобы этот стал… — Не договаривает, запинается. И тогда мужчина осознает. — Стал первым, да? — Да, — легкий выдох сквозь разомкнутые губы и взгляд на него, тревожный и болезненный. Игры все еще продолжаются. Для победителей они никогда не заканчиваются. — Удивлен? — Вдруг скалится она. А Финник смеется. Легко, просто, по-мальчишески беспечно, тепло. Джоанна лишь хмурит брови. Одэйр качает головой. Он не ожидал, но всегда есть какой-то подвох, какая-то неверная, ненужная деталь, неточная работа механизма, сбой в системе. — Кто бы мог подумать, — качает он головой, — ты и невинна… — Снова посмеивается, а Мейсон рвется его ударить, заносит руку, но мужчина отклоняется, сжимает ее запястья и взгляд его становится таким серьезным, что весь запал девушки пропадает. Она смотрит на него широко раскрытыми глазами, и в груди бьется сердце. — Ты уверена? — Это случится либо завтра, либо сегодня. И, если мне хоть что-то позволено выбирать, то я выбираю тебя, — чеканит Джоанна. И звуки резко и хлестко отлетают от зубов. — Хорошо, — говорит Одэйр и выпускает ее запястья. Он соглашается так легко и просто, что это почти настораживает. Девушка поворачивает ключ в замке и щелкает выключателем. Электрический свет слепит, заставляет морщиться. Поэтому Джоанна оставляет номер в полумраке. Странно, но дрожи нет, и мандраж отсутствует. Скорее, какая-то апатия. Почти смирение. Она смотрит на затянутые белой тканью рубашки плечи Одэйра, на то, как он стоит, засунув руки в карманы брюк, и смотрит из большого окна на Капитолий, его искрящиеся огни. Наверное, это ненормально. Решаться на такой шаг с другом, совершать естественные вещи так противоестественно и неправильно. Но Мейсон знает, что Панем живет дурными, практически чумными законами. Игры держат всех в узде. И змеиная улыбка президента Сноу отбирает последнюю надежду. Ей солгали когда-то. Она не знала, кто такие победители и для чего они предназначены. Девочкой они вызывали у нее восхищение. Сейчас, спустя годы, ей стыдно за это чувство. Ткань с шелестом падает на пол, когда Джоанна расстегивает молнию платья. Она скидывает неудобную, трущую пальцы обувь. Оставляет лишь украшение на шее да звенящие браслеты на руках. Когда она подходит к Финнику со спины, то лбом упирается в его плечо. Невысокая, нескладная и непривычно молчаливая. Одэйр продолжает стоять. А она пальцами давит на его кожу, обхватывая мышцу плеча. Сама смотрит на Капитолий. Этот мир мог бы быть нормальным, если был бы чуточку другим. Но Джоанна Мейсон не любит слово если. Призрак. Мираж. Фикция. Ей лучше горькую правду. — Финник, может, ты прекратишь уже стоять? — И раздражение, которым маскируется страх. — Тебе не терпится? — Усмехается он, едва поворачивая голову, и женские пальцы сжимают его плечо до боли. Он охает и разворачивается лицом к девушке. Взгляд его глаз спокоен, волосы топорщатся в сторону. Но мужчина лишь поджимает губы и смотрит на Джоанну. — Я должна снимать с тебя одежду сама что ли? — Она ярится, раздражается еще больше, и он отчего-то позволяет дернуть пуговицы собственной рубашки. Грубо и беспардонно. Распахивает светлую материю на его груди, пальцами берется за ремень брюк. Выражение лица такое сосредоточенное, словно она решает сложное алгебраическое выражение. Да это так и есть, понимает Одэйр. Она поставила себе задачу и выполняет ее с механической точностью. — Так не пойдет, — вдруг говорит он и перехватывает ее запястья. — Что? — Она хмурит брови. — Отказываешься? — И чернота в глазах такая угрожающая. — Я бы отказался, да ты же глупость сделаешь, — говорит он. — Заботишься? — Кривится она. — Кто-то же должен это делать, — глухо и тихо, так серьезно, что становится не по себе. Настоящего Финника Одэйра практически никто не знает. Ей это знание дозволено. Наверное, от этого должно быть радостно, но сейчас Джоанне тошно. Она ведь просит друга совсем не о дружеском. — Ладно, — говорит она, — хорошо, — кивает, отступая. — Я найду кого-нибудь. Трах ради траха. — Она подбирает с пола платье, перекидывает его через руку, цепляет пальцами задники туфель и тянется к ручке двери. — Вот так? В одном нижнем белье? — Спрашивает он и взгляд жжет обнаженную линию спины, торчащие лопатки и тонкую полоску ткани на бедрах. — Да наплевать, — скалится Мейсон. Она дергает дверь на себя, забыв о том, что сама ее закрыла. Финник смотрит на нее странно, тихая улыбка бродит по его губам. Он небрежно приваливается плечом к стеклу и все смотрит на попытки девушки открыть дверь. Джоанна, на удивление, столь недогадлива. — Ключ, — подсказывает он, — поверни его, — и улыбка уже столь бесстыдная, что впору захлебнуться возмущением. Джоанна шипит, резко поворачивает железо, замок щелкает. А он смотрит на нее. Маленькую, хрупкую, такую острую и колкую, нескладную и неправильную. Она так старается быть сильной, так стремится показать, что ей плевать. А у самой руки трясутся. Он видит это, чувствует. Все же секс для мужчины и для женщины — вещи разные. Ей будет тяжелее, чем ему. — Стой, — говорит Финник, принимая окончательное решение. Мейсон показывает ему средний палец и дергает дверь на себя. Дерево не поддается. Она чертыхается сквозь зубы. — От себя, — иронично подсказывает Одэйр, и девушка слышит его голос так близко, что не понимает, как это возможно, а мужская ладонь уже давит на дверь, чужая рука отодвигает Джоанну в сторону, снова щелкает замок. Финник практически чувствует, как она свирепеет. Платье шуршащей материей летит на пол, туфли с грохотом падают рядом. Мейсон бьет его в грудь, так по-женски колотит кулаками в твердые сгустки мышц. Финник качает головой, чуть возводит глаза к потолку, все продолжая улыбаться, и перехватывает ее руки. — Я все же сильнее тебя, милая моя, — говорит он, когда Джоанна извивается словно змея. Он прижимает ее к себе. — Успокойся. — Уже серьезнее, уже стылее. — Тебе страшно, и это нормально. Я никуда тебя сейчас не отпущу. Смирись, — произносит он ровным голосом, пока тело в его руках не прекращает надрывно дергаться, пока Джоанна не замирает, утыкаясь лицом в мужскую рубашку. — Я не хочу, — скулит она. — Знаю, — отзывается он, обнимая ее обеими руками, прижимая к себе и кладя свой бритый подбородок на ее макушку. — Это так дико, Финник, — произносит она, и он вдруг понимает, что голос ее едва срывается. Джоанна Мейсон плачет. И это дико для него. — Это ненормально. Почему мы должны это делать? — Она поднимает к нему лицо, и в полумраке помещения он видит влагу на ее щеках. Грустно улыбается и стирает соленые дорожки с ее кожи подушечками своих пальцев. Джоанна отстраняется. — Не надо, — цедит она. — Если ты хочешь, чтобы я тебе помог, тебе придется смириться с тем, что я не буду ничего делать механически и бездушно. Ты заслуживаешь лучшего, и я попробую тебе это дать. — Какое благородство, — тянет она. — Херов ты романтик. Ты так себя ведешь с каждой ряженой девицей из Капитолия? — Нет, — отзывается он. — Лишь с теми, кто мне дорог. — Мы не влюбленные, Финник. — Знаю. Его длинные пальцы касаются пуговиц рубашки, расстегивают их до конца. Одэйр тянет ткань, выдергивая ее из брюк, стягивает со своих плеч. И Джоанна наблюдает, как под его кожей перекатываются мышцы. Ей и страшно, и любопытно, и почти желанно. Он лишь внимательно смотрит на нее. За кого она его держит? За дурака и идиота? Финник Одэйр совсем не такой. Он видит ее страх, чувствует в каждом движении рук, в сбитых суставах, в шрамах и царапинах на худом теле. Джоанна Мейсон боится быть женщиной. И для него это столь очевидно. Дело ведь не только в этом отвратительном и аморальном торге телами победителей, дело не в закулисной жизни и тех порочных желаниях капитолийцев. Финник видит, что дело не только в этом. Джоанне на это плевать. Она лишь оскалит зубы да плюнет собеседнику в лицо. Она не боится получить сдачи, потому что она одна из тех, кому давно нечего терять. Она боится сейчас совсем иного. Может, страшится отдавать Капитолию то единственное, что осталось сокровенным, лишь ее. Он постарается. Мысль внезапная, но такая отчетливая, яркая. Ради нее. Банально. Но так, как надо. Девушка клонит голову набок. Она наблюдает за тем, как он берется пальцами за пряжку брюк, как гремит металл, и ткань падает на пол. Она отчего-то сглатывает и поднимает глаза к мужскому лицу. Финник старательно скрывает улыбку. — Не смейся надо мной, — обиженно, так по-детски шипит Джоанна и ударяет его ладонью. Как сущий подросток. — И не думал, — посмеивается Одэйр, —, но прекращай так себя вести. Это ни капли не возбуждает. Ее ладонь приземляется на его твердую грудь со всего размаху. Кожа горит от удара. Мейсон отдергивает руку и чуть трясет кистью, словно обожглась. Пускает такие молнии, готовая вот-вот изрешетить этого самовлюбленного красавчика, знаменитого Финника Одэйра. И такая ирония в мыслях. Финнику бы не понравилось. Джоанна двигает носом и вскидывает голову, и вдруг внезапно понимает, что мужские руки на ее теле, и чужое лицо так близко, что она различает неровную поверхность кожи. — Вот видишь, — шепчет Одэйр, — ты уже расслабляешься. — Я не боюсь, — отвечает она, а сама так сжимает его плечи, что ногти входят в плоть. — Не ври, Джоанна Мейсон. Все чего-то боятся. И ты боишься этого, — простые слова, с которыми он легко подхватывает ее на руки. Она невесомая. И это его удивляет. Сбитая, спортивная, но совсем не тяжелая. Ребра острые — он чувствует их под своими пальцами. Локти колкие. Она ерзает, не умея вести себя по-женски, так, как надо. Просто прильнуть к нему и не дергаться. Елозит, пытается устроиться удобнее, испытывая жуткий дискомфорт. — Если ты будешь дергаться, я прикую тебя к постели, обещаю, — говорит Финник и роняет ее на кровать. Джоанна тут же опирается локтям и зыркает на него недобрым взглядом темных глаз. И чувствует, что воздух стынет. Финник Одэйр слишком хорош. Для любой. Тем более, для нее. Она видит рельеф его живота и груди, крепкие руки, широкие плечи и бронзовые волосы, отдающие в полутьме таким странным, турмалиновым оттенком. И глаза его так горят. Джоанна боится опустить взгляд ниже, на его бедра. Смелости совсем не хватает. Срубать головы проще, проще рычать и скалиться, чем быть женщиной рядом с мужчиной. — Не смей меня целовать, — говорит она, выставляя палец вперед. Указательный, с металлическим ногтем. — Да что ты, — отзывается Финник, ставя колено на матрац, склоняясь к девушке. — Я не шучу. — Поверь, я целуюсь неплохо. — Да не красуйся ты передо мной! Финник смеется и погребает ее тело под собой. Это так неожиданно, что Джоанна затыкается. Он упирается руками по обе стороны от ее головы, смотря в ее ошалелые глаза. Такие огромные, такие большие. И испуганные. Девочка. Наверное, именно сейчас он понимает это по-настоящему. Ее слабость. Ее просьба. Ее ситуация. И ее глаза. Кадык Финника дергается, двигается. И он склоняется к Мейсон, так близко к ее лицу, что видит слипшиеся ресницы и взволнованно приоткрытый рот. — Молчишь, — тихо произносит он, — так лучше, — и еще ниже, так, что чувствует ее напрягшиеся соски кожей. Он касается ее рта в немой просьбе, легко проводит своими губами по ее, испрашивает разрешения. Джоанна лежит под ним и не шевелится. Мужские губы касаются смелее и резче, язык прикасается к зубам и вырывает сбитое дыхание. Финник доволен. Он смелеет, позволяет своему рту полностью накрыть женский. И пальцы Джоанны вздрагивают. Его рука касается ее щеки, ласкает костяшками, а рот вдавливается в ее. Целует глубоко, медленно и осторожно. Финник поразительно ласков. До слез на глазах. Внутри что-то свирепеет. Джоанна ненавидит эту дурость, зовущуюся сентиментальностью. Но когда этот человек так целует ее, она не может иначе. — Ты не врешь, — шепчет она, смотря ему прямо в глаза, когда Одэйр разрывает поцелуй. — Джоанна, заткнись уже, — произносит мужчина и прикусывает кожу на ее шее. Реакция у нее неожиданная, такая естественная — тело ее едва изгибается, а руки взлетают, касаются горячей мужской кожи плеч. Тело у Финника жилистое, сухопарое, пахнет морской солью и ветром. Этот запах щекочет ей ноздри, как и его мягкие волосы, касающиеся ее кожи. Пальцы у него длинные, узловатые и ловкие. Она никогда не думала, что чужие руки могут быть такими. Такими ласковыми, горячими и требовательными. Одэйр выцеловывает что-то на ее коже, ласкает губами и языком ее живот чуть ниже, и ладони его сжимают ее бедра, давят на ягодицы, накрывают грудь, зажимая меж пальцами сосок. Его заставляет дрожать каждое ее движение. Чуть прикушенные губы, закрытые глаза, изогнутая шея, плоская грудь с дерзко торчащими кнопками сосков. Она елозит под ним по простыни, трется бедрами о бедра, и Финник накрывает низ ее живота своей ладонью. И Джоанна так широко распахивает глаза. Она боится, замирает, напрягается. И тут понимает, осознает полностью и всецело, что сейчас будет. Член его горяч и тверд, касается ее бедра, просится внутрь тела. Глаза ее расширяются так, что зрачок закрывает радужку, и Одэйр понимает, что Мейсон может запаниковать, забиться в истерике. Надо действовать. Он крепко прижимает запястья ее рук к кровати, коленом разводит ее бедра, встречая слабое сопротивление, и давит своим телом на ее. Джоанна чувствует себя беспомощной, почти порабощенной. Он носом утыкается в сгиб ее шеи, отпуская одну руку, помогая себе пристроиться. Чувствует биение ее сердца совсем рядом, потную ладонь и дрожащие пальцы. Страх и возбуждение — мужчина читает это в женском взгляде, как только поднимает глаза. А ведь завтра будет хуже. Он качает головой и целует ее, чтобы отвлечь. Давление меж бедер приходит неожиданно. Хрупкое тело под ним прогибается, дергается. Мейсон кривится, а он давит с силой, проникает в чужую плоть, в податливую глубину. Финник жмурится от одуряющих ощущений, бьющих в низ его живота. Он знает, что ей больно. Она лежит с закрытыми глазами и дышит так надсадно. — И за что только это так любят? — Давит она. А Одэйр смеется. Своим грудным, истинно мужским смехом. — За это, — произносит он хрипло, и делает движение назад, чтобы толкнуться вперед. Тело под ним снова дергается. Джоанне больно. Это так просто не проходит. Он рукой скользит по ее бедру, сжимает пальцами белую кожу и заставляет закинуть ногу себе на спину, чтобы стать теснее и ближе. Снова касается женских губ, и Мейсон встречает его рот с готовностью. Финнику нравится ее целовать. И девушка тогда молчит. Чересчур нервничает. Она тугая и узкая. Даже слишком. Он привык к другим девицам. Тела у них умасленные, кожа, зачастую, странных цветов, волосы пахнут химией, и жмутся они к нему так жеманно, стонут пошло. Джоанна же не издает ни звука, лишь слабое дыхание да что-то еще, словно сдерживает себя. Он оставляет ее рот в покое и утыкается лбом в женское плечо, двигаясь размеренно и плавно, так, чтобы она чувствовала и понимала, как это бывает не за деньги и богатство, не по чьему-то приказу, а потому что так хочется. Одэйр понимает, что она ощущает что-то, когда голова ее запрокидывается, рот приоткрывается шире, а сама она так сжимает его кожу, что ему становится больно. Он лишь давит ладонью на ее бедро, толкаясь вперед, чувствуя, как сокращаются мышцы внутри нее, как скользит под его руками взмокшая кожа. Выходит как-то комкано и рвано. Финник, не сдерживая рычания, утыкается ей в шею, прикусывает кожу. С губ Джоанны не слетает ни стона, но она так дрожит, что он знает — ей и сладко, и больно, и мучительно. Когда он совершает последнее движение, замирает над ней, чувствуя, как его предают мышцы рук, она смотрит на него такими влажными глазами, что мужчина не сдерживается, склоняется и целует ее еще раз. Медленно, чувственно, почти трепетно. Он хочет скатиться с нее, но женские руки не дают. Тогда Одэйр поднимает голову. — Я хочу еще осознать, — шепчет она. И он остается на ней и в ней. Джоанна облизывает губы, чертит взглядом линию его носа. И вдруг говорит: — Спасибо. Финник улыбается, чуть качает головой. — Можно? — И подается назад, вытаскивая из нее обмякший член, падая рядом. Мейсон кусает губы и смотрит в потолок. Странно как-то все. Нелепо. Опасно. Такие вещи бесследно не проходят. По крайней мере, для женщин. Для нее так точно. — Завтра будет иначе? — Да. Она спрашивает, когда уже знает ответ. А он не врет, потому что незачем. — Как ты с этим живешь? — Не думаю. Лишь делаю. — Я так не смогу. — Представляй меня. Джоанна поворачивает голову. Смотрит на его красивый профиль, косит глаза на мужское тело. — Эта ночь наша? Финник смотрит на нее в ответ, хитро улыбается. — Наша. — Тогда научи всему, что знаешь. Хочу помнить лучшее, — говорит Мейсон и приподнимается на локте, а потом взвизгивает от неожиданности, когда мужские руки хватают ее, а пальцы касаются лица, стынут на ее губах, приоткрытых и влажных. Следующей ночью щемящая нежность Финника, его ласковые руки, горячий шепот на ухо и твердое тело не дали ей сойти с ума. От боли. От насилия. От крови на простынях. Люди любят развлекаться жестоко. А она все помнила, как он смотрел на нее однажды, как касался и ничего не обещал.