***
Ненавидеть было легко. Всегда, даже в самом начале, наблюдая из зарослей неловкие движения деревенских увальней, шумевших так, словно им впервые в жизни хватило смелости забраться так далеко в страшный Бресилианский лес, населенный, несомненно, безумными дикарями и отвратительными чудовищами. Но кроме того лес был полон загадок, которые не принадлежали наглецам, и правил — которые они нарушили, подобравшись так близко к стойбищу долийского клана. Убивать их тоже было легко: весело скалиться, подначивая слишком уж мягкого Тамлена; стрелять в спину, чтобы добить того, кого он лишь ранил — случайно или намеренно, не понять, она всегда обращалась с луком лучше. Лина откровенно упивалась бесконечной неуверенностью друга, неспособного решить, как стоит поступить сначала с невезучими шемленами, а затем с их собственным маленьким приключением. Взгляд его, метающийся между восхищением и почти ужасом, был самым лучшим комплиментом, даже большим, чем чудесный лук железного дерева, подаренный на совершеннолетие Айленом, мастером клана — такого удостаивался не каждый юный охотник. Тамлен смотрел на нее так, словно по ее слову преступил бы не только заветы родни, но и себя самого — одновременно больше и меньше, чем влюбленность, потому что она никогда не смогла бы ответить ему на равных. А вот склонившись над еще живым человеком, чтобы унести с собой хотя бы наконечник стрелы, пробившей его горло, она не почувствовала вообще ничего. И не подумала ничего, кроме — Андруил учит беречь ресурсы и не допускать лишних страданий. С такой раной долго страдать не приходится, она била точно. И кроме того… Это были просто шемлены, чужаки в чужом мире, не приносящие с собой ничего хорошего. Она была в своем праве, Ужасный Волк их побери. Тамлен, кажется, имел возражения — трактовки Вир Танадал от того, кто не мог охотиться и вполовину так хорошо, как она. Как и всегда, Лине даже не пришлось убеждать его в своей правоте — хватило веселой решительности и заразительного азарта. Ненавидеть Кайлана Тейрина было легко; Дункан совершил большую глупость, подпустив ее достаточно близко, чтобы она могла и присмотреться, и заговорить с ним. В каждом своем жесте он был тем, чего стоило бояться, как внезапного шторма — непредсказуемым глупцом, уверенным в собственной праведности. В том, что доброе намерение и красивые слова значат больше, чем море незнания и пустошь несправедливости, о которых он даже не пытался услышать. И прежде всего прочего, прежде даже ненависти — он был смешон. Восторженный и искренний, стремящийся узнать новое, но видящий его в преувеличенно светлых тонах. Это могло показаться очаровательным — если бы не было откровенно страшным. Так работает хваленое человеческое государство? Такой человек должен решать, кто достоин жить или умирать? По приказу таких людей были разрушены Долы? Дорога в Остагар заняла меньше времени, чем Лина рассчитывала — маленький отряд даже пешком способен передвигаться быстрее, чем клан с тяжело гружеными аравелями и стадом галл, требующих присмотра. Времени и сил на разговоры оставалось не много, Дункан явно торопился, и эта поспешность только умножала вопросы, штормовой стеной поднимающиеся в ее разуме; Лина спрашивала, как будто — как начало казаться впоследствии — заранее знала, что их время ограничено. Настоящая причина заключалась в страхе. Всепоглощающем, грубом, почти животном — так ведет себя хищник, углядевший последний шанс уйти от облавы. Она так долго была почти лучшей, что уже не могла представить себе некомпетентность, не испытывая непреодолимое желание сократить разрыв. Не ради знания, не из любопытства, и даже не для того, чтобы хорошо справляться с работой. Чтобы продолжать быть собой. И Дункану приходилось отвечать ей, сокращая до минимума и так недолгие часы сна, давясь смешками, когда ее стремление понять за несколько дней то, чем иные жили с рождения, сталкивалось с непреодолимой стеной ненависти. Его не учили конверсии убеждений, как какого-нибудь храмовника, и среди честных ответов нет-нет, да и встречалось что-то, что могло подкормить темный огонь внутри Лины, как всегда бывает, когда кто-то ищет только подтверждения своего мнения. Например, в том, как он хмурился, выслушивая королевские бредни, хотя и не возражал открыто или слишком громко. Чего стоит правитель, неспособный прислушаться к совету тех, кого специально поставил на эту роль — ни Дункана, ни даже своего мрачного полководца, чье присутствие неизменно ощущалось духотой сгустившегося перед штормом воздуха? Чего стоят советники, которые это допустили? Когда сигнальный огонь Ишала остался без ответа, и Остагар пал, Лина неделями не могла отделаться от мысли, что все пришло к единственному закономерному результату, и поделом. Вот только она сама теперь была одной из них, и никак не могла смириться с этой досадной, тревожащей мыслью, плохо совместимой с презрительным неодобрением в сторону даже покойного человеческого короля. Сложной ненависть стала в Бресилианском лесу. Лелиана сказала бы, что в этом есть поэтическая справедливость; Лина предпочитала не давать имена каждому идиотскому совпадению, которое с ней происходило. Иначе пришлось бы завести журнал для регулярных записей. И все-таки в этом действительно скрывалась болезненная ирония. Среди всех замшелых договоров, чьи составители давно переправились в мир иной, наиболее перспективным был сочтен долийский. Не потому, что они оказались бы сильными союзниками, но потому, что происхождение Лины якобы существенно упрощало дело. В глубине души Лина подозревала, что настоящая причина этого выбора — страх, что первая попытка поиграть в дипломатию окажется провальной, а значит, лучше бы ей не затронуть ничего слишком важного и не отнять много времени. Убедить спутников в наивности такого мышления ей не удалось — отчасти потому, что, даже зная о потенциальных проблемах, она была более готова решать их, чем встречаться с очередными представителями шемленской власти, как бы трусливо это ни было. Долийские кланы, разрозненные настолько, что по одному нельзя было судить не только обо всех, но даже и о любом другом, все-таки оставались своими. Поэтому ненавидеть Затриана оказалось сложнее, чем Кайлана, и гнев на него, трусливо дрожащего над своими заветренными секретами и протухшими страхами, не мог определять отношение даже к его соклановцам, слепо соглашавшимся со всем, что он делал — и чего якобы не мог сделать. Зачем рассказывать случайным наемникам о том, в чем сущность конфликта, если ты уверен, что знаешь единственное стоящее решение, которому они должны последовать? Чтобы признать свою вину и претерпеть унижение? На такое никогда не согласились бы ни его гордость, ни его разум. И это окончательное решение, принятое единолично, без оглядки на даже возможность компромисса, который могло бы предложить мнение со стороны, стоило всем большой крови еще до того, как Лина нашла себя частью этого конфликта. Долийцы сами по себе не были проблемой. Даже оборотни не были — через быстро накапливающуюся усталость, жестокие стычки и утекающее сквозь пальцы время Лину неизменно вела уверенность, что, если решение есть, она рано или поздно найдет его — или создаст новое. Усомниться в этом означало бы увидеть собственную смерть на расстоянии полета стрелы, позволить страху нагнать ее, руке — дрогнуть, сердцу — пропустить удар. Наверное, поддержка немногочисленных элвен и вчерашних псин не стоила того труда, который понадобилось приложить, чтобы ей заручиться. Но за понимание, которое пришлось принять вместе с этим союзом, она бы согласилась отдать куда больше. Правда заключалась в том, что в чем-то народ Лины Махариэль оказался почти неотличим от людей, которые ни за что погибли под Остагаром, когда их лидеры не смогли действовать, как единая сила. В той части ее сознания, которой пожар гражданской войны показался воплощением всего, что не так с человеческими государствами и самой сутью того, что означало быть человеком, жило искушение счесть трагедию Затриана досадным исключением. Но Лина уже достаточно долго смотрела на хаос, чтобы не разглядеть подобное в подобном: неумение договариваться. Убежденность в своей правоте, граничащую со слепотой. Нежелание признавать ошибки и адаптироваться. Слабость и глупость оказались универсальными величинами. И тогда на смену избирательной ненависти пришло объединяющее понимание, почти жалость. Утомительная, но бесконечно полезная, потому что она позволила ставить себя на место другого, видеть не только что, но и почему, даже в самых дурных и бессмысленных поступках. Вскоре после этого начались тяжелые, вязкие ночные кошмары пополам с бессонницей — как будто ее разум враз лишился защищавших его иллюзий, позволявших с неизмеримой легкостью игнорировать кровь, и смерть, и вес Мора на плечах. В другой ситуации и с другим человеком, вероятно, это было бы знаком сделать шаг назад, уступить позицию ведущего, тем более что и досталась она Лине по несчастливой случайности. И все же только тогда она ощутила себя действительно вооруженной — не смертоносными лезвиями, а умением видеть корень проблемы. Это значило — никто другой не справится лучше. Это значило — стоит попробовать. Дурацкие сны и проходящий дискомфорт? Смешная цена за подобный инструмент.***
— Равнение на Стража-Командора! Лину передернуло. Желание уйти-сбежать-исчезнуть с этого мероприятия, а то и сразу из Амарантайна, моментально усилилось — и так же быстро сошло на нет, яркое, как удар молнии. Все, что хоть немного походило на действия регулярной армии, Лине страшно не нравилось, и особенно формальные жесты, подобно клещам устроившиеся на теле действительно полезных механизмов, вроде единой системы тренировок и регуляции распорядка. В редкие минуты честности она признавалась себе в нелюбви даже к положительным элементам таких формирований — из-за болезненного, как загноившаяся рана, отвращения тому, как они учат не думать — позволять другим думать за тебя. Но главное: она не хотела видеть этого в своей башне… И видела раз за разом. После очередной великой победы к Ордену отчаянно стремились якобы лучшие, которых в итоге приходилось перевоспитывать, и даже не как детей — потому что из тех еще не выбили способность проявлять инициативу. Варел, стоической тенью замерший за ее левым плечом, таких недовольств не разделял; не прошло и недели с последнего спора о том, насколько хорош — нет, удобен — может быть настоящий солдат, и почему такие люди нужны Ордену, особенно в современных реалиях. Возможно, в его словах даже была какая-то логика. Лина медленно вдохнула, выдохнула, перекатилась с пятки на носок и обратно. Сцепленные за спиной руки, должно быть, побелели от напряжения. Пока что Командором Серых была она. Неправильным удобным Командором, который лучше справлялся с маленькими отрядами и точечными атаками, чем с организацией патрулей в относительно мирное время. — Отставить, — сказала она, а затем повторила еще раз, громче, почти крикнула. — Отставить. Варел дернулся было вперед, но не успел — что бы он ни собирался сделать; Лина перемахнула через символические перильца площадки, с которой должна была вдохновлять на подвиги, и оказалась внизу, рядом с рекрутами, рассеянно замершими в развалившейся парадной формации. Их было двадцать шесть. Не податливые юнцы, не закостенелые старики — что-то посередине; решительные, но все-таки самую малость подозрительные взгляды исподлобья. Эта группа отчего-то понравилась ей больше предыдущей — даже если им очевидно не пришлось по вкусу нарушение протокола. — Сегодня я постараюсь высказаться не только неформально, но и кратко. При желании можете травить байки, что стали свидетелем финального финта печально известного Командора. Она специально ухмыльнулась, показывая, что шутит — никто не шелохнулся, только у высокой, смуглой девицы, исполняющей обязанности командира, чуть дернулся уголок губ. Тень не то улыбки, не то проглоченного гневного замечания. — Моя формальная задача на это мероприятие — дать вам напутствие на нелегком пути служения, мотивировать личным примером и всячески вдохновить. Лет через десять это перестанет быть дурацкой формальностью, но сейчас, пока победа свежа, нам стоит поговорить о чем-нибудь более интересном, — теперь уже несколько человек быстро переглядывались, но не решались и рта раскрыть. Изумительно. — Да, поговорить. Если у вас есть вопросы — задавайте. Все та же командир шагнула вперед, как только Лина закончила говорить, и отсалютовала. — Мартина, мэм. Если вы не находите смысла в традициях и протоколах, то почему бы не заменить их на лучшие, вместо того чтобы обходить, пользуясь своим положением? О, это было золото, лучший из возможных аргументов от идеального человека. Лина сдержала порыв рассмеяться, кивнула ей, принимая вопрос. — Ты сама решила сбежать из Неварры — или родители привезли? — Откуда вы… Какое отношение… — она запнулась, одернула себя. — Сама. — Почему было не изменить мир и общество вокруг себя, вместо того, чтобы искать лучшей доли в промозглой дыре, о которой забыли все, кроме, как недавно выяснилось, Архидемона? По рядам скользнули сдержанные смешки, Мартина раздраженно сощурилась, явно подбирая возражение — слишком долго любоваться произведенным эффектом не стоило. Поэтому Лина продолжила: — Мои слова и действия, как Командора Серых, в известной мере не могут расходиться с политикой Вейсхаупта. Политикой Ордена. Даже тогда, когда мое мнение отличается — его я вам сегодня и предлагаю, не как приказ, а как материал к размышлению. Размышлять-то вы еще не разучились, надеюсь? — Никак нет, мэм! — выкрикнул кто-то, она не успела заметить. — Умница, этим и займешься на ближайшем ночном дежурстве, — очередная волна смешков, еще более расслабленных. — А теперь серьезно, будьте так любезны. Она помолчала несколько секунд, оглядывая их — отступившие удивление и настороженность, сдержанное внимание. Мелькнула паническая мысль, что такие выступления нельзя осуществлять в прыжке, без малейшей подготовки, даже если повод для них горит в тебе, как крохотный демон гнева. Слишком высокий шанс сказать не так, не быть услышанной, не с того начать. Запутаться в словах и аргументах, одна перед толпой, самозванка, случайно занявшая чужое место… — Когда я уеду, — она решительно мотнула головой, отгоняя все страшное и бесполезное, — управление перейдет к Натаниэлю Хоу. О его назначении на должность Стража-Констебля еще не было объявлено, так что у вас есть уникальный шанс поздравить начальство вторыми… после меня. Сам Натаниэль принимал такие подачки и подначки в отношении своей репутации неохотно — но и поделом, заслужил всем, что успел сделать со дня вступления в Орден. — После обороны Башни Бдения вопли «да как так» поутихли, как было со Стражем Логэйном после смерти Архидемона, — продолжила она. — Но я вас уверяю — это назначение стоило мне большого количества бумаги и чернил. Даже не со стороны Вейсхаупта — истерика накрыла местных. — Неужели не было других кандидатур? — снова вклинилась Мартина, задумчиво нахмурившись. — Таких, которые бы не помешали… репутации Ордена? — Репутация Ордена держится и на обещании второго шанса тоже — кому угодно, если он захочет и сможет быть полезен. Кем бы мы были, если бы следовали этому основополагающему принципу только на словах? Но сейчас важно не это, а то, что он действительно был лучшим кандидатом. Так же, как среди вас, — она заставила себя повернуться к Мартине всем корпусом и сделала неопределенный жест рукой в ее направлении; чрезмерно яркий язык тела, чтобы обратить внимание аудитории, — выделяется ваш неваррский щегол. — Прошу прощения? Лина притворилась, что не расслышала. — Да, я видела ваши биографии и послужной список, не надо делать круглые глаза, блондинчик, — цыкнула она на парня в первом ряду слева. Тот, ну надо же, едва заметно покраснел и отвел глаза. — В данный момент Мартина лучше подходит на роль командира не потому, что у нее палка в заднице, хотя это, несомненно, заслуживает уважения, — Лина преувеличенно вежливо кивнула ей, затем обернулась к остальным и демонстративно подняла брови. Снова раздались смешки. — Ее главное преимущество в том, что, пока вас учили быть солдатами, она училась выживать и быть своей в чужой стране — в дополнение к тому, что приходилось уметь, чтобы по крайней мере зарабатывать себе на жизнь мечом и щитом. — Мэм, я не думаю, что… — снова вскинулась Мартина. Наверное, не стоило слишком уж потешаться, несмотря на искушение — ведь из нее действительно мог выйти толк, а грань между тем, чтобы быть своей и быть посмешищем для будущих подчиненных очерчена нечетко. — Мы победили в войне. Вам скажут, что Ордену нужны солдаты. Что приказ так же абсолютен, как долг, и, хотя все мы смотрители на рубеже тьмы, каждый вправе делать лишь свою малую часть, не задумываясь об остальном. В идеальном мире это работает, как часы. В идеальном мире начальство и коллеги не оказываются ни преступниками, ни идиотами, ни жертвами внезапного нападения; не оставляют тебя, необученного ничему, кроме своей малой части, последним звеном разорванной цепи, взвешивающим, будет ли трусостью дождаться, пока проблему решит кто угодно другой. И хорошо еще, если проблема не имеет моральной подоплеки, потому что одно дело — сторожить порождения тьмы с луком наготове, даже не имея поддержки и приказа, и совсем другое — лезть в политическую междоусобицу, чтобы этой поддержкой заручиться: выбирать, кто должен выйти победителем, когда каждый прав своей дурацкой правдой или сокрушен личной трагедией. Если вам скажут, что Стражам в политике не место — вы разговариваете с идиотом, молча покивайте и можете уходить; место Стражей в мирное время, и особенно в этой стране, спасибо Софии Драйден, почти всегда там, где их не желают видеть. Быть бдительным в мире — значит не только ждать явления Архидемона и гонять случайных крикунов, в наши обязанности также входит довести до следующего Мора Орден, временно не нужный ни одной живой твари, в более приемлемом состоянии, чем было в начале этого: в отношении финансов, знаний и кадров. Потому что жертвенно сдохнуть в широком смысле слова может каждый, для этого нужна одна только решимость. Более высокое требование — стать тем, кем потребуют обстоятельства: охотником, дипломатом, скаутом, исследователем, убийцей — иногда, может быть, солдатом. В последнюю очередь солдатом, потому что эта роль ограничивает больше других, отучивая помнить о том, что каждое твое действие является результатом собственных решений, и приказ не является достаточным оправданием для сложения с себя ответственности. Она не захлебывалась. Ни гневом, ни ликованием, ни тревогой — слова лились легко и естественно, потому что они казались правильными, и ей казалось, что их будет достаточно. Варел, несмотря на все возражения и сомнения, уже не решался прервать — не хватало еще прилюдно спорить со своим Командором, как с помешанной. Особенно когда она внезапно упомянула какой-то отъезд и передачу полномочий. — Вы вольны считать, что я ошибаюсь, господа рекруты, будущее Ордена — на это вам даны ваши собственные мозги, в конце концов, — добавила Лина поспешно. — Можете даже нажаловаться, когда прибудут инструкторы из Вейсхаупта. Или там письмо написать — Варел передаст, куда положено, тут все честно. Сил внезапно не осталось, как будто кто-то выдернул стержень, за который она держалась, чтобы быть той, кто умеет владеть толпой и произносить речи. Иллюзия, конечно, это тоже было ее умением, а не чужим — хотя и требовало больше усилий, чем другие роли, которые приходилось на себя примерять. — Всё, свободны, можете удивить интенданта, явившись на заселение часом раньше или осмотреть крепость в свое удовольствие. Когда ропот за ее спиной перешел с шепотков на громкие разговоры, Лина уже поднималась в верхний дворик, отчаянно борясь с желанием ускорить шаг. К счастью, это сегодняшнее обязательство было последним, и больше ничто ее в Амарантайне не держало. Натаниэль справится не хуже. Последний набор не так плох, особенно если эта неварритка переживет Посвящение. Это не побег, если тебя ждет новая роль, за которую не взялся бы никто другой. Весточку об исследованиях Зова, проделанных Авернусом, доставили еще два месяца назад.