Котёнок

Как-то раз Рип принесла с улицы в коробке из-под апельсинов трёх котят. Проведя ночь на дежурстве, она вернулась, предвкушая, как будет возиться с очаровательными крошками. Однако котят в коробке не осталось и следа, не считая клочков пёстрой шерсти. Вместо них вполне себе человеческий белобрысый малыш лет от силы двух оглашал личную комнату Рип истошными воплями. — Мерзкое отродье! — бушевала Рип, перекрывая детские вопли. — Откуда ты взялся? Разогнал моих котят, хулиганьё! Хулиганьё не отставало ни по децибелам, ни по глубине чувств, демонстрируя завидный набор мелких, но игольно-острых зубов. Зорин, которая выглянула на истерику вместе с прочими соседями, мучительно поморщилась на внеурочное состязание в громкости, едва не всадила локоть в бок толкнувшего её верзилы, но вовремя спохватилась. Верзилой был сам капитан Ганс Гюнше, а с Гюнше, особенно в полнолуние, лучше было не связываться, это знали все. Поэтому, когда капитан прошёл напрямик к ребёнку, подхватил его лапищей поперёк живота и с непроницаемым выражением лица молча унёс прочь, никто и слова против вставить не решился. Рип, только что призывавшая на белобрысую макушку незваного гостя всевозможные несчастья, и та потрясённо умолкла. Лишь кто-то самый бесшабашный рискнул пожелать капитану вслед приятного аппетита. Происшествие с неизвестно откуда взявшимся и известно куда пропавшим ребёнком помянули раз-другой и замяли. История, как ни крути, оставляла неприятный осадок; забавного в ней была разве что высосанная из пальца истерика лейтенанта ван Винкль, и то — эка невидаль. Однако несколько дней спустя Зорин с изумлением увидела, как Гюнше с кухни человеческого персонала несёт ящик консервированного молока. Выражение на обычно бесстрастной физиономии капитана было умиротворённым. Между консервированным молоком и Гюнше даже магическим взором Зорин Блиц просматривалась одна-единственная связь. Раз пять передумав, Зорин всё-таки постучалась к Гюнше и толкнула дверь, привычно не дожидаясь отклика: на подобные рутинные нужды тот слов не тратил. Открывшееся зрелище лишило дара речи её саму. Стоя на четвереньках, Гюнше зыркал на неё натуральным волком, даром что в человеческом обличии. А у него под животом давешний ребёнок, засунув белобрысую башку в миску, терзал мелко рубленое кровавое мясо и беспокойно урчал, косясь сквозь передние лапы, то есть ручищи Гюнше, на пришелицу. Другая миска с чуть дымящимся молоком стояла рядом. — Кхем... — Зорин прочистила горло. Помявшись, она решила, что раз уж Гюнше, воплощение мужественности, не брезгует вознёй с младенцем, то и над ней не станет смеяться: распустила, мол, баба нюни, младенца завидев. Тем более, что Гюнше, судя по взгляду, скорее готов был с четверенек прыжком вцепиться ей в горло, чем смеяться. — Я, это, могу, чем-нибудь помочь? Гюнше смерил её настороженным взглядом, повёл плечами — невидимая вздыбленная шерсть на холке, кажется, поулеглась — и отрывисто, неохотно проворчал: — Котятами. В полнолуние. И чтобы Рип не засекла.