Тематические драбблы

- Папа, почему так холодно? Голос Саши не был жалобным, она была крепкой девочкой. Только порыва зябко закутаться в шубу она не сдержала. Мистер Браус нахмурился, и Саша грустно подумала о том, что снова его разозлила. Это понятно — голод делает людей хмурыми и сердитыми. И заставляет мерзнуть. Постоянно. Под двумя шубами, одеялом и меховым пледом. Недостатка в меховых изделиях в охотничьей деревне не было. Жаль только, что мяса под этим мехом больше не осталось. Кстати! Саша подтянула к себе шубу и принюхалась. Вывернула старым швом к себе, разглядывая обработанную кожу под волосками... и лизнула. Рот и ноздри наполнил старый, почти выветрившийся животный душок. Саша закусила край шубы плотнее, с удовольствием посасывая ее. Мистер Браус вскинул голову на причмокивания и дал дочери легкий, сварливо-любящий подзатыльник: - Ты чего творишь? - Мне холодно, па. Мистер Браус вздохнул, все еще хмурясь. Девочка не хотела его сердить и расстраивать, а потому замолчала. Ее отец прошелся по комнате, взяв из брошенной у порога сумки пару кедровых шишек и несколько засохших ягод шиповника. Еще несколько минут потратил на то, чтобы заварить ей горький, кисловатый отвар. А потом забрался к ней на кровать, сгребая в охапку и ее саму, и все ее шубы и одеяла. И так и держал, пока она не уснула, делясь с ней своим теплом. *** Жан немного беспокоился о том, что они с Сашей... глупо будет сказать «отдалились друг от друга». Как-то по-соплячески получается. Но выходит, что именно так и есть. Они мало разговаривали друг с другом и даже редко смотрели друг на друга после той операции по захвату Ривза. Какая-то непонятная, не высказанная вслух недоссора на пустом месте. Или просто не хотелось? Смотреть друг другу в глаза, слышать голоса. Или просто не над чем было больше смеяться? Язвить, пытаясь шальнее подколоть друг друга. Что их объединяло раньше и чего не хватает теперь? Он не мог понять, но все же чувствовал прохладную смену в их отношениях. И вроде ничего такого — все в порядке. Стоят рядом, сражаются рядом, обмениваются словами и булкой... но что-то не так. Будто они не вместе на самом деле. Зачем он шел к ней сейчас, он тоже не совсем понимал. Может быть эти размышления догрызли его и он хотел постоять рядом наедине, чтобы понять наверняка, кажется ему или нет. Но факт был фактом — он шел к дежурившей Саше, неся в качестве жеста мира горячую оловянную кружку с отваром. Саша же их и научила варить чуть ли не все что угодно так, чтобы получилось вкусно и питательно. У их отряда не было много шансов запастись провизией и они банально догрызали оставшийся сухой паек. Еще не голод, но Жан постоянно чувствовал свое брюхо легким, воздушным и немного возмущенным. Еще не голод, но есть хотелось всегда, а в руки и ноги нет-нет, да прокрадывалась легкая слабость. Он все еще рос, и эта диета ему явно не шла на пользу. Саша слегка повела ухом, услышав его приближение. Жан был твердо уверен, что почти не издавал звуков. Зверье, что с нее возьмешь? И мыслит она, наверное, немного отлично от остальных людей. Девушка же просто перевела взгляд на поля. Она казалась такой сосредоточенной, что Жан не решился что-то ей сказать. Наверное она одним этим своим звериным слухом могла определить, подкрадываются ли к ним полицейские в траве. Отвлекать не хотелось. В такие моменты она казалась бесполым, суровым солдатом без возраста и определенного звания. Только опыт и способность их защитить. В такие моменты он ее уважал и был способен с легким трепетом заткнуться. Жаль, что такие моменты случались не часто. Чаще всего она просто Картофелина. А иногда — девушка. Это еще реже. Хватило этой редкости ровно на два странных поцелуя и оставшегося ощущения того, что она красивая. Причем красивая таким странным типом красоты, что он даже не может поставить ее на мысленный пьедестал и восхищаться этим. Не возвышенно красивая, как Микаса. Не душой он это видел, не дружком в штанах, а чем-то горяче-пугающим внутри, ближе к брюху и печени. Он немного недолюбливал Сашу из-за этого. Жан знал, что он не плохой человек и уж точно прекрасный образец настоящего мужчины. А поди ж ты — это горячее и тяжелое очень подозрительно походило на агрессию. И только по отношению к ней. Только бить ее не хотелось, слава Стенам, а чего хотелось до темноты в глазах — непонятно. И все же... Жан заметил, что она грызет и посасывает краешек кожаного воротника куртки, спрятанной под ее неизменным пончо. Зачем? Смешная, даже когда без пола и возраста. Ощущение защищенности покинуло его, когда Жан заметил, что девушка сильно дрожит, так, что буквально зуб на зуб не попадает. Он протянул ей горячую кружку, решив не остужать ее на ветру до теплоты: - Ты чего трясешься? Ночь же теплая. Саша обхватила кружку ладонями, прижав ее к груди так, словно хотела впитать это тепло всем телом. Мельком глянула на него пугающе пустыми глазами: - Мне холодно, Жан. Голод делает людей хмурыми и сердитыми. И заставляет мерзнуть. Голод. Жан бы так это состояние не назвал. Но вспомнил, сколько обычно ела Браус. Много. А потом ела еще больше, не чураясь даже легкого воровства. С таким бездонным брюхом это и правда должно казаться голодом. А для того, кто голодал раньше... Инстинкт? Инстинкт мерзнуть, как желание есть даже в сытые годы? Он нахмурился, окинув взглядом ее тело. Она меньше него. И как можно оставаться такой худой, если она всегда столько хомячила? Эта трясучка в такой вечно веселой, в такой живой, шумной девушке — пугала. Ее молчание пугало. Ее хрупкие руки и тонкая талия, которую сейчас не видно. Ее запавшие щеки и пушистая макушка с поникшим хвостиком, которую он видит с высоты своего роста. Саша отпила отвар, поболтав его медленно во рту, прежде чем проглотить. Он представил, как ее язык и полость рта вобрали в себя это тепло и какой ее рот теплый теперь. Теплее чем обычно — он помнил. Они же... целовались раньше зачем-то... - Жан. Помнишь, мы как-то целовались?.. Мысли его читает, не иначе! Помнит, конечно. Только к чему это поднимать сейчас, а еще и на словах, если они никогда об этом не разговаривали? То горячее, темное и тяжелое в нем, которое упрямо твердило, что Саша красивая, и почему-то так сильно беспокоило, смешалось в нем с раздражением от ее слов. Зачем так?! То же горячее и тяжелое заставило его шагнуть к ней ближе, вплотную, и с сиплой, тихой, медленной дерзостью и насмешкой уточнить: - Это просьба, что ли? А она только наклонила голову к плечу, не обращая внимания на то, что теплая кружка — это единственная преграда между их телами: - Ты теплый. Горячее и тяжелое вдруг улеглось, успокоилось — будто вздыбленная раньше шерсть на теле зверя опустилась — и сменилось расстройством. Не должна она его просить о поцелуе, только чтобы согреться. У них это пусть и непонятно почему произошло, но точно не от нужды, а по прихоти и важности. Поэтому же он и заступил ей за спину, прижавшись грудью к ее острым лопаткам и обхватив длинными руками тонкое туловище. Молча. Если бы открыл рот, оттуда бы пошла брань, или язвительные уколы, или еще что-то в его духе. Поэтому молча. Чувствуя, как колотит чужое тело в его руках, и как она облокотилась на него, будто он сильнее и надежнее ее самой: - Мне холодно, Жан. - Ну так пей, пока не остыло. Они стояли так до тех пор, пока она не перестала трястись. Долго. Но это ничего. Он держал ее, сгребя в охапку и ее саму, и пончо, которым обмотал ее потуже, и делясь с ней своим теплом. Стараясь не думать о том, почему ведет себя как дебил, и что конкретно им движет.