Наверху

он бескровен и сух; пальцы-сучья - в перстнях из золота. я не видел его - я могу лишь предполагать. дед рассказывал мне, что, когда они были молоды, он входил в их дома и садился у очага. вот представь - ты заходишь в пропахшую рыбой хижину, где пучками полынь да шалфей с потолка висят, а он смотрит из тьмы, говорит - подойди поближе-ка. застываешь столбом - он в ответ: ты не бойся, сядь. словно дом твой - его, ну а ты в нем - лишь гость непрошеный, что случайно столкнулся с великим к лицу лицом. голос мягок, и волосы инеем припорошены, только пальцы - мертвы, и слова отдают гнильцой. спросишь - дед говорил - отчего ты такой измученный? кто обидел тебя, сделал больно, увел жену? а он дернет неловко своими руками-сучьями и ответит: что было, того уже не вернуть. говорили - он Главный и высший над всеми Высшими, и подвластны ему хлябь и твердь, и любая тварь. только кто-то сказал - без него как-то легче дышится. он же страх нагонял, и словами - что душу рвал. мы-то верили - страх есть привычное, первобытное, и с рождения видели - только его лицо. только каждую ночь небо звездами было выткано, и звучала с него еле слышная песнь высот. и внутри было полно, и что-то щемило радостно, и неведом ни страх был, ни мертвого злата хлад, и привычный нам мир открывался внезапным кладезем, а из глаз, обжигая нам щеки, вода текла. так, возжаждав весны, а не серого злого холода, пожелав чистоты и неведомых нам свобод, мы ушли от него. одного лишь, увы, не поняли - зараженные страхом уносят его с собой. ты же страха не знаешь. ты - отблеск чистейшей радости, слишком светлый для мира, где царствуют боль и мрак... посмотри мне в глаза. он - во мне, от него не спрятаться: это - след обожженной руки, что оставил враг. он есть страх, а людские тела для него - как княжество, он есть смерть, что любого из нас превратит в труху... но, когда я смотрю на тебя, мне порою кажется, что как будто бы знаю, как оно - наверху.