Mrs. Robinson

      Молчание, отчаянное молчание, словно грозовая туча, повисло между нами. Это была такая грозовая туча, что готова была разразиться громом и молниями в любой момент. — Хорошо, — резко нарушил тишину Джерард. — Я согласен, — он безразлично пожал плечами, не глядя на меня. В его взгляде не было ни капли удивления. Создавалось впечатление, что подобное у него просят по несколько раз на дню.       Сказать, что я был удивлен, нет, скорее поражен и обескуражен — ничего не сказать. Я ожидал услышать рваное, предсказуемое "нет", я ждал, что он накричит на меня и выгонит из своего дома, никогда больше не оставив записку на моем крыльце. О, я был уверен, что он просто пошлет меня, с пренебрежением оставив все свои красивые и пылкие речи. Я ждал отказа, но получил утвердительный ответ, который поверг меня в такой шок. — Что? — непонимающе вопросил я. — Ты попросил целовать тебя каждый раз, когда ты будешь что-то делать правильно. А я согласился, — медленно и раздельно, как для малого ребенка, сказала Фарфоровая Кукла. Его руки покоились у него на коленях, а пальцы выстукивали что-то, они словно пробегались по клавишам невидимого фортепьяно. Я почти мог услышать звуки мелодии, которую он "наигрывал". — Или же ты хочешь, чтобы я отказал? — Ты шутишь? — вновь задал я вопрос, все еще не веря его ответу и принимая это за некий не смешной и жестокий розыгрыш. — А ты хочешь, чтобы я шутил? — вопросом на вопрос ответил он, презрительно сощурив глаза. Стоило мне в ответ отрицательно помотать головой, как Джерард вновь раскрыл книгу. — Вот и хорошо. Продолжим, — он что-то искал в оглавлении, а когда нашел, то стал быстро листать до нужной ему страницы. — Вот. Артикли, — он довольно полу-улыбнулся, вероятно, чувствуя свое превосходство надо мной. То, что у него так великолепно получается говорить на этом неведомом языке. То, что он мог многое из того, чего не мог я. — Во французском языке есть определенные и неопределенные артикли. Впрочем, так же, как и в английском. Напоминаю, что неопределенные артикли мы используем, когда не знаем о каком именно предмете идет речь или же в устоявшихся выражениям. Неопределенный артикль мужского рода — un, женского — une, а для существительных множественного числа любого рода мы используем des, — Джерард говорил довольно медленно, так чтобы возможно было воспринять информацию. Он говорил с упоением, словно для самого себя, так, как будто он забыл, что я сижу рядом и наблюдаю за каждым движением его губ, за каждым взмахом его ресниц, внимая каждой его фразе и каждому слову. Видно было, какое удовольствие получала Тайна, рассказывая об этом языке. — Повторюсь: существую артикли и определенные. Их используют тогда, когда мы хотим конкретно указать на какой-либо предмет или на какую-либо личность и когда мы знаем о ком или о чем говорим. Le используется для существительных мужского рода, la — для женского. На письме перед словами, что начинаются с гласной или никогда непроизносимого "h", la или le превращаются в букву L с апострофом. Les употреблять с существительными любого рода во множественном числе. Так же мне следует упомянуть, что сливаясь с предлогами à и de, определенный артикль мужского рода превращается в слитный артикль au или du в единственном числе, а во множественном — aux и des, — Джерард произносил французские словечки с этой непередаваемой интонацией, такой легкой и воздушной, словно сотканной из самих облаков или же сплетённой из лучей солнца. Я не мог понять, как у него это получалось, как он мог говорить так, будто он есть самый настоящий француз, знающий этот язык лучше, чем любой из его земляков-писателей. — А теперь повтори все, что я сказал, — он откинулся на спинку дивана, ухмыляясь и предвкушая мой провал. О, он жаждал его. Да, он, вероятно, чувствовал, уже смаковал вкус моего поражения, он хотел видеть мое расстроенное лицо, хотел, чтобы на нем отразилась горечь от того, что я не смогу украсть такой заветный и желанный поцелуй.       Но я повторил весь его краткий рассказ слово в слово, будто я был каким-то звукозаписывающим устройством. Я повторил все, я назвал все артикли, я даже, может быть, назвал их с той же наигранной интонацией, с какой говорит Джерард. Впрочем, это неважно. Важно то, что я сделал это. Я смог запомнить эти короткие и не значимые словечки. Я сделал это.       Вновь наступило молчание. На этот раз короткое, длившееся всего несколько секунд, которые, казалось бы - как это банально не звучало - длились целую бесконечность. Молчание, за которым последовали медленные и громкие хлопки в ладоши. — Молодец, — с непроницаемым лицом произнесла Кукла, продолжая всё так же размеренно и не торопясь рукоплескать. — Я, откровенно говоря, не ожидал, — он как-то высокомерно улыбнулся одним правым уголком рта. — Что же, ты по достоинству заслужил свою, кхм, награду.       После его последних слов мое сердце забилось чуть чаще, а разум, казалось бы, отключился, отдав управление происходящим в руки инстинкта и чувств. Я отчетливо осознавал, что вот он, "Момент истины", я получу то, что хотел, да, наконец-то. И, что радовало меня так же сильно, так это то, что мне не особо пришлось стараться ради всего этого.       Я понятия не имел, что делать. Нет, конечно, я целовался до этого. Не подумайте, что я настолько неудачник, нет. Просто, если быть честным, это было относительно давно и не при самых благоприятных обстоятельствах, если не вдаваться в подробности. И вот сейчас, здесь, сидя на одном из четырех диванов, я не знал, как вести себя. Я мог пододвинуться поближе, мог обнять его, мог обхватить его лицо своими руками, мог приблизиться и, перед тем, как поцеловать его, заправить прядь его непослушных волос за ухо. Господи, я мог бы сделать это, я мог бы сделать все, что угодно, если бы не сам Джерард, который, увы (или же к счастью), от природы был наделен характером человека, который всегда действует первый.       О, я чуть не потерял сознание, когда он вдруг оказался запредельно близко, так невозможно и жутко рядом. Клянусь, я чувствовал его дыхание у себя на коже, я наконец-то осознал, насколько это приятно.       Джерард положил свои худые руки мне на плечи, приблизился еще сильнее, так, что между нами почти ничего не оставалось, так, что я мог вдыхать его запах, так, что я мог разглядеть такие преждевременные морщины у него на лице, так, что было заметно, что он использует тональный крем, чтобы скрыть какие-то недостатки на своем без сомнения идеальном лице, так, что я закрыл глаза, предвкушая самый, пожалуй, счастливый момент в моей жизни. Он приблизился еще сильнее и поцеловал меня.       Первые и последующие секунды мне показалось, что я целую мертвеца. Его губы были тонкими и безжизненно холодными, как лед. Я не чувствовал ничего, кроме мурашек, быстро ползущих у меня по спине. Его губы были холодны, моя голова словно налилась свинцом, мои веки дрожали, борясь с желанием распахнуться, мне было все подобное ново и необычно, но это все ничего, по сравнению с тем, что Джерард лишь обхватил своими губами мою нижнюю губы и... Застыл. Никаких движений, никаких желаемых горячих вдохов и выдохов, никаких слов, ничего ровным счётом. Никаких эмоций. Это показалось мне слегка неприятным. Я лишь чувствовал легкий вкус мятной жвачки, которую он выбросил где-то 15 минут назад.       Когда же я попытался взять инициативу в свои руки, Кукла легонько оттолкнула меня от себя и отсела. — Хватит, — тихо промолвил он, рукавом своей рубашки вытирая себе губы. Этот жест я сочел если не унизительным, то точно оскорбительным. Он вытирал свои губы так, будто целовался только что не со мной, а, прошу прощения, с помойкой. Он вытирал свои бескровные губы, отвернувшись. — Ты просил просто поцелуй, — Джерард стал рыться у себя в карманах в попытках найти салфетку.       В тот момент мне захотелось встать и закричать, сказать, что я просил поцелуй, всего лишь поцелуй, а не эти странные объятия с трупом, не его лицо, перекошенное от омерзения, не его поджатые губы и холодный тон. Я просил совсем не это.       До этого момента я считал, что не бывает простых поцелуев. Я думал, что они всегда что-то значат. Поцелуи могут быть прощением, просьбой, признанием, прощанием, местью, любовью, извинением. Чем угодно, на самом деле. О, как же я ошибался в своих суждениях. Тот поцелуй, который мне подарил Джерард, был ничем. Он ничего не значил. Если бы его можно было поместить на картину, то он был бы белым пятном на холсте, такой зияющей светлой дырой. — Извини, — внезапно произнесла Тайна, разрезав своим тихим голосом тишину. Он сидел, наклонив корпус вперед и не глядя на меня.       Несколько секунд потребовалось для того, чтобы я попытался осмыслить и понять, за что он просит прощения. За то, что не дал мне то, что я хотел? За то, что он так демонстративно вытирал себе губы? За то, что он заставил меня перестать желать физического контакта с ним? Я не знал. — Ладно, — вместо вопросов сказал я. Я простил его за что-то, сам не ведая, за что. Сдается, я всё же понемного превращаюсь в свою обожаемую тетушку, которая никогда не спрашивает и лишнего и предпочитает молчание долгой беседе. — Спасибо, — поблагодарил меня Джерард, чуть улыбнувшись. Это была вялая, уставшая улыбка, подобная улыбке умирающего человека, чья жизнь с каждой секундой неминуемо угасала. — Я должен, к слову, тебя предупредить, — он вдруг встрепенулся и оживился, резко развернувшись ко мне. — Завтра, возможно, меня не будет. Я не уверен. В любом случае, если ты увидишь машину у моего дома, то это значит, что я здесь. Если она там будет, то приходи... — он закатал рукав и взглянул на запястье, на котором не было наручных часов. — Приходи в любое время, впрочем, — он испустил короткий, хриплый смешок, а затем нервно огляделся, кусая губы и всё так же не смотря на меня. — Думаю, нужно сделать чай! — внезапно громко воскликнул Джерард, вскочив с места и быстро, жутко быстро переместившись на кухню. Мне оставалось лишь гадать, каким образом ему это удается.       Я прошествовал за ним. Я пытался ступать так же неощутимо и осторожно, как он, так же неслышно, но в то же время на большой скорости. Увы, увы, увы, я не мог. У меня не получалось.       Я застал Куклу, стоящую возле плиты, на которую был водружен чайник. Джерард смотрел в небольшое окно, на стены, на стол, захламленный бумагами, на кафельный пол, на чайник, который начинал понемного закипать, на свои ноги, на холодильник, который пестрил магнитами и какими-то записками на цветных самоклеящихся листиках, на свои тонкие руки, на лампы на потолке, на банки с приправами, на что угодно, но только не на меня. Он чувствовал вину. — Какой чай ты хочешь? — тихо спросил парень. — Обычный, — безразлично сказал я, подходя чуть ближе. Шаг, второй третий, ну же, Фрэнк, решайся. Четвертый, пятый, шестой, шаги становятся шире и шире. Седьмой, восьмой, девятый, десятый, мы стоим почти вплотную друг к другу. Одиннадцатый, я преодолеваю последнее расстояние между нами. Сердце билось чертовски быстро. Половина двенадцатого шага, я сделал то, что хотел, я заправил прядь его волос ему за ухо, я обхватил его лицо руками, я заглянул ему в глаза и увидел лишь до невозможности широкие черные бездны зрачков. Я сделал то, что хотел, я поцеловал его. Для меня этот был поцелуй-признание, для него — поцелуй-извинение. На этот раз его губы не были такими холодными, его руки лежали не у меня на плечах, а на талии, он закрыл глаза и — о, Господи — он целовал меня. Я могу наврать и сказать, что я видел тысячи фейерверков и солнц в этот момент, что я словно порхал и что я нетвердо стоял на земле. Я могу это сказать, потому что это звучит красиво и вполне подходяще для какой-нибудь жалкой мелодрамы. А также я могу быть честным и с уверенностью заявить, что ничего подобного не было. Было тепло, было даже, пожалуй, чуть жарко, было близко, было аккуратно и было поразительно приятно и так восхитительно ожидаемо. Вероятно, меня сможет понять лишь тот, чья сокровенная мечта сбылась, тот, кто познал всю магию счастья и тот, кто не мог поверить, что все это происходит наяву. — С ромашками, — сказал Джерард, отстраняясь, но не открывая глаз. Его ресницы чуть подрагивали, а на влажных губах танцевала не по-осеннему майская улыбка. — Я сделаю тебе чай с ромашками, — промолвил он и, будто в подтверждении его слов, засвистел чайник.       Он разлил кипяток по двум искренне белым кружкам, а затем из небольшой черной баночки высыпал туда немного зеленой трухи, что когда-то была цветами и листьями. Он положил ложки в каждую чашку и одну дал мне, грея свои руки о другую. — Зачем ты это сделал? — спросил Джерард, подняв свою голову и выпрямив плечи. Я не устаю дивиться тому, как он ссутулившись стоит, а затем вспоминает, что хорошая осанка красит человека.       Я не знал, что ответить. Я дышу, дышу, дышу, я вдыхаю и выдыхаю, я глотаю воздух, я не знаю, что говорить, я просто смотрю на него исподлобья, делая маленький глоток, который обжигает мой язык и губы. — Я хотел это сделать, — в конце-концов пожал я плечами. — Оказывается, ты не такой скромный и тихий, каким мне казался, — он оперся о столешницу, чуть усмехаясь. — Допивай и уходи. Проведи хоть немного времени с Элизабет. Она этого ждет, — внезапно для меня заявила Тайна.       Следующие минуты прошли в молчании. Я рассматривал его холодильник и те яркие записки на нем, но с некоторого расстояния я мог увидеть буквы, выведенные черным маркером, только на нескольких из них. "И даже целый миллион бумажных журавликов тебе бы не помог", "Я до сих пор не знаю, как сказать «люблю»", "И если ты не сможешь соврать, если не сможешь состроить вид... Ты не сможешь". Я не знал, я понятия не имел, что это все значило. Но если бы я подошел поближе, я, возможно, смог бы прочитать надписи на остальных, смог бы понять, что это. Может быть. Вряд ли. — Я смотрел и не видел цветов, но видел серый свитер, помятые шорты, помятую душу и рваное сердце. Chéri, скажи мне на милость, что сталось с тобой? Ведь юность дышала тебе на лицо этим апрелем. Где песни, где крики, где солод весны? Где хмель твоих глаз и сладость ночей, что так волновали, увы, не нас. Не сейчас, — медленно продекламировал Джерард, поймав мой взгляд. Внезапно Кукла погрустнела, в его красивейших глазах я увидел то, что не видел там прежде сегодня. — Ты допил свой чай? — он безразлично спросил. — Да, — так же безразлично ответил я. — Уходи, в таком случае, — он забрал мою кружку и поставил ее в раковину, включив воду и отвернувшись принялся её усердно мыть. С тем усердием, которое было бы достойно лучшего применения.       Ступая тихо, прямо как он, я прошел в коридор, я обулся и вышел на улицу, аккуратно прикрыв дверь. Я спустился по лесенке, я пересек сад, пересек нашу улицу, я остановился у дома Робинсонов и обернулся. Джерард стоял у окна, что было расположено в гостиной и выходило прямо на дорогу. Он смотрел на меня, а я просто дышал.