those who seek

      — А не высоковато ли ты метишь, парень? — Бык с широкой усмешкой на лице хлопает Крэма по спине. Могучая ладонь кунари могла бы переломать мужчине лопатки, если бы не добротная броня и напряжённая поза.       Бык наверняка заметил этот взгляд. Взгляд, которым Крэм провожает только что вошедшую в таверну леди Тревельян.       «Вестница» по вечерам всегда полна народу. Крэму нравится многоголосый гомон и звон кружек, Крэму нравятся песни под лютню, Крэму нравится, что внимание сосредоточено не на нём.       Эй, это же тот парень, который девчонка.       Когда Эвелина входит, солдаты отвлекаются от разговоров, чтобы поаплодировать ей, задорно свистнуть или отдать честь. Сегодня она спасла орлейскую императрицу от покушения.       На лице Тревельян появляется и тут же гаснет мимолётная усмешка, пока они с Кассандрой медленно идут к столику в самом тёмном углу. До этого маячившая за спиной ведьмы Искательница одним взглядом прогоняет оттуда пару служак невысокого чина.       Дамы садятся друг напротив друга, и огненный свет настенных факелов не может помочь Крэму ни в чём, потому что просто не достаёт до дальнего конца помещения.       Крэм на секунду отвлекается и замечает странный, задумчивый, пристальный взгляд Быка. Только смотрит кунари не на Крэма, а куда-то за его плечо. Мужчина оборачивается — достаточно медленно для того, чтобы его не сочли чрезмерно любопытным — и видит в дверях этого несносного тевинтерского мага. Этого усатого выскочку. Этого «лорда Павуса». Или как его там зовут. Не важно.       Маг улыбается, театрально прикладывает ладонь ко лбу и щурится, будто высматривая кого-то в толпе. При этом взгляд его, не колеблющийся ни секунды, направлен только на кунари.       — Прошу простить, Крэмиссиус, — саркастическое фиглярство у Быка всегда выходило плохо. — Дела.       Крэм только кивает и давится смешком, вызванным через силу. Тревельян вновь привлекает его внимание, наклонившись слишком близко к Кассандре.       — Твоя коса, — говорят в полутьме её полные мягкие губы. — На бок сбилась.       — Какие глупости, — грубый и громкий голос Искательницы слышен даже на таком расстоянии. Она всё же покорно наклоняет голову, и ведьма поправляет её волосы. Почти нежно.       Возможно, Крэму лишь кажется, но он видит, как Тревельян, осторожно держа пальцы в горсти, убирает что-то маленькое и почти невидимое в нагрудный карман своей куртки.       Остальные в таверне не обращают на них внимания. Слишком заняты выпивкой и болтовнёй.       Крэм вздыхает. Глотает из своей кружки и замечает, как юная новенькая официантка смотрит на него. Улыбается. Он не помнит точно, откуда она здесь взялась, но предполагает, что после того, как добрую половину слуг изгнали из Редклиффа, ей просто некуда было идти.       Он не улыбается в ответ. Только опускает взгляд, разглядывая кружку. Какая разница, нравится ли он ей сейчас, ведь когда она узнает правду, она сбежит. Как все остальные.       Не высоковато ли метишь?       Крэм помнит, как впервые увидел леди Тревельян. Она выглядела… слабой. Она вряд ли смогла бы удержать в руках меч. Но у неё была её магия. И её стать. Её манера держать себя словно бы шла впереди неё, мгновенно разрешая всё недопонимание. Это — командир. Ей нужно подчиняться.       А ещё Крэм помнит, как она за несколько минут сожгла всех до единого венатори, что напали на их лагерь. Дотла. Потом велела отряду собирать вещи, потому что отныне они служат Инквизиции.       И Крэм не смог бы спорить с ней, даже если бы захотел.       Она была чудовищно, ужасающе, непозволительно красивой. А может быть, она просто казалась ему такой. Длинные чёрные волосы она собирала в тугую косу, убирая под рубаху на спине. А вот возмутительно синие глаза невозможно было спрятать. И они преследовали Крэма всюду.       Он чувствовал себя больным и неспособным отыскать лекарство. Он делал всё, что Тревельян приказывала, всё, что приказывал Бык, он часами размахивал мечом перед тренировочными манекенами, пока не выбивался из сил совсем. И всё равно, засыпая, не мог не представить, какой тёплой и мягкой могла бы быть её кожа под одеждой. Каким гибким её тело могло бы быть в его объятьях. Каким сладким мог бы быть её голос, шепчущий ему…       Когда пиво в кружке заканчивается, Крэм вновь оглядывает зал таверны. За дальним столом в углу Эвелины уже нет. Кассандра, оставленная в одиночестве, выглядит грустной и потерянной всего лишь несколько мгновений, а потом к ней возвращается её привычный острый взгляд и угрожающее выражение лица.       Порой Крэм думает, что Искательница — та, кем он мог бы стать, оставаясь женщиной до конца жизни. Если бы он был слишком трусливым, чтобы платить за свободу ценой отчуждения и недопонимания. Если бы.       Крэм поднимается из-за стола, выходит наружу, вдыхает прохладный ночной воздух — от песни и гомона остаётся лишь задавленный толстым деревом двери отголосок — и видит, как поднимается в главный зал леди Тревельян. Крутая лестница уходит высоко вверх, и плотские желания его собственного тела отвратительны Крэму, но он не может оторвать взгляда от ладных ног Эвелины, преодолевающей ступени.       Ведьма замирает, секунду-другую стоит на месте, а потом оборачивается через плечо и ловит этот жадный взгляд, который Крэм не в силах контролировать.       Сам Крэм ошеломлён и пристыжен настолько, что даже дышать теперь кажется ему непосильным трудом. Он не двигается, словно приросший к земле, до тех самых пор, пока не осмеливается выпрямиться, вскинуть голову и увидеть, что Тревельян улыбается.       Зовущая, кокетливая, так несвойственная ей улыбка исчезает в воротнике её куртки, а потом мираж меркнет, мир оживает вновь, леди Тревельян продолжает путь вверх, а Крэм делает пару тяжёлых, длинных вдохов.       А за ними пару несмелых, неуверенных шагов.       Покои Инквизитора не похожи на остальные комнаты Скайхолда. Здесь темно, Крэм уверен, даже солнечным днём — из-за плотных занавесок. Ещё здесь странно уютно и пахнет травами, зельями, чем-то… лириумной настойкой? Криков птиц Лелианы отсюда почти не слышно. Пугает Крэма лишь церемониальный череп, украшенный бурыми, ярко блестящими, сложно огранёнными камнями, больше похожими на тёмные сгустки запёкшейся крови. Покоится череп на подоконнике. Там же — потушенная сквозняком свеча из чёрного воска.       Эвелина сбрасывает кожаную накидку, после чего аккуратно, бережно вешает её на спинку стула, мимолётно коснувшись нагрудного кармана. Крэм стоит на предпоследней ступени лестницы, глядя на ведьму, не смея сказать ни слова. Тревельян, впрочем, заговаривает с ним первой.       — Ты боишься меня? — она выразительно вскидывает тёмную бровь, усмехаясь уголком губ. Она не двигается, не пытается приблизиться, не делает вообще ничего, но Крэм всё равно чувствует эту раздражающую, навязчивую, сладкую пульсацию, которую уже невозможно игнорировать, под грубой тканью белья. Он неуверенно переминается с ноги на ногу, и он вновь омерзителен самому себе, потому что ощущает тёплую липкую влагу между своих бёдер.       Я тебя хочу так, что имени своего не помню, проносится в мыслях Крэма, но он молчит.       — Зачем вы… — он пытается подобрать слова и вдруг понимает, что с большей лёгкостью убил бы дракона, — зачем я здесь?       — Зачем ты здесь? — Тревельян не пытается его передразнить. Её вопрос выходит ещё более искренним, чем вопрос Крэма. Она медленно подходит ближе, протягивает ему свою тонкую ладонь и терпеливо ждёт. Когда он наконец берёт её за руку, она тянет его вверх, так что они оказываются слишком близко. Крэм выше ростом, поэтому Эвелина вскидывает голову, чтобы смотреть прямо в его лицо. В свете луны она кажется ему ещё красивее — блестящие глаза, шёлковая кожа, мягкие губы — и Крэм почти не может удержать себя.       — Дотронься до меня, — шепчет Эвелина. Сколько раз он представлял это? Трудно сосчитать. Особенно сейчас.       Ему хочется дотронуться до её лица, наклониться ближе, целовать её веки, щёки, губы, но отчего-то взгляд ведьмы просит совсем иного, поэтому ладонь Крэма скользит вниз по её спине, под ягодицу, а потом оказывается между её ног. Со сдавленным вздохом Эвелина укладывает руку на его затылок и наконец целует. Сама.       Крэм не может похвастаться большим романтическим опытом. Как правило, девушки, которым он нравился, всегда внезапно исчезали после того, как кто-нибудь «доброжелательный» случайно — или не совсем — сообщал им о том, кем на самом деле является «ну знаешь, тот солдат, который такой миленький». Впрочем, он-то знает, кто он на самом деле. Так что ему всё равно.       И отчего-то он думает, что этот поцелуй определённо лучший из всех в его жизни. Может быть потому, что он не украден, а подарен, или потому, что губы у леди Тревельян такие восхитительно настойчивые, но не навязчивые, сладкие, желанные и горячие.       Крэм позволяет себе очнуться. Выпускает наружу всё то затомлённое, тянущее, накопившееся в нём желание, все свои ночные мысли, все свои тайные пустые фантазии, словно сдувает пыль со старой расписной шкатулки, разом переворачивает её дном вверх и высыпает содержимое на свет. Словно позволяет себе быть тем, кем никогда не решился бы быть, не улыбнись ему Эвелина с лестницы.       Он прижимает ведьму ещё ближе к себе, и она кажется ему такой податливой, такой ласковой и просящей, что он тихо рычит сквозь зубы в попытке расстегнуть на ней рубашку. Эвелина смеётся. Тихо, совсем неслышно. Перехватывает его дрожащие пальцы, разводит его руки в стороны. Спиной вперёд, так и держа ладони Крэма в своих, идёт к постели.       Крэм вдруг понимает, что раздеваться сам не хочет. Его собственное тело кажется ему таким несовершенным, таким неправильным, таким чужим. Броню он оставил в верхней комнате таверны ещё ранним вечером, так что теперь на нём лишь хлопковая рубаха и брюки из варёной кожи. И его тугая грудная повязка. Спрятаться не за чем.       Тревельян позволяет ему вести, когда они падают на мягкое покрывало. Позволяет ему снять наконец с себя рубашку. Кожа её и вправду мягкая, потрясающе мягкая. Крэм жадно оглаживает горячими ладонями её тело, а потом наклоняет голову и целует её грудь. Он слишком робок, чтобы позволить себе пустить в дело язык, так что он просто прикасается к ней губами, чувствуя, как неспокойно и часто движется грудная клетка Эвелины от тяжёлого дыхания.       Когда Тревельян толкает его в плечо в попытке перевернуться, он вскидывает на неё непонимающий взгляд. Ведьма лишь улыбается.       — Я хочу видеть тебя, — хрипло говорит она, приподнимаясь на локтях. — Перестань бояться.       И Крэм разрешает ей это, так же как она разрешила ему оказаться в своей постели этой ночью. Он не знает, кто из них оказался бы сильнее, если бы он не повиновался Эвелине. Вероятно, если бы не её магия, он мог бы просто…       Нет, даже если бы магии не было. Он не поступил бы с ней так.       Теперь Эвелина сидит сверху — тёплые бёдра, руки Крэма на её талии — и вид кажется ещё лучше. Она тянет руки за спину, стягивает ленту с косы, и её длинные, густые волосы рассыпаются по плечам. Сейчас она походит на ведьму ещё больше, чем обычно.       — Нравится? — спрашивает она, наклоняясь над Крэмом и укладывая руку как раз в то место, где под рёбрами тяжело бьётся его сердце. — Так лучше?       Волосы щекочут его лицо. Весь Крэм состоит сейчас из горячей крови, истомы, ожидания чего-то невероятного и хриплого дыхания. Он кивает, а потом Эвелина привстаёт, хватает его рубаху за края и дёргает вверх. Он не успевает ей воспротивиться, так что всё, что ему остаётся — это покорно поднять руки и позволить стянуть с себя одежду.       — Ч-ш, — ведьма прикладывает палец к его губам. — Я не сделаю тебе ничего плохого. Я ведь всё уже знаю, верно?       Да-да-да-да. Крэм согласен. Чёрт с ним. Пускай. Он помогает ей развязать ткань, туго стягивающую грудь. Он остаётся перед ней как есть — обнажённый, незащищённый. И она в самом деле не делает ничего плохого.       Только целует его, мягко, осторожно лаская пальцами блестящую от прелой влаги кожу его груди. В какой именно момент её длинные прохладные пальцы оказываются под его брюками, он уже не замечает. Он хочет всего. Сейчас. Сразу. Чуть позже он покажет Эвелине, насколько сильно. А пока он просто позволит ей делать то, чего хочет она сама.       Посреди ночи Крэм просыпается от холода. Камин погас, лишь дотлевают угли в густой, почти непроглядной тьме. Крэм чувствует себя одной из птиц. Птиц Лелианы. Внутри золотой клетки, укрытой сверху плотной тканью.       Он поводит плечами от озноба, но не решается стянуть одеяло с тихо спящей рядом Эвелины. Она лежит на спине, раскинув руки в стороны, и губы её приоткрыты. Тихое, сладкое, сонное дыхание. Из-под одеяла, съехавшего на бок, виден малиновый нежный сосок. Крупные, остро выпирающие ключицы под молочной кожей.       Крэм не знает, нужно ли ему уйти. А потом решает, что нужно. Но, едва собравшись подняться, чувствует, как его тянут назад, ухватив за запястье.       — Не уходи никуда, — хриплым шёпотом просит Тревельян. — Холодно? Я сейчас…       Она оплетает шею Крэма руками, закидывает ногу на его бедро, словно голодный паук, и беспрестанно бормочет при этом что-то несвязное. К тому времени, когда Крэм догадывается, что это какое-то заклинание, ему уже становится тепло. Её тело такое горячее. Она на секунду почти отпускает Крэма снова, чтобы укрыть их обоих одеялом.       — Лучше? — вновь проваливаясь в сон, спрашивает она. — Я знаю, что лучше… только не уходи, не уходи. Кассандра…       Крэма словно пинают под рёбра, и на секунду его дыхание сбивается. Он замирает в объятьях Эвелины, не движется, не думает, не дышит. Сердце кажется глупым клубком ниток, тяжёлым, набухшим в груди. Он не пытается уйти или разбудить ведьму, чтобы спросить, что она имела в виду.       Он думает, что ему и так всё понятно. А секундой позже он думает — мало ли чего могло привидеться ей во сне. Кассандра. Ведьма всё своё время проводит с Искательницей, так чего удивляться, что та могла и присниться Тревельян, подумаешь…       Заклинание согревает. Заклинание забирает лишние мысли. Заклинание утягивает Крэма в глубокий, спокойный сон.

— // —

      — Ты же знаешь, босс, я не дурак, — Бык нависает над Тревельян, и она кажется ещё меньше, ещё беззащитнее, чем обычно. — Я всё вижу. Бен-Хазрат, помнишь? Этот парень — мой солдат, и если…       Они стоят друг напротив друга, рядом с тренировочными манекенами. Утро туманно. Оно слишком раннее для того, чтобы кто-то смог заметить их. Разве что Крэм, покидающий покои Тревельян, надеясь остаться незамеченным.       — Замолчи, — неожиданно резко отвечает Эвелина. Смотрит на Быка она без страха, даже дерзко и с вызовом. — Я знаю всё, что ты хочешь сказать. И я не могу обещать тебе ничего. Ничего, ясно?       Бык хмурится. Крэм не может чётко разглядеть его лица из окна второго этажа крепости, но он очень хорошо знает командира, и поэтому каждая эмоция знакома, даже с такого расстояния.       — Пентагаст тебе не мешает? — понизив голос до угрожающего шёпота (здесь дело совершенно точно становится плохо), интересуется Бык. — Мне и тренировки не надо, чтобы понять, что…       Леди Тревельян не медлит. За мгновенье она меняется — из просто напряжённой поза её становится оборонительной, взгляд из сосредоточенного превращается в разъярённый, и она вскидывает кисть в воздух. На ладони сверкает удерживаемый ею фиолетовый шар неизвестного заклинания.       — Не смей! — восклицает Эвелина, однако, не отпуская шар. — Не смей даже говорить о ней в таком тоне.       Бык отшатывается — Крэм отлично помнит, что магии и демонов он боится больше всего на свете, потому что не понимает их — и качает головой. Разговор не окончен. И вряд ли будет. Отчасти Крэм понимает, почему Бык реагирует именно так, но ему отчего-то хочется улыбнуться — он-то помнит, что эта магия не причиняет зла тем, кто его не заслуживает, что эта магия на его стороне и никогда не обернётся против. Или ему лишь хочется так думать.       Пентагаст тебе не мешает? Крэму снова тяжело дышать. Он знал ещё в тот момент, когда видел их вместе в таверне. Он знал каждую секунду. Знал. Тёмную плотную ткань сдёргивают с клетки, свет слепит глаза. Свет обжигает. Крэм отходит от длинного узкого окна, устало трёт лицо ладонями, вздыхает. Большой зал пуст, трон Тревельян выглядит угрожающе. Хочется отдохнуть. От всего сразу.       Хочется вернуться в сегодняшнюю ночь.       — Ведьма варит зелье, — за спиной раздаётся свистящий звук, словно кто-то резко захлопнул толстый книжный том, — красное зелье, злое зелье. Сердце ведьмы у той, кто ищет, той, кто никогда не найдёт…       Быстрое, невнятное бормотание прерывается, когда Крэм судорожно, резко разворачивается на месте. Тёмный силуэт на фоне утреннего света из окна неразличим, и Крэм узнаёт, кто перед ним, только по нелепой широкополой шляпе. Коул. Этот демон тронутый. В таверне говорят, будто он безобидный, но Крэм побаивается его до сих пор.       Коул, сложивший руки у подбородка, словно в молитве, спрятавший лицо под своей идиотской шляпой. Он выглядит зловеще.       — Создатель, дьявол побери, всемогущий… — сквозь зубы цедит Крэм и пятится назад. — Какого…       — Милая, милая, откуда у тебя этот шрам на щеке? — продолжает тараторить Коул. — Ты сама мне расскажешь, только придёт время. Коса сбилась набок, дай мне свои волосы… почему же ты не моя?       Каждое слово вдруг обретает для Крэма смысл. После того, как он вспоминает таверну, косу Кассандры, бережное прикосновение Тревельян к нагрудному карману кожаной накидки.       Не уходи, Кассандра.       Сердце, глупое, бесполезное, ненужное. Крэм разворачивается к Коулу спиной, Крэм давно уже разучился плакать. Вдруг хочется в битву, хочется отбросить щит посреди боя, хочется впиться в чьё-то лицо пальцами, выдавить глаза, вырвать горловые жилы, сломать, задушить, растоптать. Крэм знает, что это неправильно. Знает, что так не должно быть. Но не может прогнать из темноты внутренних век тусклый образ Искательницы.       — Ведьма не хочет тебя знать, хочет только твоё тело, — ледяная ладонь Коула ложится на его плечо. — Ведьма хочет быть желанной, пусть не той, кого желает сама…       Горячая шумная морская волна. Она накрывает Крэма с головой. Хочет его тело. Он должен расстроиться, должен быть зол, но он чувствует лишь неуместный жар, будто воздух вдруг стал слишком густым для того, чтобы им дышать.       — Перестань, — Крэм дёргает плечом.       — Если захочешь забыть, сможешь меня найти.       Свистящий звук, словно кто-то резко захлопнул толстый книжный том. Несильный, ласкающий ветер.       Когда они сражаются за кунарийский дредноут, Бык выглядит слишком уверенным в их силах, и Крэму кажется, что это не к добру. Его оставили здесь, защищать проклятый корабль, но даже в пылу битвы с венатори он не может не оглядываться на леди Тревельян, стоящую на противоположном берегу. Волосы её мокрые от дождя, и она дарит Крэму мимолётную улыбку, прежде чем прочесть заклинание, просвистевшее в дюйме от его уха, но поразившее, тем не менее, его противника. Силы неравны, Крэм это чувствует — венатори слишком много.       Тревельян и Бык начинают о чём-то спорить, и ведьма больше не помогает Крэму сражаться. Слова «отозвать» и «долг», а ещё «тал-вашот» доносятся до слуха через порывы ветра, шум моря и дождь. Кассандра, до этого молчавшая, вмешивается в спор и неожиданно встаёт за плечом Быка, будто поддерживая его. Её зычный голос слышен, как и обычно, чётче всех остальных.       — Мы не можем оставить их просто так! — кричит она, и Крэм понимает, что спорят они не просто о чём-нибудь.       Они спорят о его никчёмной, жалкой, короткой жизни.       Если они продолжат сражаться за корабль, то погибнут. Если Бык отзовёт их сейчас — его объявят изгнанником. Крэм с отчаянием рычит, пот и дождь заливают глаза, но он и без того уже ничего не видит из-за собственной ярости. Характерного звука, с которым кто-то захлопывает толстые книжные тома, посреди борьбы и звона мечей он не слышит.       — Я не меняю судьбы, я лишь помогаю прощать, — бормочет Коул, вонзая кинжал меж лопаток одного из венатори. — Прости ведьму, прости ту, что ищет. И уходи.       Тревельян на том берегу поднимает руку, прекращая отчаянный порыв Кассандры двинуться вниз со склона, чтобы помочь отряду в сражении. Искательница замирает, опускает меч, и в эту секунду Крэм почему-то уверен, что зелье уже готово.       Как, однако, Тревельян удалось опоить храмовницу, он не знает.       Бык молчит. Его народ так же дорог ему, как и его воины, поэтому при любом решении ему было бы тяжело. Крэм его понимает. Крэм его не судит.       Он мог бы сбежать. Мог бы бросить оружие, мог бы сделать что угодно, но он лишь смотрит, как заклинатель, стоящий поодаль от битвы, взмахивает руками. Видит, как в его сторону летит огромный огненный шар. Воздух плавится, характерно дрожит, будто тает. Крэм разворачивается к шару лицом, уже не глядя на противоположный берег. Время для него остановилось, прекратило ход.       Всё, что он видит, это нелепый странный Коул, протянувший к нему свою раскрытую длиннопалую ладонь. Вспышка белого света вновь ослепляет Крэма, плотную уютную ткань снова сдёргивают с клетки, только на этот раз она открыта и ничто не держит его здесь. Он может улететь.       Он уже летит. Так легко на душе, его тело совсем ничего не весит, тяжёлые мысли больше не пригвождают его к земле.       Время снова набирает скорость, совсем как в тот момент, когда леди Тревельян сделала шаг вверх по лестнице, время оживает, шум дождя и ветра обрушивается на землю вновь, но ничего уже не важно, потому что Крэма здесь больше нет.       Забудь.