Эгоизм

- Эх, молодость! Улыбается. А Америка рычит сквозь зубы. Смотрит на своего соперника с ненавистью. Тот лишь улыбается. Покачивает головой и блаженно улыбается. С уголка губы стекает струйка крови. - Я тоже когда-то был таким, - Россия, кажется, даже вдохновлён ситуацией. - Если мне не изменяет память, то после ига, да. Я был опьянён свободой и почувствовал себя на вершине мира. Даже подумав, что смогу совладать с Литовским княжеством, попытался набить Толису морду и набил! Ах, - прикрывает глаза и стирает поднадоевшую кровь. - Прямо как ты сейчас, Америка. Америка не знал того, что было между Литвой и Россией тогда. Он не знал о России ровным счётом ничего. И не потому, что не мог узнать. Не хотел. Пытался выдворить Ивана из своей головы, никогда не желал приближаться хотя бы на сантиметр к тому, что творится в душе северной державы. Но не мог. Ведомый каким-то чувством, он тянулся к России. Тянулся к тому, кто любил всех, без исключения. Но любовь России была для каждого разной: нежная и заботливая к сёстрам, чуткая и внимательная, но всё же пугающая, к странам СНГ, неумелая к Китаю, переменчивая к Франции и Германии, броская к Японии, спокойная и ласковая к Канаде и полная ненависти к Америке. И Америку это бесило: бесила вечная, неизменная раз за разом "политика любви", как её сам называл Иван. Он прощал всех, не держал ни на кого зла. "Вежливые люди", кажется, уже стало прочно ассоциироваться с Россией и его правительством, что бесило. - Эй, Америка, я ведь могу и разозлиться, - улыбается, отвечая на очередной удар мягко и спокойно. Кровь снова бежит по подбородку. США не понимает, зачем он это делает. Не понимает, почему его так бесит Россия. Не понимает, почему он хочет огородить весь мир от него. Не понимает, не старается понять. Лишь снова идёт в конфронтацию, снова пытается язвить, снова, раз за разом, выводит северную державу из себя. Но он не выходит. Всё так же улыбается. Всё так же спокоен. Роняет всё те же фразы про мир и про то, что ему не нужны конфликты. Такие ненавистные, неизменные и вечные фразы, брошенные тихо и ласково, даже аккуратно, невероятно раздражали. - Знаешь, Америка, это уже не смешно, - на этот раз Иван блокирует удар, с силой сжимая кулак Джонса. Тот фырчит и отталкивается. - Зачем ты это делаешь? Я могу понять твою ненависть ко мне. Я могу оставить тебя раз и навсегда, но зачем ты пытаешься стравить меня и моих сестёр? Зачем натравливаешь моих братьев против меня? Зачем? Америка не ответит. Фыркнет. Но не ответит. С ненавистью снова бросит что-то о демократии и коммунизме. И плевать, что Россия уже давно идёт по "не красному" пути, плевать на то, что идёт семимильными шагами и с большим успехом, плевать вообще! Альфред замирает, осознавая одну простую истину: он не Ивана ненавидит. А коммунизм. Тех людей, что сделали из России, его России, друга и верного соратника, того, кто в открытую шёл против устоев, которые Америка, так желавший походить на Российскую Империю, диктовал. И вдруг он смеётся. Сгибается чуть ли не в три погибели и смеётся. Иван удивлён. Осторожно подходит к нему, кладёт руку на спину и обеспокоенно спрашивает о самочувствии. Америка резко дёргается, бьёт Россию снова, сбивая с ног, и в пару движений восседает верхом на ошарашенной державе. - Что ты делаешь, Америка? - спокойно, но с опаской. Такие выпады слишком внезапны. А Альфред смеётся. Смеётся, лаская лицо России рукой. Смеётся... и плачет. - Ты мой, - приговаривает он ласково, - я так восхищался тобой, всегда восхищался тобой, я так любил тебя, так любил, - шепчет, опускаясь ниже. Смотрит прямо в глаза спокойного Ивана. - Но ты предал меня, предал нашу дружбу, предал мою любовь. Собрал вокруг себя каких-то мошек, отгородился железным занавесом, но не смог, не смог, - словно в бреду, улыбается, видя, как глаза Ивана недобро блестят, ведь тот не терпел презрительного отношения к странам, входившим в состав СССР, - не смог отгородиться от меня. Я достал тебя, докопался, развязал холодную войну, чтобы быть рядом с тобой. Я так хотел стереть этих коммунистов, так хотел, чтобы мы снова, как в старые времена, - постепенно рука Альфреда спускается к шее Федерации. Россия молчит, - как в старые времена смеялись на пару, проводили всё время вместе... чтобы ты был только моим, чтобы не было с тобой этих мошек, ведь только рядом со мной ты должен улыбаться, верно, Иван?.. Россия молчит. Он даже не пытается сопротивляться. - Глупый малец, - вдруг фырчит он. - Я не принадлежу никому. И, даже если бы и принадлежал, то точно не тебе. И не смей называть мою семью "мошками". Каждый из них, пусть половина сейчас меня терпеть не может, - мне родной. Я не пожалею тебя, если продолжишь разговаривать о них в том же тоне. - Ну вот, снова, - печально выдыхает Америка, расположив вторую руку на шее Брагинского. - Снова ты печёшься о них, снова. А они уже давно все мои, все предали тебя. Да, Альфред пытался не мир огородить от России. А Россию от мира. Чтобы только он был рядом. Чтобы только он знал настоящего Россию. Чтобы только его он был. - Не предали, - уверенно, хотя Россия и сам знает правду. - Не все, по крайне мере. - Это лишь вопрос времени, - ухмыляется Альфред. Ему весело, дыхание сбивается, кровь кипит, а мысли в голове роятся. Руки дрожат от волнения, взор помутнён. Вот он - Россия, весь его, целиком, только его. - Я так ждал этого, - вдруг сдавливает горло стране Америка, Россия пока не реагирует, - так долго ждал, пока ты окажешься в моих руках, мой, целиком и полностью, - улыбается, обезумев от счастья, - только мой, огромная держава, принадлежащая лишь мне. - Мечтай, - рычит Россия, заставив Америку ослабить хватку и удивлённо посмотреть на соперника. - Мечтай, мальчишка. Я принадлежу своему народу. Но уж точно не тебе. Америка удивлённо выдыхает. Замирает и задумывается. Вдруг его лицо искажает безумная улыбка. - Тогда... если я убью всех твоих людей, ты будешь моим, - у России больше нет сил терпеть, он спихивает Америку с себя и, закашлявшись, с гневом смотрит на оторопевшего США, который, тем не менее, улыбался. - Не будь твоего народа, у нас больше не будет причин враждовать! Ты будешь принадлежать лишь мне, разве это не здорово? - Совсем рехнулся?! - рычит Россия, со всей силы зарядив Америке кулаком по лицу. - Умерь свой эгоизм, малолетка! - хватает Джонса за ворот куртки. - Ты, не поживший толком, разве можешь заявлять о чём-то, столь масштабном?! Ты явно переобщался с Пруссией! - рычит, буквально швыряя Альфреда на пол. - Я был о тебе лучшего мнения, Америка. Ты отвратителен. Джонс лишь улыбается. Очки слетели, но он не придал этому значения. Лишь смотрел на Россию. С восхищением и непередаваемым безумием. - Ничего, - смеётся он привычно, поднимая очки и вставая, - ты будешь моим, только моим. Я натравлю на тебя весь мир, всех и каждого, и только со мной ты будешь в безопасности, - протягивает блаженно, и на лицо возвращается то безумное выражение. - Ведь ты принадлежишь мне, Россия. Ты мой, только мой, ничей больше. Любой, кто попытается протянуть к тебе свои руки, пострадает. Я лично изживу его. Россия фыркает и хочет что-то сказать. Но не может. Вымученно выдыхает, опуская занесённую для удара руку. Америка лучезарно улыбается. - Эгоистичный малец, - фырчит Иван с презрением и уходит. Альфред всё так же улыбается: открыто, светло, по-доброму, но с ноткой безумия. Да, он эгоист. Эгоист, который хочет единолично обладать величавой северной державой.