Не по закону Природы

Он шел за ней на расстоянии, которое можно было бы считать безопасным, если бы она не ощущала его кожей. В ее голове билась холодная истерика. Это было странным — снова ощущать что-то постороннее в своих мыслях, только смирившись с отсутствием Джуби, но вместе с этим накатывало спокойствие и уверенность, что это до безобразия правильно. Босые ноги ступали по влажной траве, и Сакура глубоко вдохнула прохладу ночного воздуха, от чего по рукам побежали мурашки. Вроде бы при такой температуре она замерзнуть не могла, но ее почти знобило, и она провела тыльной стороной ладони по лбу, пытаясь определить наличие температуры. Кажется, таковой не было, и она усилием воли замедлила сердцебиение, чтобы унять дрожь. Саске молчал, она тоже. Ей хватило его обещания, что он не даст ей проиграть — и она ему верила. В этом, во всяком случае, точно. Сакура все понимала. Головой. А с чувствами происходило нечто невообразимое, и приходилось прикладывать немалые усилия, чтобы не показать ему, как сильно она боится. Боится его. Боится того, что сейчас посмотрит в глаза тому, кто заставил ее сдаться на немилость Джуби. Боится того, что позорно расплачется, снова показав, насколько она слабая. Пальцы судорожно сжались на переплете свернутой в трубку тетради, которую она так и не выпустила из рук, когда Саске с Ино пришли за ней. Он, казалось, вообще мысленно был не здесь. Она не оборачивалась, но спиной чувствовала, когда его взгляд касался обрубленных почти вполовину крыльев, когда задевал ее затылок. Ее словно прошибало током. Ветвистый рисунок вен, отпечатавшийся на ее коже после нескольких ударов Чидори, вернувших ее к жизни, был уже почти незаметен, из-за обновления кожи быстро поблекнув, но все еще на груди и ключицах оставались слабые белые полосы. Каждый раз, глядя на себя в зеркало, она прослеживала их путь по телу, пытаясь понять, что заставило его спасать ее таким варварским методом. Если подумать, все их последние встречи были довольно жестокими по отношению к ней. На миссии, когда он практически впечатал шприц с эстрогеном ей в бедро. На той же миссии, когда он… сделал то, что сделал. В пустыне — она это вспомнила, но как раскадровкой, как будто видела это все со стороны — когда его пальцы чуть не сломали ей гортань, пытаясь остановить формирование Биджудама. И после — Чидори. И даже после всего этого она не могла заставить себя его ненавидеть. Но она его не любила. Больше не любила. Это было другое чувство. Ядовитое. Болезненное. Причиняющее одни только муки. Вызывающее горечь. Саске был прав, говоря, что она будто зациклилась на любви. Никакой любви нет и быть не может, во всяком случае, между ними. Между ними может быть только больная привязанность, нездоровая тяга друг к другу, граничащая с манией. Это — болезнь. А Сакура умеет лечить болезни. Детство кончилось. Саске, как и ей, уже двадцать один год — по меркам шиноби, они уже давно перешли границу зрелости. А ей теперь не на кого списать ответственность за свои поступки — да, она полубезумный демон, по сути, но даже это не могло смягчить ее совесть. Она как раз была в порядке, хоть ее и сильно швыряло от полного осуждения до внезапного самооправдания. В подвал он спустился первый, и когда она спускалась следом, ненавязчиво протянул ей руку, которую она по инерции приняла, успев опомниться лишь после того, как их пальцы уже расцепились. Прикосновение вызвало горячую, жгучую волну стыда, страха и волнения по телу, а то, что Саске так и не встретился с ней взглядом, резко, судорожно отвернувшись, выдало то, что его ощущения были сродни ее собственным. Она бы усмехнулась, если бы могла, но в душе что-то оборвалось от этого короткого, инстинктивного, такого необдуманного прикосновения. Всего лишь вежливый жест, в котором в их случае от вежливости было одно только название. Почти отчаянная попытка прикоснуться друг к другу, и Сакура невольно отметила, что это было обоюдно. И обоим причинило боль. К черту эту сраную любовь. Она оперлась свободной рукой о стену, чтобы идти ровнее, ноги уже нестерпимо болели от слишком большой резкой нагрузки, но просить о помощи не собиралась. Стоило только подумать, что он даст на себя опереться, обхватив за талию, и страх снова затопил все ее существо. С того момента, как она пришла в себя, только один раз к ней прикасался мужчина. Ее папа обнимал ее. И даже его прикосновение она перенесла с трудом, борясь с желанием высвободиться из любящих объятий и просто завыть. А тут сама вложила ладонь в руку Саске. Саске. Чтоб ее. Никак не могла смириться с мыслью, что имя Саске и слово «изнасилование» будут стоять в одном предложении и вовсе не в метафорическом смысле. И это будет иметь прямое отношение к ней. Но все чаще в ее голову приходили разумные доводы и аргументы, что то, что произошло между ними тогда, по факту спасло ее от Тонери, избавило от муки периода и вообще — она сама знала, что ее влияние было решающим фактором. На его месте мог быть кто угодно, и даже к лучшему, что это был именно он — она все-таки его любила. И даже видя перед собой уродливого скрюченного старика, она все равно понимала, что это Саске. Ее Саске. Но это было только в голове. В сердце эти мысли вызывали смятение, бешенство и ужас, с которыми она ничего не могла поделать. Это как лить спирт на открытую рану. Дезинфицирует, но делает в сотню раз больнее. Раз за разом. И Тонери только закрепил результат. Подземелье воняло плесенью и воздух был спертым и влажным, явно подтверждающим, что тут давно никто не живет. Ничего не напоминало о том, что когда-то тут жили, но Сакура четко видела остаточные, еще сохранившиеся следы их присутствия. Проходя мимо открытой двери в кухню, уловила запах не вымытой миски, в которой уже завелась новая жизнь, пыли, и еще один запах, совсем свежий. Крови. Следы, которые были незаметны на первый взгляд, для нее были очевидны. Несколько засохших пятнышек на полу. Царапающие полосы на стене, противоположной той, о которую она опиралась. Коридор на каждый ее тяжелый, болезненный шаг выдавал ей новую картину того, что тут происходило. Как они проходили мимо друг друга, делая вид, что не замечают. Еще шаг — дверь в комнату, которая когда-то считалась ее, Сакуры, комнатой — и яркое, красочное воспоминание первого поражения Саске ее периоду. От его осязаемости слабые ноги подкосились еще сильнее. Следующая дверь — душевая. Великие боги, до чего же ей больно. Саске был прав. Именно тут все началось. Их странные, неправильные отношения начались, конечно, еще в Конохе — никому не нужные поцелуи, минуты откровенности, моменты единения, но именно здесь — в затхлом, пропитанном безысходностью лабиринте она впервые поняла, что по-настоящему больна. Больна им до самых краев. Переполнена душащим ее отчаянием. Именно тут она позволила — сама, сама позволила! — перейти некую черту между ними. Вторгнуться в свою душу, по-хозяйски открыв дверь ногой. Она сама ему это позволила. Никакой Джуби тут даже рядом не стоял. А Сакура упивалась Саске, будто ощущая исходившие от него волны спокойствия и безопасности, понимая, что он, только он в силах ей помочь. На непонятном, подсознательном уровне, наслаждалась тем фактом, что не она одна больна — пусть и Саске даже в половину не так сильно, как она, но тоже в пропасть, до дна, до самого чертова дна… Он открыл дверь в комнату, бывшую «его» — и рука застыла, оставив лишь небольшую щель, стоило ей только окликнуть его.  — Саске… Ноги подкосились окончательно, отказываясь сделать еще хотя бы шаг, и Сакура медленно опустилась на пол, а он коротко рванулся к ней, тут же застыв — как будто между ними установилось негласное правило не касаться друг друга после случайного столкновения пальцев, сказавшим им обоим слишком много.  — Передумала? — как-то на вздохе и с надрывом спросил он, и Сакура честно задумалась над его вопросом. Передумала ли? Готова ли увидеть своими глазами того, кто окончательно сломал ее? Готова ли услышать его голос? Готова ли… Глаза предательски заслезились. Нет, она не может, не имеет права заплакать сейчас. Она прошла огромный путь — для истощенного, еще больного тела это был поистине рекорд — и вот так сдаться перед самой целью? Просто поддавшись слабости и страху? Сама не понимала, что хочет. Она устала. Она ничего не хотела решать. Слишком дохрена решений она должна принимать. Это выматывало. Угнетало. И вот — очередное перепутье. Почему когда решали за нее, ее это выводило из себя, а теперь, когда она казалось бы получила возможность решать сама, единственной мыслью в голове билось, чтобы решили за нее? Чтобы решил. И она заставила себя поднять глаза, сквозь почти полную мглу уставившись в его лицо, преступно красивое, не обрамленное привычными черными волосами, от того казавшееся еще более красивым, с разномастными глазами, светившимися в темноте, как у нее. И когда он случайно встретился с ней взглядом, явно не ожидая того, что она нарушит хрупкий негласный договор между ними, застыл, от чего в голове снова стало мучительно больно. Чужой, грубой и жестокой болью. Она разорвала зрительный контакт, прикрыв веки, и тут он сделал то, о чем она практически грезила эту секунду, пока жадно ловила его лицо в свою память.  — Встань. И она с трудом встала.

***

Как же Саске ненавидел Тонери. Чисто, почти возвышенно. Это была такая кристально ясная ненависть, что желваки заиграли на лице еще до того, как он увидел его оцепеневшее лицо, пустые ярко-синие глаза, дикую ухмылку на окровавленных засохших остатках губ. В отблесках факела, который Саске зажег до того, как приказал Сакуре войти за ним следом, его лицо казалось злым, демоническим, и правильные черты лица только усиливали эффект от пляшущих языков пламени. Сакуру заколотило, стоило ей его увидеть — от этого желание прямо сейчас разорвать ублюдка на куски единственной рукой стало только сильнее. Он плохо помнил то, что видел в ее подсознании, скорее, на уровне эмоций и ощущений, нежели визуальными образами, но даже это давало четкое понимание, какой дикий ужас он у нее вызывает, а из этого следовал вполне логичный вывод. То, что он сотворил с ней, не просто страшно. Он изуродовал ее, искалечил, заставил сдаться. Гораздо сильнее, чем Саске, ведь при виде его она не тряслась, как испуганный кролик. А от одного взгляда на Тонери почти перестала дышать. Как-то в этот момент казалось неважным, что она забыла об его собственном преступлении. По его желанию. Тетрадь, которую она сжимала в кулаке, едва не разлетелась пополам, настолько сильно впились пальцы в переплет. — Он в иллюзии? — дрожащим голосом спросила она, и Саске, не глядя на нее, кивнул. — Рассей ее. — Ты уверена? — осторожно спросил он, хотя уже понимал, каким будет ответ. Ему не нужно было смотреть на нее, чтобы видеть, как она медленно, с трудом кивнула. Он чувствовал каждое колебание воздуха рядом с ней. Оцепеневшее тело, привязанное к стулу с высокой спинкой, слегка дернулось. Ярко-синие, невозможные глаза уставились сначала на Саске, потом скользнули к Сакуре, и потрескавшийся рот приоткрылся сильнее, обнажая обугленные десны без зубов. У ошейника Сакуры была очень сильная защита. Ладони с окровавленными неровными шишками вместо пальцев хотели было потянуться к ней, но Саске предупреждающе кашлянул, давая понять — даже попытка освободиться от веревок будет пресечена быстро и жестоко. К счастью, или к несчастью, Тонери был полным безумцем, но не глупцом.  — Сакура? Саске прошиб холодный пот от этого голоса. На мгновение его существо затопил беспросветный ужас, но он быстро пресек зарождающуюся панику, каким-то странным образом поняв, что это не его, а ее эмоции. И снова стало мучительно больно от желания вырвать ублюдку какой-нибудь орган, желательно не жизненно важный, чтоб не так быстро сдох. Он заслужил мучения. Никто не смеет обращаться с Сакурой так, чтобы потом она так боялась.  — У меня только один вопрос, — голос Сакуры был таким спокойным и ровным, что Саске не удержался и взглянул на нее, не веря своим ушам. Она была бледной, даже бледнее, чем обычно, и полумрак не мог скрыть этого от его взгляда, но стояла на удивление ровно, хоть колени и тряслись немного. — За что ты сделал это со мной? И она широко, медленно раскинула крылья в стороны, давая максимально подробно разглядеть отсутствие нескольких фаланг и перепонок, от чего они казались куцыми и подрубленными — какими, собственно, и были на самом деле.  — Моя нежная девочка… — Тонери, судя по выражению лица, был шокирован картиной. — Я… я хотел спасти тебя. От них, — он кивнул в сторону Саске. — Но тебе слишком глубоко внушили, что ты должна подчиняться…  — И из-за этого ты решил меня искалечить?! — от испуга Сакуры будто след простыл. Саске видел, как с ней происходит неуловимая метаморфоза — она так же медленно сложила крылья, нервно дернув хвостом, а глаза слегка прищурились. Больше не испуганная. Теперь сама пугающая. Разъяренная фурия. Боги, как она в этот момент была красива.  — Чем ты думал, когда ломал мне кости, м? О чем? Или вызывая у меня третий период подряд? Ты не мог не знать, что он третий. Подряд. Почти без передышки. Сука. Тонери глубоко вздохнул, и Саске с интересом наблюдал, как уже ему приходится бороться со своим страхом, обезобразившим и без того жуткое от травм лицо. Ему и правда было интересно. И, видимо, не ему одному.  — Что, испугался? — будто прочитала его мысли Сакура, делая шаг к Тонери. — Еще бы — я же не прикована к столу. И у меня не вывихнуты плечи. И ошейника нет. Такой ты хотел меня видеть? Каждое ее слово больно било по сознанию. Вот, что он делал с ней. Приковывал. Пытал. Одно дело — понимать это по умолчанию, знать от других, но слышать от нее было в тысячу раз тяжелее.  — Сакура, — Тонери еще пытался сохранять самообладание, но настолько плохо ему это удавалось, что Саске невольно усмехнулся. Справедливость — штука мерзкая. Когда ты бьешь кого-то, уверенный в своей безнаказанности, меньше всего ждешь, что тебя могут ударить в ответ гораздо сильнее. Но это честно. Тот, кто защищается, имеет право бить сильнее. Потому что только так можно поставить на место зарвавшегося засранца. — Они опять промыли тебе мозги. Ты не видишь всей картины целиком. Им выгодно, чтобы ты была послушной собачкой на коротком поводке, как ты этого не понимаешь? Я просто пытался…  — Трахнуть меня. Саске чуть не подавился желчью, которой сочился ее голос. Казалось, он сейчас сотрет свои зубы в порошок, настолько эта брошенная Сакурой реплика вызвала в нем бешенство. Пополам со страхом.  — Да если бы не тупость Фуки, все было бы совсем иначе! — бешено заорал Тонери, и его голос эхом отразился от каменных стен. — Она не смогла даже печать тебе поставить, хотя причин можно было придумать вагон! Что она хочет защитить тебя от насильника, что переживает за то, что кто-то может поддаться периоду и умереть, да что угодно! И тут Сакура рассмеялась. У нее был красивый, чистый смех, очень искренний и от того — по-настоящему страшный, потому что в такой ситуации и над такими вещами может смеяться только безумец. Либо маньяк. А Сакура, судя по озверевшему взгляду зеленых, сияющих глаз была и того, и того. По чуть-чуть.  — Она ставила печать, идиот, — сквозь смех выдавила она, рассмеявшись сильнее, когда глаза Тонери ошеломленно округлились. — И причина была именно такая — защитить меня от возможного насилия. Как будто моей собственной физиологии было недостаточно. А я повелась, как дура, потому что была измучена слабостью приближающегося периода и усталостью от самой себя. И я верила, что она правда хотела мне помочь. Нет, я совершенно точно доверчивая дура. Саске лихорадочно думал. Какая-то печать, защищавшая от возможного насилия. Но ведь он сам… Как? Физиология… Почему-то он знал, что Сакуру нельзя изнасиловать, но не помнил, откуда знал это — может, Ино говорила, или сама Сакура, вылетело из памяти. Значит, именно из-за этой печати…  — Ах ты сраный ублюдок, — прошипел Саске, делая широкий шаг к Тонери и совершенно уверенный, что сейчас убьет его. Точно убьет. Это он виноват в том, что Саске смог причинить Сакуре боль. Если бы не его пидарастические планы по захвату мира с помощью новой Джуби, Сакуры, Саске бы просто не смог бы… И осознавать это было физически невероятно мучительно. Ведь каждая клетка его тела помнила ощущения. Этот затмевающий разум безумный восторг. Выворачивающее душу удовольствие. А после — ужас от самого себя, от своего поступка. А потом уже выворачивающийся желудок, кашель с кровью, головокружение — буквальные. Для него до сих пор оставалось загадкой, как он выжил — все стены и пол в его ванной были в мелких брызгах крови, когда он практически выхаркивал собственные легкие на пару с желудком. Сакура легким, плавным движением руки дала ему знак остановиться и не приближаться к Тонери, и Саске стоило огромных усилий повиноваться. Мысленно он уже раздирал эту искалеченную тушку по запчастям.  — Но тогда — почему ты смогла сопротивляться?!  — Потому что к моменту, когда ты выкрал меня, печати уже не было, — Сакура пожала плечами, и сделала это с таким выражением лица, будто была удивлена его вопросом. — Разве так сложно сложить два и два? Тебя опередили. У меня на миссии был любовник. Саске едва не сел от ее слов прямо на пол. Чувство вины подкашивало ноги, почти вынуждая на коленях молить ее о прощении, хотя бы о надежде о прощении, но он продолжал стоять, а лицо будто одеревенело в гримасе абсолютного безразличия. Слишком глубоко это сидело в нем, не давая шанса проявить свою истинную боль, даже перед ней. Значит, она либо помнит, либо был кто-то еще. Сакура? Нет, это маловероятно. Слишком она… Какая? Он даже слов не мог подобрать. Смотрел на нее, такую сильную, не сломленную, продолжавшую борьбу с самой собой, душащую тот страх, от которого ее почти парализовало буквально пару минут назад перед тем, как они зашли сюда. С этим легким прищуром глаз, короткими волосами, замотанную в явно большой ей больничный халат — и все это будто подчеркивало, какая она. Просто она Сакура. Описать ее было невозможно. Он просто ее знал. Знал гораздо лучше, чем должен был. Потому что не имея на это право он вторгся в ее душу, и видимо понял слишком много. В эту секунду — короткую секунду — он был солидарен с Тонери. Такой богине нового мира, как Сакура, он бы поклонялся. Но это было лишь мимолетным ощущением.  — Кто. Это. Был?! — снова заревел Тонери, резко задергавшись на стуле, будто надеялся, что веревки сами спадут. — Я убью его!  — Ты? — Сакура снова расхохоталась, а потом вдруг резко приблизилась к Тонери, приблизив свое лицо к нему. — Ты забавный. Я знала тебя другим. А вот, оказывается, каково твое истинное лицо. Всего лишь жалкий, закомплексованный собственник. Ты ведь не допускал мысли, что я могу добровольно быть с тобой, а знаешь, почему? Потому что ты слишком жалок. И даже я, чудовище, искалеченное демонической чакрой. С уничтоженной самооценкой, потерявшая все, чего добилась за годы тренировок и учебы — даже я для тебя недосягаема. Ее руки нежно обхватили его лицо, заставив тем самым замереть.  — Мне тебя искренне жаль. Саске только сейчас заметил, что тетрадь, которую она держала, покоилась на коленях Тонери.  — И я прощаю тебя.  — Что? — практически в один голос с Тонери переспросил Саске, совсем не ожидавший такого от нее, захлебывающейся злостью буквально несколько секунд назад.  — Я прощаю тебя, — медленно повторила Сакура, и у Тонери глаза засветились такой надеждой, что было больно смотреть. Удар сердца в абсолютной, осязаемой, повисшей после ее слов тишине. И еще один. А потом она глубоко запустила свои пальцы ему в глазницы. Звериный вопль боли отразился от стен. Тонери орал и вырывался, но Сакура была быстрее — она села ему на колени, не давая перевернуться вместе со стулом. Крыльями оперлась об пол, чтобы удерживать равновесие, и Саске хватило пары мгновений, чтобы понять, что делать — он в два шага приблизился к ним, крепко схватив голову Тонери и не давая ему дергаться. А он орал так, как будто ему вырывали глаза. Ах, ну да. Сакура осторожно вытащила глазные яблоки из глазниц захлебывающегося воплем ублюдка, и аккуратно встала, будто не замечая крови, струившейся по лицу и шее Тонери, запачкавшей ей руки почти по локоть. Под его непрекращающийся вопль хвостом открыла тетрадь, слегка помятую от сидения на ней, и неуклюже кончиком хвоста попыталась пролистать страницы, но это получалось плохо — Тонери все еще конвульсивно дергался, в конце концов сбросив тетрадь на пол, от чего она открылась и несколько незакрепленных листов бумаги разлетелись по каменному полу. Саске отпустил его, вместе со стулом швырнув на пол орущую и вырывающуюся из веревок тушку, и помог собрать листы в кучу.  — Подай мне вот этот, — Сакура кивнула головой в сторону одного из листов, невозмутимо держа глаза с болтавшимися глазными нервами, и Саске сглотнул. Это, наверное, будет еще одним новым ночным кошмаром — красивое, почти детское лицо Сакуры, ее огромные зеленые глаза с широкими от возбуждения зрачками, и зажатые в длинных пальцах глазные яблоки с ярко-синей радужкой, слепо смотрящие на него. Вынос мозга. На листке бумаги был символ для запечатывания предметов, но несколько видоизмененный, тем не менее, Саске узнал его. Он видел такие у Орочимару, пока учился у него — в них можно было хранить «препараты», точнее — органы или их части, над которыми он активно проводил эксперименты. Судя по всему, либо это стандартные свитки для медиков, либо Орочимару щедро делился с новоиспеченной Десятихвостой своими разработками. Саске больше склонялся ко второму варианту. Она запечатала глаза в свиток, после спокойно вытерев руки прямо об халат, оставив на нем кровавые разводы. Ее, казалось, совсем не смущали продолжавшиеся рыдающие вопли, которыми Тонери щедро оглашал эту маленькую комнату, растерявший от боли и страха последние крупицы рассудка. Когда она передавала ему свиток, их пальцы снова соприкоснулись — но Саске не пытался отдернуть руку. Несколько мгновений, длящихся вечность, ее испачканные кровью пальцы прикасались к его раскрытой ладони, и Саске хотел, чтобы она поняла, что он понимает ее. Не осуждает. Принимает. Такой, какая есть. Плевать на все остальное. Спрятав свиток в сумку на поясе, рывком поднял Тонери вместе со стулом, едва заметно дернув подбородком в сторону Сакуры — но спросить ничего не успел, она уже поняла его. И уже приговорила Тонери к смерти. Саске промолчал, не видя смысла в глупых вопросах. Все ответы были на ее лице. Так что, подняв с пола тетрадь, он двинулся к двери, оглянувшись перед тем, как покинуть комнату. Тонери еще плакал, опустив голову почти к коленям, а Сакура, застывшая перед своим мучителем, снова тряслась. Даже искалеченный, без глаз и сил, он вызывал у нее страх, и это только сильнее злило Саске. Но это ее решение, он не имел права, да и не хотел вмешиваться. Если для того, чтобы избавиться хотя бы от этого страха, ей нужно убить его — он отвернется, чтобы в случае чего не врать на допросе и говорить честно — он ничего не видел.  — Саске… И перед глазами внезапно возникли темные стены, испещренные узорами, кроваво-красная светящаяся сфера, застывшая в воздухе в метре над полом, и слепые, умоляющие глаза. Только сейчас у них была зеленая радужка, рассеченная надвое узким вертикальным зрачком. И сферы не было. И узоров на стенах. Реальной была только мольба, застывшая в самых пугающих, почти безумных, самых красивых глазах, которые он когда-либо видел. Он понял, о чем она просит. Как-то легко, будто он сам был ею и принял это решение. Так что он отвернулся и сделал шаг из комнаты. Прикрыл за собой дверь. И в тот момент, когда в узкой полоске света осталось только ее лицо, искаженное страхом и мольбой о помощи, из самых глубин памяти пришло короткое, такое интимное и личное, только их:  — Фас. И он захлопнул дверь.

***

На улице было еще темно, но горизонт уже начинал постепенно окрашиваться в светло-синий, предвещая рассвет. Саске опирался спиной о деревянную стену дома, вдыхая влажный ночной воздух, пропитанный запахом леса, и ждал. По ощущениям прошло около получаса, может больше — темнота и тишина скрадывали ощущение времени, чуткий слух улавливал сдавленные крики из-под земли, когда он только вышел на улицу, но их давно не было слышно. Он не испытывал угрызений совести. Чувство было совсем другое. Умиротворение. Даже чувство вины больше не терзало его стальными когтями. Но как воспринимать слова Сакуры о том, что на миссии у нее был любовник, было непонятно. Ведь то, что произошло между ними, не делало его ее любовником — скорее, насильником, да, но никак не… Но если она помнит, то он должен был сейчас быть там, внизу, вместе с Тонери. На месте Тонери. И ему стало неожиданно тошно и стыдно. Ведь он думал о ней. Уже после того, как. И мысли эти не всегда были о ее спасении, о ее здоровье и прочем. Он думал о ней, как о женщине. Как бы это все могло быть, не будь он тогда так слаб, не поддайся на ее притяжение. Представлял, как ее губы отвечают ему, потому что она этого хочет. Как тело, сильное, гибкое — подается навстречу. Он резко замотал головой. То, какой Саске увидел ее — злой, бешеной, властной и при всем этом холодной, невозможно красивой — всколыхнуло все эти грязные мысли, на которые он не имел права. Даже на мысли. Потому что ничто не отменяло того факта, что он подонок, способный на насилие. Едва слышные звуки в глубине дома заставили прислушаться, став громче, когда под неровными тяжелыми шагами заскрипели прогнившие половицы. Сакура почти вывалилась из дома, уцепившись за открытую дверь, чтобы не упасть, и вид у нее был такой, что у Саске невольно проскочила мимолетная мысль — Ино его убьет. Рот и шея полностью в запекшейся крови, руки по локоть — тоже, мелкие брызги на лбу и возле глаз, весь халат, крылья — все было залито кровью. То-то вопли Тонери стихли так быстро. Сакура протянула ему руку, и Саске нервно обхватил ее ледяные пальцы, позволяя прижаться к себе и спрятать лицо на груди — судьба собственной белой рубашки была ему больше не интересна. Ему стоило огромных волевых усилий не прижать ее к себе, не показать, как ему мучительно не касаться ее и как эта неожиданная инициатива заставляет почти плакать от неуместной болезненной радости. Она совсем устала, и Саске не задавал никаких вопросов, даже не собирался. Он и так отлично понимал, что произошло внизу, в нескольких метрах под ними, в пропитанных пылью и страхом катакомбах, в которых он провел полгода взаперти с ней. Тяжелые воспоминания. Как жаль, что нельзя отмотать то время назад, вернуть его, и снова и снова наслаждаться их единением, тогда бывшим еще совсем слабым, но острым от новизны ощущения ее мыслей в своей голове. Высокое колено внезапно прошлось по его бедру, заставив вздрогнуть и замереть. Нет, ему просто показалось, она просто слишком устала, просто взять ее на руки, просто подсадить на себя, дать обнять себя этими мускулистыми голыми ногами, просто рыдать в душе от мысли, что окровавленный халат — единственная вещь на ней. Посередине поляны она неловко отстранилась от него, неуверенно встав на ноги, и усталый взгляд напоследок окинул склон холма, скрывавший так много в своих недрах. А потом — резкий, короткий удар в землю, взорвавший породу и навсегда похоронивший под землей то, что и так было под ней. Остался только домик. Пламя Аматерасу охватило одну стену, сжигая, уничтожая ее, превращая в ничто, покорное воле Саске перебрасываясь на другие стены и крышу. Начисто стирая его существование из этого мира. И в тот момент, когда он позволил черному огню самому решать, каков будет порядок уничтожения хлипкого строения, сердце пропустило удар. Потом второй. Потому что руки Сакуры обняли его за талию, и когти легко, но ощутимо, впились в спину, а она лбом прижалась к его груди, и щекой потерлась о рубашку, оставляя на ней еще больше кровавых следов. И когда он наконец решился провести ладонью по ее голове, слегка сжимая между пальцами нежно-розовые короткие пряди, она сделала шаг от него. И прямо, мучительно глядя ему в глаза, прошлась пальцами по вороту измазанного кровью Тонери халата, остановившись на поясе и под его пристальным, недоверчивым взглядом медленно развязала пояс. Саске гулко сглотнул. Он не посмеет. Больше никогда не причинит ей боль. Только уверенность была мимолетной и разбилась вдребезги, когда ткань соскользнула с ее плеч и она протянула к нему руки — будто искала защиты, утешения, понимания. И он сделал шаг навстречу распахнутым для него объятиям. В конце концов, кто он такой, чтобы перечить самой Харуно Сакуре?..