Жизнь с картонным вкусом

Когда её досрочно выпустили из психушки, Матильда всё равно предпочитала часами смотреть в потолок вместо того, чтобы заняться чем-то полезным или увлекательным, и в этом плане антидепрессанты её не спасали. В такие моменты муж старался увести детей как можно дальше от больной жены: к бабушке или друзьям и подружкам, но, так как подобное происходило по нескольку раз на день, ему всё равно приходилось время от времени отвечать на приевшийся вопрос "А что с мамочкой?". Не в силах справиться с Матильдой, он думал только, как бы не сойти с ума самому. Матильда считала свою жизнь достаточно радужной, но всё равно ничего не могла поделать с беспричинной тоской, застоявшейся в её сердце на долгие месяцы. Когда Матильда выходила из транса, всегда извинялась. Иногда она сидела на лавке во дворе дома и извинялась перед прохожими, а конкретно перед алкоголиками и наркоманами, так как других соседей у них не было. Иногда она сидела перед дочкой и, крепко сжимая её плечи, царапая нестриженными ногтями, тысячу раз повторяла "Прости меня за всё, Анабель", и в эти секунды была похожа на ведьму. Однажды Матильда сидела с дочкой за её письменным столом, помогая малютке Анабель сделать домашнее задание: картонную фигурку то ли свинки, то ли кота — не расслышав просьбы, женщина не хотела переспрашивать. Она старалась сосредоточиться (это всегда получалось у неё очень плохо), но вдруг поняла, что не контролирует свои действия, производя их автоматически, и не слышит ничего вокруг себя. Матильду это устроило, и она продолжила, размышляя о смысле своей жизни. "Ведь жизнь — просто поиск. — Матильда спрятала за ухо выбившуюся ей на лоб прядь волос. — Вечный поиск чего-то нам самим неизвестного, чего в итоге мы никогда не найдём. Это что-то у кого-то больше, у кого-то меньше, и у меня это что-то — больше массы Вселенной, и к этому чему-то не стремлюсь, потому что умная. — Матильда посмотрела на Анабель, вырезавшую что-то из картона. — И вкус моей жизни — это вкус картона. Это клочья твёрдой бумаги, разрезающие дёсна и застревающие в зубах: ах, как приятно их доставать изо рта разжёванными и мокрыми! Это запах бумаги и тот приятный, но недоступный вкус, свойственный всему, что несъедобно: манящий, но немыслимый, от которого потом хочется пить. Есть картон, запивая простой водой — кажется, я открыла секрет своего счастья". Матильде отчего-то вдруг ярко представился вкус плотной бумаги, и реальность отошла ещё дальше на второй план. Действительность вернулась, сопровождаемая визгом дочери — по-настоящему противному, будто издаваемому фигуркой клеимой ими котосвиньи: — Мама, что ты делаешь?! Матильда выплюнула на стол кусок вырванного из рук дочери картона и убежала на кухню. Ей не было стыдно за свою выходку, она не была шокирована — просто объяснять, что произошло, восьмилетней дочери ей было лень. На крошечной кухоньке их съёмной квартиры с разодранными их покойной кошкой обоями (Анабель уже два года думает, что она убежала, не подозревая о том, что её любимая Флаффи покоится в металлической коробке прямо напротив подъезда) Матильду ожидал кусок растаявшего мяса, который она оставила на столе для приготовления ужина. Взяв самый большой нож, женщина стала резать несчастный окорок свиньи (и тут она!) на мелкие кусочки, снова улетев от реальности. "Когда-то это несчастное существо убили с тем же никчёмным хладнокровием, с каким я его сейчас режу. А о чём бы они думали, разделив участь этой же свиньи? Пожалуй, ни о чём, не уверена, что мёртвые могут думать. — Матильда провела ножом по руке, лёгшей ей на талию, приняв это прикосновение за очередную галлюцинацию. — Бог им судья. Да и что, если человека, что убил эту свинью, уже давно нет? Думать плохо о мёртвых грешно. Интересно, а я смогла бы порезать человека, как делаю это с несчастным животным? А убить бы могла?" Матильда стояла над разделанным телом мужа, посыпая его молотым чёрным перцем.