"Я больше не буду..."

Кадис Этрама ди Рейзел, не без чувства собственного достоинства - как и подобает каждому, хоть сколько-нибудь благородному - отрешенно утопал во внушительных размеров кресле. В его руках был ветхий фолиантик, а подле беспрестанно шевелился суетливый человек. Можно даже сказать, пока что еще совсем человечек; юноша с кучерявой копной волос на голове. С недавних пор он неизменно следует за своим Мастером. - Франкенштейн, - тонкие пальцы замерли над пожелтевшей от времени страницей, так и не перевернув ее. - Да, Мастер? Книга была на редкость увлекательной, однако... - У меня дурное предчувствие, - тихо проговорил Ноблесс, прикрыв глаза. - Что бы это могло значить? Человек на мгновение приостановил свои телодвижения вокруг расположившегося в кресле бога и поспешно отретировался к передвижному столику, на котором дожидался своего часа фарфоровый сервиз. Ему было стыдно. Чуть-чуть, самую малость. Да, он опять сотворил маленькую шалость. Вернее, невиннейшего характера гадость, но преступление есть преступление. А за свои проступки надобно платить. Кровью. И Франкенштейн знал, знал, что возмездие уже движется по его следу, оно приближается, неумолимо и неотвратимо; нежданный гость уж в доме, его праведный гнев опаляет узорчатые занавески... Тяжелая поступь, скрип открывающейся двери... А вот и он. - Зачем пожаловали? - учтиво поинтересовался Франкенштейн, самозабвенно подслащая чай так, как нравилось Мастеру. А именно: погружал на дно мизерной чашечки уж пятый по счету кубик сахару. И этот кубик отнюдь не был последним... - Это неслыханно! Совершенно недопустимо в благовоспитанном обществе! - мгновенно вскипятился, подобно чайнику на жарком огоньке, достопочтимый Геджутель Р. Ландегре. Прескверный старикашка, по мнению Франкенштейна. Впрочем, в этом конкретном случае негодование Каджу было вполне обосновано. - Рейзел-ним! Этот ваш... он!.. гхм, - гость вдруг странно стушевался, не в силах подобрать слова. На несколько секунд образовалась полнейшая тишина. Только Франкенштейн тихонько топил рафинад. - Да-да? - он с участием подбодрил утихнувшего было Каджу. Рейзел по обыкновению молчал. Только смотрел так, заинтересованно, и, должно быть, уже догадывался. - Право, даже неловко и вымолвить в присутствии, - пробормотал Геджутель, однако ж заметил насмешливый взгляд наглого человеческого мальчишки и тут же вспыхнул. Перст указующий обличительно ткнулся в ученого змея: - Баран! - Мастер, он обзывается... - Я не тебя имел в виду, дурак! - поморщился Геджутель. - Ты зачем барана разозлил? - Какого барана? - Франкенштейн в "неподдельном" изумлении воззрился на Каджу. - Который перестал таковым являться после посещения твоего дьявольского логова! Который хищнически сожр... прошу прощения, заглотил горшок с фиалками, что стоял в моем кабинете, после чего закусил занавесками, надгрыз стол и теперь властвует поместьем, угрожая всему живому гастрономической расправой! И это еще не самое страшное!.. - А, которому я гипофиз человека вживил? - с наслаждением перебил Франкенштейн, не без удовольствия наблюдая в глазах почтенного Каджу явственное желание кровопролития; и мысленно добавил: "А еще я в него всю свою злобу и всякие детские комплексы засадил..." - Изверг! Так издеваться над ни в чем не повинной тварью божьей... - Так ведь бегает же еще тварь божья... следовательно, живая еще... - Нормальным баранам судьбою не дано бегать о двух лапах! - Пардон, копытах; это - во-первых, а во-вторых, я с вами все-таки в корне не согласен, пересадить барану гипофиз человека очень даже хорошая мысль, - Геджутель хотел было воспротивиться данному утверждению, но Франкенштейн с воодушевлением не позволил ему и рта раскрыть. - Только представьте: через определенное время он сбросит волосяной покров и заимеет возможность не только преподносить вашему сиятельству тапочки, но и подогревать тосты, сдувать пыль с мраморного бюстика, а также, в случае крайней необходимости... - Чума на твою голову!.. Кадис Этрама ди Рейзел, все это время усердно прятавший лицо в ладони, тихонько и как-то совсем не ожидая от самого себя, задрожал. От смеха. Безмолвного, впрочем. Подобные представления он имел честь наблюдать уже не раз с тех пор, как в его тихой обители поселился сей жадный до знаний юноша, и наблюдал с удовольствием. Год за годом Ноблесс был добровольным пленником этого пустого дома и сильно изголодался по жизни. По той самой жизни, которую, сам того не ведая, дарил ему Франкенштейн, подчас устраивая в особняке самый настоящий переполох. Вот как сейчас. Губы предательски стремились образоваться в подобие улыбки. У него пока не очень хорошо получалось это делать... А все-таки забавно. В наполненных вечностью глазах что почтенный Каджу, что вышеупомянутая человеческая особа скверного нрава, были все равно как дети в песочнице, а сам Рейзел чувствовал себя глубоким стариком. Каким он, впрочем, и являлся... - ... мерзкий аспид из рода человеческого! - Что слышу я из уст чванливых благородных. Сними монокль, не позорься... Рейзел поспешил вновь тактично укрыться в ладони. Словесная баталия шла своим ходом. *** Некоторое время спустя. - Франкенштейн. Ты... ничего не хочешь мне сказать? - мягко подсказал Рейзел. Впрочем, он знал, что внятных извинений сейчас не будет. Его человечек так по-юношески упрям, и вовсе не считает себя хоть сколько-нибудь виноватым. Негодник эдакий, стоит и с небывалым увлечением рассматривает блестящую пряжку на собственных туфлях и, судя по всему, сейчас очень даже не прочь как-нибудь схорониться за вот этим вот очаровательным чайником, что на передвижном столике, лишь бы спрятаться от укоризненного безмолвия, заполонившего всю комнату. А Мастер вовсе не был сердит, хотя и стоило быть строже. Однако, для формальности, нужно было сделать "сурьезный" вид, а потому Рейзел продолжал всматриваться в юношу пристальным взглядом, разыскивая на лице взбалмошного юнца хоть какое-то подобие раскаяния. Франкенштейн, в свою очередь, с завидным усердием старался этот взгляд не замечать. И не раскаивался. В определенное мгновение "якобы строгий" лик Ноблесс смягчился: - Ступай, - Кадис Этрама ди Рейзел милостиво углубился в чтение. Франкенштейн вспыхнул, чуть устыдившись. Он ведь даже не попросил прощения, а Мастер... - Я... я больше не буду... - вдруг вырвалось у него. Рейзел приподнял бровь в немом вопросе, а в обыкновенно спокойных глазах заплясали лукавые огоньки. "Ой ли?" - так и говорили эти глаза. Франкенштейн радостный выбежал прочь. Оставшись в одиночестве, Рейзел тихонько вздохнул, пряча слабую улыбку за чашечкой чая. "Дарджилинг". И восемь кусочков сахару. Франкенштейн явно баловал его. Несносный мальчишка. Дерзкий, своенравный... и сколько уж этих "я больше не буду". А все-таки старается, честно старается не пакостить, оно всякий раз как-то само выходит. Как ни посмотри, у него ужасный характер. А ведь не пройдет и получаса, как этот дьяволенок будет скрестись под дверью в его покои, едва не засовывая нос в замочную скважину, после чего еще несколько дней топтаться за спиной и, вроде как, виновато сопеть чуть ли не в самое ухо... Разве можно всерьез сердиться на это забавное человеческое существо? Рейзел отложил книгу. Этот человечек учит его улыбаться. За это можно простить даже пролитый вчера ночью из исполинской кружки, да прямехонько на белоснежный ковер, кофе, который невыспавшийся и всклокоченный ученый волочил в свое "дьявольское логово"...