Nichts mehr

Свен задумчиво провёл пальцем по барабанной тарелке. На тусклой золотистой поверхности осталась яркая полоска сияющего металла. Вокалист скривился. — Рон, ты хоть когда-нибудь пыль тут вытираешь вообще? — Не трогай этот краш! Я его за дикие бабки купил в том году, — драммер снял очки и направился к своему инструменту, вооружённый тряпками и полиролью. — И вообще, кто тут барабанщик, я или ты? «Лысину себе протри, а то мозги тоже запылились», — подумалось Свену, но он не стал озвучивать: с Роном себе дороже. — Я вообще-то на барабанах в музыкалке тоже учился... Нет, ну слушай, ты реально всю пыль репетиционной базы тут насобирал. — Далась тебе эта пыль! Мы же уже сколько не играли вместе. Месяц или полтора, наверное. — Два, — уточнил Свен. — Двадцать девятого марта HIM разогревали, забыл? — Точно, два. Вот ты, блин, счетовод, — Рон закатил глаза и только хотел отпустить пару ласковых в адрес финнов, как в дверном проёме нарисовался Норман, завязывая пушистые волосы в хвост. — Ребят, меньше слов, больше дела. Йенне пришёл. Андре ещё в пути, но можно уже начинать. Если б не Томми, мы бы вообще сегодня здесь не сидели. — Норман, ты всегда такой правильный, аж тошно, — Рон покачался на носках и покрутил тряпкой, как пропеллером. — Щас будет. Щас всё будет. Так начиналась ещё одна репетиция у Dreadful Shadows в студии Томми Хайна. Хозяин по-отечески любил этих пятерых берлинских ребят и выкраивал для них все свободные дни и часы. Временами студия и вовсе оставалась «Теням» в полное распоряжение — так же, как и в этот майский день. Пустая студия до самого вечера — разве не королевский подарок для группы, которая давно не садилась за инструменты сообща? — Нам вообще повезло, что сегодня среда, а у всех выходной, да, ребят? — Свен попытался создать позитивный настрой. Норман помычал в знак согласия, перебирая свои записи с нотами. Остальные промолчали. — Да что такое-то? День только начался, а вы какие-то мрачные, как я не знаю кто. — Как «Те-е-ени»! — скорчив суровую мину, парировал Йенне и завесил лицо своими длинными чёрными патлами. Рон захохотал в голос, шутка басиста явно удалась. — Вот видишь, какие мы мрачные! Мы просто жесть какие мрачные! День только начался, а я уже ржу, как конь. Надо чаще встречаться, братцы! Надо ча-ще встре-ча… — Народ! — донеслось из коридора пополам с грохотом и шарканьем. Судя по звукам, пятая «Тень» пыталась запереть дверь, снять куртку, одной ногой придержать гитару от падения, и всё это одновременно. — Народ! Я пивас хотел взять нам, забыл! Мне щас сбегать или потом лучше? В какой-то другой день Свен обязательно бы улыбнулся неуклюжести своего полноватого товарища. Но сегодня это казалось каким-то дешёвым цирком, который действовал на все нервы, вместе взятые. — Андре, тащи уже свою задницу сюда… Гитару тащи тоже! — Рон подавил второй приступ смеха. — Ты ещё после марта не просох, мне кажется. — Я сухой, как Фрайбургские земли! — обиделся Андре. — Я тут, между прочим, столько нового написал за это время! Спорим, вы не готовы на сегодня? Гитарист только хотел пуститься в красочные объяснения, как его взгляд упал на Свена, с которым он ещё не успел поздороваться с порога. Вокалист сидел, развалившись в кресле и уставившись в одну точку с таким же страшным выражением лица, с каким он когда-то выдумывал текст «Torn Being». А потом с таким же лицом исполнял. На каждом концерте. И каждый раз это был повод для Андре поволноваться о психическом здоровье лидера группы. — Свен! Ау! Фридель! Ты живой? — гитарист замельтешил перед глазами напарника. Тот очнулся и провёл рукой по глазам. — Ох, привет, Андре. Я не знаю, я… Ничего, всё в порядке. Задумался. — О чём? — поинтересовался Норман. — Да про нас про всех. Не важно. Давайте уже начинать, в самом деле. Музыканты зашелестели черновиками и разложили инструменты, конструктивный разговор, наконец, завязался. За процессом чистого творчества, который никогда не станет делом привычным, время текло незаметно, и уже к вечеру среди всех хаотичных фрагментов нарисовалась пара приемлемых демо-версий. Впрочем от эскизов до полноценной картины звуков было далеко, как до Бейрута, и азарт ребят понемногу сходил на нет. Пока четверо «Теней» курили перед входом, Свен по двадцатому разу слушал один и тот же фрагмент, выставляя разные значения на микшерном пульте. Что-то, казалось, было не так: то ли мелодия казалось недостаточно выразительной, то ли гитары звучали слишком тяжело… Стоп. Гитары. Слишком тяжело. Неужели? Ползунок поехал вниз, и лицо Свена впервые за день осветилось искренней улыбкой. Надо рассказать остальным, это может спасти песню! Вокалист помчался к коллегам — и чуть не споткнулся о Нормана, который сидел на ступеньках студии и наслаждался видом. Дело шло к закату, и противоположная стена, заросшая плющом, и старые деревья неподалёку, и связка чужих велосипедов — всё приобрело тёплый золотистый оттенок. — А где все? — Свен покрутил головой, словно надеясь увидеть ребят поблизости. — В «Шухман» пошли. Рон вспомнил, как мы «Лабиринт» под Фроузен Маргариту писали, и решил нам что-нибудь на вынос взять. О-о-о, вот это времена были… — А меня почему не позвали? Почему на вынос? А ты почему не пошёл?— Свен принялся бомбардировать гитариста вполне логичными вопросами. — И перестань говорить, как будто это было сто лет назад, всего-то три года прошло. — Не знаю. Не знаю. И ещё раз не знаю, — так же последовательно ответил Норман. — Хотя это больше в твоём стиле говорить «Не знаю», но я как-то, правда, не в настроении сегодня. Ни сочинять, ни гулять, ни пить… С тех пор как Житан уехала, мне кажется, наш «цикл» как будто замкнулся насовсем. Всё, что было раньше: туры, альбомы, идеи — всё как будто не с нами было. И так, как было, больше не будет. Чёрт, вот если б я умел, я б такой текст об этом написал… — «Так, как было, больше не будет…» [1] — тихо повторил Свен себе под нос. Он ещё не знал, в какую песню и в каком виде он включит эту фразу, но включит обязательно, потому что… потому что… — Что говоришь? — Да я так… Я тут, наверное, понял просто одну вещь… И эти гитары… — Какие гитары? — А, я тебе не рассказал ещё? Я придумал, что надо сделать. Мы должны убавить гитары! — Убавить гитары? — казалось, Норман упал бы от удивления, если б уже не сидел. — Да! — Свен широко шагнул с порога прямо на землю, закачался на долю секунды, но тут же восстановил равновесие. — Я хотел показать всем, а они тут свалили, понимаешь… — Да ты интригуешь, коллега! — гитарист прищурил глаз и заговорщически улыбнулся. Компания гуляющих вернулась через полчаса. «Шухман» оказался закрыт на ремонт, и музыканты прошвырнулись по набережной в поисках барчика или забегаловки, но везде было либо слишком дорого, либо вовсе выбрать не из чего. Да и от студии слишком далеко. Рон поравнялся со входом и объяснил, почему вернулись с пустыми руками. — Ну, я надеюсь, вы нас не потеряли? — Да нет, ведь «Тени исчезают в полдень» [2], — процитировал Норман в ответ, — а сейчас же вечер на дворе. — Тени исчезают… Мва-ха-ха-ха! — Рон расхохотался который раз за день. Ему явно доставляло удовольствие то, что название его группы постоянно порождало новые ассоциации и игру слов. — Фридель, ты что такой кислый опять? Шутку не понял, готический принц наш? Свен, так и не привыкший вовремя отвечать на колкости барабанщика, только изогнул правую бровь. — Я не принц. Да и готический, честно говоря, тоже не особо. — Что? Я щас ничего не понял, что ты имел в виду? — Ничего. Все в студию, у меня идея есть. Свен прошествовал к пульту и продемонстрировал своё видение композиции. Всего-то и надо, что подкрутить вот здесь и вон там, а главное — убавить гитары… — Убавить гитары??? — теперь уже Йенне ахнул и чуть не подавился контр-аргументами. — Я как раз сюда шёл и думал о том, чтобы их усилить! Мы же металл-группа! А он говорит, убавить… — А я как раз хотел сказать, что можно убавить почуточки, — вмешался Андре, — а общий темп сделать побыстрей и в припев такие «тыц-тыц-тыц» звуки запилить… — Я тебе дам «тыц-тыц-тыц», — прошипел Йенне. — Хотя я давно заметил, что ты в панк потихоньку скатываешься. — Да причём тут панк, просто сколько можно уже такое унылое музло лабать? — Андре, мы великая готическая формация! — Да вертел я вашу формацию на задворках автостанции! — Йенс! Андре! Замолчите оба! — вскипел Рон. — Ребят! Давайте успокоимся и разойдёмся уже на сегодня, — Норман боялся, что коллеги перешли допустимую черту панибратства и спор может закончиться кулаками. Рон метнул на него взгляд поверх очков: — Я тебе сегодня уже говорил, что ты слишком правильный… А это всегда выходит людям боком, так что мы решаем всё прямо сейчас! — Рон, ты вообще о чём? — Да, лучше сейчас, — кивнул Андре, — пока никто не додумался убавить барабаны, например! — Кто сказал «убавить барабаны»? Щас язык кому-то убавлю! — Да чем вы там успели накидаться, пока гуляли? Уж явно не Фроузен Маргаритой… Пока музыканты продолжали разводить склоку на пустом месте, Свен в растерянности наблюдал, как единство творческого мира Dreadful Shadows рушилось буквально на его глазах. «Так, как было, больше не будет», — беспрестанно звучало у него в мыслях. Не говоря ни слова, он подхватил сумку с курткой и исчез за дверью студии. — Ребята! — Норман предпринял последнюю попытку утихомирить коллег. — Свен ушёл… Компания мгновенно замолчала. — Как? Фридель ушёл? Почему? — Андре открыл рот от удивления. Йенне опустил своё тяжёлое тело в большое кресло рядом с пультом. — Ты просто не в курсе. Тебя ещё тогда с нами не было. И тебя, Норман, тоже. Он ушёл так же, как Райко. И так же, как Франк. И так же, как Штефан. Молча. И, сдаётся мне, так же навсегда. — Опять включаешь философию, Йенне? — хмыкнул Рон. — Но это же элементарно! — …Ватсон! — не удержался от ассоциации Андре. Йенне приложил ладонь к лицу: — Ты идиот, или как? — Простите, — простодушно извинился гитарист. — Кстати, я если не путаю, у Свена же день рождения завтра? Йенне припечатал к лицу вторую ладонь. — Всё плохо. Всё очень плохо. Пока Свен гнал машину по южному автобану, солнце успело бесследно сбежать за холмы в страну вечной дрёмы. Музыкант тяжело вздохнул, припомнив, как писал когда-то о прощании с утопающим светилом. Какой разрушительной тогда казалась эта картина. «А разве сейчас не так?» — внезапно спросил он сам себя, но предпочёл отложить поиски ответа до утра: сейчас душа болела о других вещах. В голове вновь и вновь прокручивалась последняя сцена, развернувшаяся в студии. «Интересно, они вообще заметили, что я сбежал? Ну что вы делаете, ну нельзя же так… Так дела не делаются… Орать ещё вздумали, Рон, разрази тебя тень…» — Свен старался собрать мысли воедино, но они неуправляемо рвались на части и улетали куда-то к горизонту. Наконец трасса разветвилась, по обеим сторонам дороги замелькали чужие домики, один за другим отступающие в сумерки. Кое-где в окошках уже горели огни. Берлинец оставил машину у знакомого двора на окраине и поспешил размять ноги по тёмному разнотравью. — Здравствуй, Рессен. Рон бросил последний взгляд на пульт и загремел увесистой связкой ключей. — Я закрываю. Ничего не забыли? — Свена забыли, — поморщился Норман. — Не смешно! — огрызнулся драммер, но причина сердиться у него была уже другая: хотя он уже сотню раз запирал студию раньше, в этот вечер ключ упорно не хотел вертеться в скважине. Норман, понаблюдав за действом, решил подсказать, пока коллега не начал браниться снова — ни на друзей, ни на злополучную дверь. — Слушай… Ты, похоже, крутишь не в ту сторону. — Грёбаный замок! А… Хм… М-да. Точно, — забубнил Рон себе под нос. — Вынес мне тут мозг совсем. — Кто, замок? — не понял Андре. — Нет, Фридель! Вот я, серьёзно, от него не ждал. Такой пацан всегда толковый, а тут на тебе. Подумаешь, поорали друг на друга немножко. Наверное, сидит дома уже давно да знай себе гитары убавляет. — Что-то мне кажется, он не домой поехал, — сказал Норман, размышляя вслух. — А куда? Ещё и накануне днюхи-то. — О-о-о, народ, — снова вклинился Андре, для которого дни рождения друзей всегда были едва ли не важнее, чем свой собственный. — Так что мы с этим делать будем? Нам бы его как-нибудь вернуть, поздравить заодно и помириться с ним, правда, было бы о чём, хотя нам же ещё альбом писать как бы, но… — гитарист осёкся. — Но что? — нетерпеливо переспросил Рон. — Но, блин, это ж Све-е-ен! — протянул Андре с отчаянием в голосе и, казалось, выразил этой фразой всё, что только можно было сказать про их непредсказуемого коллегу. — Вы ещё долго будете языком чесать тут? — подал голос Йенне. — Я больше не могу обо всём этом ни думать, ни слышать. Давно бы сам уже дома был. — Так уехал бы, всех ждать необязательно, — рассудил Норман. — Ну спасибо, — прокряхтел басист. — Я ж хотел обсудить с вами, когда мы снова встретимся поработать, но, видимо, в ближайшее время не предвидится. Ладно, бывайте. Я ушёл, — и, не дожидаясь ответов, Йенне зашагал прочь к автобусной остановке. — Ну и денёк. Хорошо альбом начали. Просто охрененно, — отрывисто заговорил Рон. — Ладно. Всё на сегодня. Вы тоже бывайте. Завтра видно будет, — с этими словами барабанщик сел за руль и ретировался, оставив товарищей в тихом дворике. Андре проводил его машину глазами. — Это самое, ты там сказал, что знаешь, куда Фридель поехал, да? — Ну… Да… — Норману показалось, что поделиться этой мыслью с Андре сегодня было бы не так опасно, как с оставшимися коллегами. — Я думаю, что он поехал в Рессен. — Рессен?! Но это же такая деревня! Твой папаша до сих пор там живёт, да? — Да, но он в городе сейчас. И если Свен реально там, ключей от дома-то у него нет всё равно. — Ну альбомы-то мы там все вместе писали, а что ему там делать одному? —Мне кажется, он хочет подумать о многом. В тишине. Там самое идеальное место для этого. Ну, где бы он ни был, он не пропадёт… Это ж Свен! — подытожил Норман новоиспечённой цитатой своего коллеги, и музыканты рассмеялись. — Садись, Андре. Подброшу тебя домой. Свен стоял перед калиткой и пытался придумать, что делать дальше. Норман там, за сто километров отсюда, конечно же, был прав насчёт ключей, но вокалист вспомнил об этом, только когда до Рессена оставалось несколько минут. О том, чтобы сделать дубликат, он всегда забывал озаботиться, но не ехать же из-за этого теперь обратно. Обратно пути не было. Лезть через каменный забор посреди ночи казалось самым нелепым из всех вариантов, так что, видимо, придётся переночевать в машине. «Зачем я вообще сюда приехал…» — укорил себя Свен, но в глубине души он уже знал, что сделал всё правильно. Проснулся берлинец в раннем часу, но не потому, что тело затекло — хотя оно тоже требовало движения, не привыкнув спать в неподходящих для этого местах, — всё пространство перед лобовым стеклом, включая луг и небольшую рощу слева, медленно заполнял сияющий рассвет, чистый, какой бывает только на природе. Горизонт был изрисован всеми оттенками оранжевого — небесный живописец сегодня подался в импрессионисты. Шар цвета раскалённой меди поднимался над линией взгляда и, казалось, мог спалить любое живое существо, которое бы пожелало прикоснуться к нему. Но этот жидкий огонь не был враждебен по своей природе: грейся, путник, озябший в ночи, да найдутся вновь твои потерянные тропы. Крест, венчающий полуразваленную часовню, поймал первый свет и заблестел ослепительным золотым. Свен, залюбовавшись, внезапно ощутил себя таким же заплутавшим путником и решил выбраться из машины навстречу приключениям нового дня. Пришлось незамедлительно вспомнить о том, каким же холодным всегда бывает летнее утро. «А правда… сегодня уже лето. С днём рождения меня, что ли», — усмехнулся в мыслях Свен, пускаясь по направлению к часовне. На лугу лежала роса, но музыкант не беспокоился о том, что промочит ноги или измажет обувь: такого умиротворения, как этим утром, у него не было уже год — с тех пор, как «Тени» сочиняли здесь свой последний альбом. Берлинец добрался до церквушки и уселся на обломки одной из стен. В прошлый раз он сидел здесь три года назад, когда писал одну из самых запутанных свох песен — «Burning the Shrouds». Не то что бы религия играла для него жизненно важную роль, но он любил архитектуру «божьих домов» и находил вдохновение в разрушенных зданиях, не принадлежавших больше человеку. В тот раз была ночь, и камни казались иссиня-чёрными, и в небе висела молодая луна, и… Свен наморщил лоб, вспоминая деталь за деталью. Тогда «лирик» решил дополнить мистическую картину любимой сигаретой, но по неосторожности поджёг один из черновиков, так что строчка про «тлеющие угли под ногами» имела вполне реальное основание. Коллеги потом смеялись и называли его в шутку «Свен Викернес», но, к счастью, эпизод скоро забылся, и прозвище не прижилось. Свен ностальгически улыбнулся и перевёл взгляд на лес, виднеющийся вдали. Там иной ночью он писал «The Soil», когда сидел среди корней старого дуба, выпирающих из-под земли неподвижными змеями, и вглядывался во мрак, пугаясь каждого порыва ветра и скрипучего уханья ночных птиц. «Почему ж я никогда не пробовал писать по утрам? Здесь же всё так… по-другому, когда светло! Всё такое родное и красивое… Ну отчего я до этого не додумался раньше, — размышлял музыкант, прокручивая в мыслях мелодию, над которой работал минувшим вечером. — Интересно, как там ребята! Жаль, они не видят всей этой красоты, когда здесь солнце открывает двери в другой мир, а они копаются где-то там, в реальности… Реальность — она погибель для меня…» Музыкант внезапно вскочил на ноги и помчался к машине через весь луг. Торопливо открыл дверь и закопался в сумке. Вытащив первые попавшиеся бумажки и ручку, он судорожно принялся записывать фрагменты нового текста. «Беспредельно блуждают мысли… Недостижимо… Чёрная вода смывает время прочь… Реальность… Она погибель для меня… Одинок, но не один… Осколки… Всё саморазрушается…» Свен внезапно остановился, осознав, что пишет на родном немецком, в то время как Dreadful Shadows признавали только англоязычную лирику. «А какая разница? — тут же убедил он сам себя. — У нас будет новый этап! Новое дыхание! Вот увидите!» И берлинец продолжил увлечённо набрасывать строчки, в то время как солнце становилось всё выше и жарче. В кармане зажужжал телефон. Звонил Норман. Свен нажал на «приём», впрочем, если бы это были другие коллеги, он бы вряд ли удосужился ответить вовсе. — Доброе утро, Свен! Ты как? — голос в трубке был явно взволнован. — Доброе. Я отлично. Что стряслось? — Это я должен спрашивать, после того как кое-кто исчез вчера вечером и переполошил всю команду! Ну, я не это хотел сказать, на самом деле, в общем, где бы ты сейчас ни был… С днём рождения!!! — Спасибо, Норман! — вокалист счастливо рассмеялся. — Ты, кстати, не поверишь, где я! — Дай угадаю… Рессен? — Как ты узнал?! — Ну, я помню, как тебе понравились эти места и в первый раз, и во второй, и вот, я подумал… Ну куда ты ещё мог сбежать, в конце концов? — Да-а-а. Именно так. — Ты когда вернёшься? — Да я, наверно, поеду домой уже скоро, усадьба закрыта всё равно… Не знаю, вы там много написали вчера? Хотели сегодня собираться? — Нет, Свен, на тебе вчера всё и закончилось. Тебя нет — «Теней» нет. — Правда? Знаешь, я тут кое-что обдумывал. Это очень важно. — Стой-стой-стой, только не говори мне, что решил из группы выйти! — Нет, ты что! У нас же тур на осень запланирован, просто я думал о том, что нам надо совершенно менять принципы творчества. Если продолжать так, как раньше, мы ничего не напишем. — Ты думаешь, мы сможем? — Мы сможем!! Обзванивай ребят, и если все свободны, после обеда все в студию! — Понял! Солнце уже перешло полуденный рубеж, когда Свен добрался до студии. Ключ не хотел крутиться в нужную сторону, музыкант в замешательстве дёрнул за ручку — и дверь открылась, что озадачило его ещё больше. Норман больше не звонил — наверняка сегодня никто не придёт, по крайней мере, не так рано. В коридоре не было ни одной лишней вещи, оборудование выключено. «Неужели они вчера не заперли? Ну ребя-а-ата…» — с упрёком подумал Свен и врубил свет в звукооператорской. В этот момент из репетиционного зала донеслось приглушённое «Три! Четыре!», и нестройный хор затянул со всей дури: — Хэппи бёздей ту ю! Хэппи бёздей ту-у-у ю! — Хэппи бёздей, диар Фридель… — сипло пропел Андре, и хор продолжил: — Хэппи бё-ё-ёздей… Ту ю-ю-ю! Вокалист ошарашенно смотрел, как «Тени» один за другим вплывали в комнату. В руках у Нормана был торт, на котором горели две свечки в виде цифр «2» и «6». Андре вынул из складок балахона бутылку «Мартини». Йенне откинул шевелюру назад одним движением руки и заложил за ухо цветок ромашки. Рон задрал очки на лоб и теперь с любопытством смотрел, что будет дальше. Свен, не в силах больше держаться, рассмеялся от души —ребята немедленно отреагировали тем же, и компания с трудом перевела дух только через пару минут. — Ну спасибо, друзья… Вот после всего того, что я наблюдал вчера… Мне как-то не верится даже! — Да ладно, Свен, ты заслужил, — ответил за всех Норман. — Да, кстати,— заговорил Йенне, пристраивая ромашку на пульт. — Я уж думал, ты не вернёшься. Но тут утром Норман такой звонит внезапно и говорит, ты всех собираешь снова. Мы с Роном даже с работы отпросились специально на весь день. Где ты пропадал-то? — В Рессене. Мозг перезагружал, если угодно. — В Рессене? — удивился Рон. — Ну и как, полегчало тебе? — Как видишь. Надеюсь, вам тоже, — спокойно сказал Свен и широко улыбнулся. — Спасибо ещё раз, ребят! Давайте уже работать, только не как вчера, хорошо? Я в вас верю. Август пришёл в Берлин вместе с разодранным небом и страшными грозами [3]. Когда ветер приносит надежду на дождь, счастливы путники, пересёкшие мёртвую землю. Но когда вода перерастает в стихию, даже самым смелым из них приходится искать убежище — чтобы переждать и найти новый ориентир на непроторенном пути. Свен стоял у окна, уперевшись лбом в прохладное стекло, и слушал, как по ту сторону с нарастающей громкостью барабанят градины. Пасмурно было и в комнате, но не хотелось ни включать свет, ни двигаться, ни думать — ничего. Однако музыкальное сознание не прекращало работать ни на минуту, выхватывая гармонию звуков из любого катаклизма. «Этот ритм бы взять — да в песню… Хотя ребята не оценили бы, наверно. И без того уже столько идей уничтожили. Боуи был прав: мы не развиваемся, мы никуда не идём». Свен отвлёкся на радио, бормотавшее вечерние сводки: «Гроза с градом на всей территории Берлина… Диаметр достигает 5 см… Остановка движения у Бранденбургских ворот и на Потсдамер Платц… Чрезвычайное положение введено в районах Митте и Фридрихсхайн… Пятеро жителей района Целендорф госпитализированы с травмами головы…» Вокалист пошарил руками в поисках телефона. Был только один способ покончить с неопределённостью, висевшей над душой, словно грозовое облако над городом, и казалось, что идеальный момент для этого настал. — Норман, привет, ты дома? — Привет, дружище! — коллега в трубке обрадовался звонку. — Конечно, в такую погоду разве уедешь куда! Как жив-здоров? — Я-то? Не очень, — честно ответил Свен и потянулся выключить радио, всё ещё булькающее на фоне. — Не очень жив или не очень здоров? — Э-э-э… Да я всё думаю… Помнишь, когда мы все последний раз собирались в студии, о чём мы говорили? — Ох, такое забудешь… Мне, кстати, утром Рон звонил по этому же поводу. Ты будешь смеяться, но он не против! — Да ладно? — Свен не поверил ушам. — Ну посуди сам. Он уже устал слушать наши споры в духе «тут играй, тут не играй». Вот то, что с Андре они сочиняют, ещё ничего выходит, но стоит нам всем включиться — и всё, труба. Андре, кстати, по-моему, даже сразу был «за». — Ага, я тоже так подумал. А Йенне? — Свен снова прильнул к окну. — Я не могу до него дозвониться, надеюсь, он не попал под эту ужасную грозу… Мне кажется, он очень переживает за судьбу всего дела. — Ну, я могу его понять. Он в группе с основания. Даже я, пожалуй, столько души и идей не вкладывал, сколько он. А ты что думаешь? — Я думаю, что мы «слили» капитально. Если ты меня спросишь, что мне больше всего нравится из того, что мы написали за эти два месяца, то я скажу: «Ничего!» Я, правда, не знаю, почему у нас всё так… развалилось, — Норман немного помолчал. Услышав в трубке тяжёлый вздох, он решил увести разговор в другое русло: — Что планируешь дальше делать? — Ну… Вообще-то, у меня есть одна идея, но я ещё никому не говорил. Ты вот вообще сейчас первый, кто об этом услышит. Норман, я хочу сольный проект! Ну и, в общем, что я хотел тебя спросить: ты бы не хотел присоединиться ко мне? — Что-о-о?! Ты шутишь? — Ни разу! — Ранен-убит, как говорится! Я вообще даже сейчас не знаю, что сказать. Как будто меня самого градиной по голове пришибло, — Норман нервно засмеялся. — Обязательно подумай и скажи мне потом, — голос Свена звучал как никогда серьёзно, пальцы отстукивали по подоконнику случайный мотив. — А что вообще за проект-то будет? — Электроника, Норман! Я хочу писать электронику! — И снова убит! Я-то чем могу помочь тогда? Свен засмотрелся на то, как серая грозовая завеса разверзлась на горизонте, выпустив в город один золотистый солнечный луч, и вдохновенно затараторил мысли одну за другой: — Я просто подумал, вот буквально сегодня, что без гитары, наверно, всё равно не обойтись, поэтому решил позвать тебя! Ну, и потом, ты ещё тогда сразу понял, какими я хотел слышать новых «Теней», что, конечно, теперь уже не имеет значения, но это ладно. А ещё ты тогда сказал… Я, честное слово, всё лето об этом думаю! — Что я сказал? Когда? — у гитариста уже не хватало сил изумляться своему коллеге. — Помнишь, когда мы только начали в студии? Ещё когда я сбежал потом? «Так, как было…» — «…больше не будет!» —подхватил Норман, живо припомнив последний майский вечер. — Свен! Я согласен!