Прости меня, Гилберт

- Ги~л, я больше не буду, — проныл Брагинский, часто-часто моргая и смахивая с фиалковых глаз слёзы. В ответ тишина и низкие звуки режущего ножа о доску. - Честно-честно, Гилберт, — утерев раскрасневшиеся щёки, пролепетал Иван. Лицо же Байльшмидта оставалось непреклонным и равнодушным. - Что не будешь? - Ну… Я никогда больше не подойду к Франциску и не попрошу у него советов по поводу постели. - Точно, как ты о таком только додумался? Ему! Этой козлине похотливой! – взревел альбинос, ударяя ножом о доску с таким грохотом, что русский подскочил на месте, распуская нюни ещё сильнее. - Я не хотел~, но другого советчика не было. - А ты вообще не должен был с кем-то советоваться насчёт этого. Хочется разнообразия – интернет в помощь! На дальнейшие «Гилберт, извини~», «Ну Ги~л» и прочее, прусс не откликался, не отрываясь от своей работы и жмуря глаза с застилавшей их пеленой слёз. - Я был не прав… Что, ну это… Подарил две гвоздики. Я не знал, правда, что чётные числа означают… Что чётное число цветов приносят на могилу! – начиная задыхаться, произнёс Иван. Гилберт повёл бровью вверх, покачал головой, и выразительно и злостно взглянул на разревевшееся лицо коммуниста. - А в цветочном грех спросить? Нет, блин, подарок хотел сделать. Я представляю, что думали бабушки у нашего подъезда, когда ты шёл с двумя красными гвоздиками и с этой лыбой на полрожи! Нож в руке альбиноса многозначительно покачивался и сверкал своим лезвием, пугая Брагинского, ведь именно им его любовь обещала отрезать парню самое дорогое, сказав, что сам как-нибудь перебьётся. Зато, может, мозг из головки в голову перекочует. - Я виноват, Гилберт. Извини меня. - Обойдёшься. Вали к своему Франциску с двумя гвоздиками. Может, если не я, то он найдёт применение твоей врождённой недалёкости. Всхлипнув и утерев нос, Байльшмидт вновь уткнулся в работу, но всего лишь мгновение, и металлический нож был отброшен в сторону, звонко ударившись о светлый кафель, а его обидчивое личико утыкалось в грудь Брагинского. - Нет, ну как так можно, а? Я же для тебя все делаю, и готовлю, и стираю, и убираю в этом гребанном доме, а ты даже нормально подарить мне ничего не можешь. Одежда – большая или маленькая, ты даже не знаешь моего вкуса, одеколон – так почему тебя тянет в женский отдел, а? Так конечно, ты ж со своими сестричками мне подарок выбирал. Банальность – ты и тут напортачил, умудрившись купить конфеты с коньяком, а вместо вина принести свою палёную дрянь! Я потом из туалета не вылезал. И цветы под конец. Нет, ты меня точно хочешь убить. Морально, физически… А самое противное, что я люблю тебя, чертов коммунист! Тебя, бл… - Заткнись, — сильные руки схватили лицо Гилберта, утирая большими пальцами влажные щёки, и шершавые губы коснулись его губ, успокаивая медленными ласками, неуверенными ответами. Язык плавно пробирался в тёплый рот, завлекал в игру, заставлял немного отвлечься от мира и реальности, и расслабиться в нежных касаниях. - Я тоже тебя люблю. Тебя и только тебя, Гил. - Дурак, — усмехнувшись и хихикнув, прошептал альбинос, обвивая шею Брагинского руками. - Ага. И… раз уже все в порядке, можно я не буду резать лук? Слёзы текут, я не успеваю их вытирать. - Ну уж нет! Луковая запеканка – твоя кара. Будешь жрать её, пока не сдохнешь. А не захочешь, я тебе такую новизну в постели покажу, что гвоздики в заднице покажутся раем! И впредь, я надеюсь, ты будешь думать, что дарить и в каком количестве.