Хочется...

      Хочется, чтобы он заметил то, что ей уже недостаточно его снисхождения. Что ее понимание только заводит девушку все дальше и дальше. И возвращаться от подхода к бездне она не собирается.       Хочется, чтобы он сам стер все грани между ними. Она ведь знает, какой он на самом деле. Его не остановят ограничения целого мира, так неужели она сильнее этого мира, чтобы раз за разом он отдалялся от нее?       Хочется закричать, что достаточно оберегать ее, она уже не настолько наивна, она тоже имеет право бороться за то, чего желает. Ей хочется бороться за него.       Хочется показать, что ей хватит сил удержать его. Вот только разве он даст ей шанс?       Хочется забыть обо всем, что их останавливает. Просто забыть. Хотя бы на час. Сколько им еще предстоит нести это на себе? Разве они не имеют права хотя бы на эти считанные минуты?       Хочется однажды просто схватить его за ворот и высказать все, не пряча и не отводя взгляда. Чтобы он прекратил самоуничижение. Она вовсе не слаба. Если у них нет этих минут, она сама будет бороться за них, точно так же, как за него самого.       Хочется, чтобы он не задавал ненужных вопросов, поскольку прекрасно все понимает. Чтобы просто прижал ее в ответ к себе. И пусть на эти минуты они исчезнут из этого мира.       Хочется хотя бы в эти минуты непослушными пальцами расстегнуть тугие пуговицы форменного пиджака, избавляясь уже от чисто физических преград. Которые хотя бы на это время пусть перестанут быть таковыми.       Хочется, чтобы в стальном взгляде его обычный металл плавился и переливался живыми серебристыми всполохами желания. Чтобы низкий бархатный голос проникал каждым звуком через горящую от прикосновений кожу. Чтобы каждый вдох и влажное прикосновение губ, отдающие знакомой и уже любимой горечью сигарет, также пропитали каждый сантиметр ее тела.       Хочется самой огладить каждый совершенный изгиб мышц, слиться с этим телом так, чтобы никакая сила не позволила им затем оторваться хоть сколько-то сильно и надолго.       Хочется хвататься в мучительно-сладком экстазе в темные волосы, приводя их в еще больший беспорядок. Чувствовать наконец это единение. Чувствовать собственным телом жар и тяжесть Когами, приятную терпкую горечь его солоноватой кожи на языке, нежную, властную и необузданную силу его движений.       Хочется снова и снова ощущать эту силу, приводящую в состояние опьянения своей осторожной медлительностью и размеренностью – это как если бы ты стоял перед опасным псом, привязь которого может в любой момент оборваться, и ты не знаешь, надолго ли хватит покорности и выдержки зверя, вдруг оказавшегося на свободе.       Хочется многого. И если от предоставленной им горстки минут у них останется еще немного, то позже, по пробуждении, можно закутаться в чужую рубашку, намертво и бережно хранящую родные тепло и запах.       Хочется снова прижаться к обманчиво сонному и снисходительному Когами, который так по-собственнически придержит ее на своих коленях, дразняще поглаживая по внутренней стороне бедра.       Хочется, чтобы он снова легкими касаниями прошелся по уже оставленным меткам. Чтобы следы его нетерпеливых губ наконец убедили его же самого, что она не собирается становиться миражом или рассыпаться осколками, наказывая неосторожного человека.       Хочется напоследок сжать в узких горячих ладонях его лицо и на тонких, жестких губах оставить свою собственную невидимую метку, пусть даже и последнюю. Чтобы рвущийся на свободу вольный зверь помнил о том хозяине, который не боится его нрава и готов терпеливо ждать его возвращения.       Хочется снова, раз за разом, бороться за новые минуты для них. Вместе.       Хочется столь многого… Тсунэмори и сама не знала, сколько всего вместили ее душа и сердце по отношению к Когами, и сколько она готова отдать, пока сама этого не захотела.       …Но больше всего ей хочется, чтобы он все-таки вернулся к ней.