Часть 1
28 декабря 2014 г. в 01:30
— Что это? — Лицо Лорда искажено брезгливой гримасой. Он двумя пальцами держит перед носом всклокоченного Табаки свою белую рубашку с какими-то яркими пятнами.
— Твоя рубашка.
— Почему на моей рубашке вот это? — голос Злого Эльфа подрагивает.
Если присмотреться, становится заметно, что это не пятна, а пуговицы. Разноцветные пуговицы, присосавшиеся к белой ткани, синие, полосатые, красные, большие, перламутровые, крохотные. Они расползаются по левой манжете и половине воротника, стекают к груди неровно выплеснутой краской.
— Правда, красиво? — с восторгом спрашивает Шакал, нежно озирая свое творение. — Для тебя старался, между прочим. Цени.
— Я тебя просил?
Вокруг Лорда, словно взбаламученный, мутнеет воздух — видно это только на границе зрения, но тем, кто умеет смотреть, нет нужды даже поворачивать голову. От него разит злостью, и злость делает Лорда еще красивее.
— Да ты бы и не попросил никогда, — ворчит Табаки, возвращаясь к вырезанию картинки из потрепанного журнала. — У тебя, можно подумать, язык отсохнет. За четыре дня-то понял бы уже, что мы тебе не враги. Мы к тебе, как к родному, накормим, утешим, сказку расска…
Он осекается, потому что комнату продирает звук рвущейся ткани. Лорд страшно, свирепо молчит и срывает пуговицы с рубашки, безнадежно ее портя. Показательно роняет на покрывало ободранные трофеи и с удовлетворением наблюдает, как Табаки наливается гневной краской.
— Нет, вы поглядите на него! — кудахчет тот, подгребая к себе подушку, словно собираясь огреть ею Лорда. — Посмотрите на этого свиненыша, на это неблагодарное приблудное…
— Мы уже поняли, можешь не продолжать, — подает голос Сфинкс.
— А что я, должен молчать?! — вскипает Шакал. — Когда труд бессонных ночей вот так по-хамски уничтожают, варварски топча вложенные в него чувства?! Я к этому мерзавцу со всей душой, а он мне так и норовит в нее, раскрытую, харкнуть! Ты об этом предлагаешь мне не продолжать?!
Лорду это надоедает.
Надрезанный журнал летит в сторону, ножницы звякают на пол — и слава богу, иначе не обошлось бы без травм. За секунду в спальне словно закручивается водоворот: паника, злость и суматоха заставляют стены завибрировать. А может, эту дрожь вызывает вопль Табаки, который верещит на высокой ноте, верещит что-то нечленораздельное и пытается отбиваться. Злость утраивает силы Лорда, и хотя на его щеке расцветает царапина, а грудь покрывается синяками, он только крепче притискивает Шакала к кровати, наваливаясь всем телом. Доли секунды улетают мимо, а он сгребает-зачерпывает в ладонь рассыпанные по покрывалу пуговицы (другая рука прижимает Табаки за шею) и втирает в искривленный рот, чуть ли не запихивая в горло.
— Подавись, — рычит Лорд, — подавись своими пуговицами! Если еще раз возьмешь мою вещь…
А в следующий момент кровать чуть не проламывается под тяжестью навалившихся на Лорда тел. Боль вспыхивает в пяти местах сразу, губа стремительно распухает от удара; многорукое, дышащее яростью чудище, в множественные лица которого он не хочет смотреть, стаскивает его с кровати и роняет на пол. Он бьется, выкладываясь, вцепляется зубами в чью-то ладонь, плющит чей-то нос кулаком, но его все-таки распластывают, наступив сапогом на голень, придавив худым тяжелым телом до полного обездвижения. Пуговицы липнут к вспотевшей ладони разноцветными стигматами. Лорд свистяще дышит и медленно цепенеет от забродившей в крови ярости, перерождающейся в страх. Табаки свешивается с кровати: помятый, злой, обиженный. И молчит, что бывает очень редко.
— Никогда, — выдыхает чудище искаженным ничьим голосом, и глядит разными глазами: зеленым, и белесым, и карим, и серым. — Никогда. Не трогай. Табаки.