Где встречаются море и город

Рождество никогда не было важным для Винчестеров праздником. Собственно, ни один из праздников (кроме разве что Хэллоуина, потому что 31 октября вечно происходило всякое чёрт-те что) не был для них важен. Это были просто дни – не особенные и не стоящие празднования. Праздновать означало бы отнимать время у возможных охот, а Джон Винчестер не мог спокойно усидеть на месте, не говоря уж о том, чтобы дать детям что-то, без чего можно прожить. Но в этом году Дину хотелось. За свою жизнь в дороге он проехал мимо тысяч домов, видя гирлянды огней в окнах и во дворах – некоторые люди совершенно (и потрясающе) слетали в этом плане с катушек – и эти ёлочные ряды в Волмарте, и ряженые Санты в разных торговых центрах… В этом году у них у всех есть, что отметить, есть, за что быть благодарными, а как лучше отпраздновать окончание войны, чем в кругу Команды Свободы Выбора за отменным обедом, обменявшись парой небольших подарков и проникнувшись рождественским духом благодаря смеху, старым байкам и сексу с недавно привязанным к земле ангелом? Это было бы идеально. Но, поскольку Дин всегда был образцом номер один закона этого типа Мёрфи, этого не произошло. Он готовит знаменитый гоголь-моголь Бобби (секрет в том, чтобы не добавлять в виски ни гоголя, ни моголя), когда слышит знакомое шуршание позади. Он не оборачивается, просто предъявляя свою спину и надеясь, что Кас не слышит, как его кишечник завязался морским узлом. - Здорово, сволота, - Дин опрокидывает гоголь-моголь залпом, с шумом ставит стакан на шкафчик и тянется за новым виски, решительно не обращая внимания на дуршлаг с парочкой ножей, которые он бы не прочь метнуть Касу в лицо. Боже, он гленклоузит лучше, чем Глен Клоуз. – Мило, что ты показался. Хорошо, что Рождество было не четыре дня назад. Стоп, подожди! Кас молчит с мгновение, но Дин слышит влажное шуршание языка, когда он тревожно проводит им по губам. Он уже месяцы пытается приучить его пользоваться бальзамом для губ, но, видимо, эта сволота хочет, чтобы Дин чувствовал себя так, будто целуется со станком для бритья. - Я… это заняло больше времени, чем я рассчитывал. По крайней мере, ему хватило приличия звучать пристыженно. Это чуть ли не единственное, что осталось в нём от ангела – это гадкая мысль, и Дин мгновенно чувствует себя из-за неё полнейшим козлом. Мысль мимолётная, но Кас, видимо, всё же её услышал, потому что он выдыхает, словно от боли, и Дин – определённо самый ужасный человек в мире. Он не собирался вот так швырять это Касу в лицо, потому что так поступают только скотины, но он всё ещё раздражён. Когда Кас пообещал провести Рождество с ними, Дин вроде как этого и ожидал, а не того, что он исчезнет на несколько дней и не будет подходить к телефону. Кстати об этом. - Так ты забыл, как пользоваться телефоном? - Там, где я был, они не работают, - мягко ответил Кас, звуча как-то тоненько; обычно его голос не обретает такого звучания, если только пальцы Дина не разрабатывают его задницу добрых полчаса. - И где ты был? – он закупоривает бутылку и пихает её к стене. – В каком-нибудь случайном монастыре в Трахбахе, штат Нигде? - В 1982-м. Дин давится полным ртом виски, заплёвывая всю свою рубашку (кажется, Сэм не шутил пару дней назад, говоря, что ему нужен слюнявчик), и разворачивается вокруг своей оси, впервые примерно за неделю глядя на Каса. Кас выглядит отстойно. Тяжёлый изнурённый взгляд, унаследованный им от Джимми, сейчас вытеснен полноценным истощением, а круги под глазами такие тёмные, будто это фингалы. Волосы ещё спутаннее, чем обычно – Дин почти опасается, что сейчас оттуда вылетят птицы и нападут на него. От «унесённый ветром» Кас перешёл к «засунул язык в розетку». - Господи нахрен боже, Кас! Какого чёрта было в 1982-м, что тебе пришлось туда отправляться! – если Кас вернулся с гетрами или повязкой на голову, Дин что-нибудь разнесёт. Кас просто устало полуулыбается в ответ. - Твой подарок. Дин таращится на него. - Чувак, я купил тебе плащ. - Он придётся очень кстати, - говорит Кас, опуская взгляд на свой, весь заляпанный грязью, окровавленный и рваный, - видимо, у него нет сил на его восстановление. Он неловко поправляет его. – Становится невероятно сложно сохранять его прежним. - Я не об этом… не меняй тему! Почему ты… я был бы рад и паре пива! Плечи Каса опускаются, и он находит на кухне Бобби стул и падает в него. Дин завороженно за этим наблюдает. Он словно видит его впервые; до этого момента он был вполне уверен, что Кас вообще не в курсе, для чего нужны стулья. Но он никогда не выглядел таким усталым – вечно такой «я уничтожаю, следовательно, я существую» - и, хотя он начал есть, во сне он никогда не нуждался. Как же сильно он продвинулся в своём пути вниз, если ему нужно сесть и немножко отдохнуть? А Дин оставлял ему недовольные сообщения на голосовой почте. - Кас, - говорит он, останавливаясь рядом; что ещё ему сказать? Кас никогда не прощает его за всю ту ересь, что он творит, потому что искренне верит, что и прощать нечего. Дину изначально отпущены все грехи. Он прямо сейчас может пойти и трахнуть первую попавшуюся горячую барменшу, а Кас не разозлится. Наоборот, он ещё оправдает его в своём вулканском стиле «у людей свои потребности». Так что Дин опускается на колени у ног Каса и медленно водит ладонями вверх-вниз по его скрытым под мягким тёмно-синим хлопком бёдрам. Он надеется, что Кас находит эти прикосновения утешающими; под его мягко скользящими по ткани (такой потёртой, наверное, от того, что её слишком часто восстанавливали) ладонями небо. - Я хотел быть с тобой на Рождество, - говорит Кас, мягко обхватывая его запястья. – Но перемещение утомило меня больше, чем я рассчитывал. Будто он всё ещё сердится. - Чувак, всё в порядке. Мы… я просто волновался, понимаешь? Я думал, ты попался Рафаилу или типа того. Кас хмыкает. - У Рафаила нет на меня времени. Я бы о нём не беспокоился. - Да к чёрту его, Кас. Я о тебе беспокоился, - и потому, что он огромная девчонка, он поворачивает руки, чтобы прижаться к ладоням Каса своими и легко переплести пальцы. – Так расскажешь уже или как? Что было в 82-м? Тонкие пальцы, переплетённые с его, пытаются выскользнуть, но словно передумывают и, напротив, крепче сжимаются. У Джимми были приятные руки, но теперь, когда это руки Каса, они приятнее и изящнее. Он ненавидит этот сомневающийся взгляд Каса - Кас не сомневается, не сомневался, пока не начал падать по требованию Дина и не научился понимать, что у всех поступков есть последствия. Дин сжимает его ладони в своих и задаётся вопросом, заставят ли его обменять своё удостоверение мужика на женские причиндалы. - Я… долго задавался вопросом, что подарить вам с Сэмом… но понял, что он не может тосковать по тому, чего не помнит, а ты можешь – и тоскуешь, так что я собрал в себе всю благодать, какую только мог, и… - Кас снова облизывает губы, прекращая тараторить. Кас никогда не тараторит. Дин не может этого вынести. - Ну же, Кас! - Я отправился повидаться с твоей матерью. Кас сообщает новости примерно так же, как Годзилла выходит из бухты к Токио: все счастливы и ничего не подозревают, пока не обрушивается первое здание. Этим зданием всегда оказывается Дин – вот он целый, а вот развалился. Сглотнув пыль и разрушения, Дин поднимает взгляд и обнаруживает на себе смертельно-ядерный взгляд Каса – немигающий и дожидающийся его истерики. В обычных обстоятельствах он бы заистерил. Ему стоит заистерить прямо сейчас, но он в силах выдавить только слабое: - Что? - Чем ближе становилось Рождество, тем чаще она тебе снилась. Она одолевала твои воспоминания об адских муках, и ты просыпался отдохнувшим и более спокойным. Счастливым. И я подумал, что, если сумею подарить тебе частичку её, ты… Дин резко привстаёт, рывком прижимаясь к губам Каса своими, просто чтобы заставить его замолчать. Он впускает язык Каса в свой рот и слизывает с него непроизнесённые слова, превращая поцелуй в неопрятный, грязный и кусающий, пока Кас не стонет. Он выгибается, когда пальцы Каса забираются под его рубашку, задирая её и царапая его спину, и приглашающе выдыхает в его щетинистую щёку. - Да, - шипит Кас, когда язык Дина оставляет на нежной коже за его ухом горячую влажную полосу, – прикосновения к этому местечку никогда не оставляют его равнодушным, особенно когда Дин слегка царапает его зубами. Как и предполагалось, Каса колотит, и он соскальзывает со стула на Дина, сильно ударяясь о пол коленями и позволяя выпутать себя из плаща. Дин чертовски обожает, когда Кас становится таким отчаянным; он позволит Дину сделать с собой что угодно, и, боже, Дин хочет сделать с ним всё. Он не знает, с чего начать – стоит ли отсосать Касу, пока он не станет капать слюной, совершенно растаяв, или заставить его принять в себя язык Дина, пока он криками не начнёт умолять Дина просунуть в него что-нибудь – пальцы, член, кулак. Оттрахать Каса сквозь его оргазм – и продолжать трахать, не оставляя ему выбора, кроме как кончить снова, сверхчувствительному, потерявшемуся, ободравшему кожу от трения спиной о пол при каждом толчке. Растянуть его, открытого, заляпанного и заполненного, пока он не будет умолять его остановиться. Боже, всё это – и больше, прямо здесь, на кухне Бобби, где любой может войти и увидеть, как Дин развращает ангела Господня, превращая его в потаскушку. Кас, должно быть, слышит его мысли, потому что выдыхает с низким стоном, проворными пальцами скользя по волосам Дина и запрокидывая его голову, оголяя шею и кусая её. Боже, как горячо. - Ты отвлекаешь. - А под «отвлекаешь» ты имеешь в виду «чертовски сексуальный», - говорит Дин и подчёркивает эту мысль, втягивая нижнюю губу Каса своими. Она как чёртова подушка. – Уже четыре дня прошло… - За что я извинился, - бормочет Кас, крадя у него влажный поцелуй и игриво пробегая языком по зубам Дина. Он хороший ученик; семь месяцев назад он был вполне уверен, что языки нужны, только чтобы разговаривать. – Я хочу отдать тебе подарок. Точно. Подарок. За которым он отправлялся в 1982-й к матери Дина. Рука Дина скользит вниз и обхватывает его плечо через белую рубашку Джимми – там же, где его плечо хранит отпечаток ладони, – а переносицей он трётся о щёку Каса, закрывая глаза и вдыхая воздух с его губ. Это до боли интимно, интимнее, чем объятия в постели, интимнее, чем их слова, звучавшие в темноте сотен мотельных номеров, которые не скоро их забудут. - Что ты достал Сэму? – не то чтобы Кас должен что-нибудь дарить Сэму, но раз уж ради Дина он вернулся на двадцать лет назад, это было бы справедливо. – Книгу? Очень старую книгу? Ты знаешь, каким он становится, когда находит что-нибудь, написанное каким-нибудь старикашкой миллион лет назад, даже если не может это прочитать. Их ресницы задевают друг друга, когда Кастиэль приподнимает подбородок, чтобы поймать губы Дина своими в мягком, невинном, почти обожествляющем поцелуе. Он ненавидит, когда Кас становится таким; Дин вовсе не особенный, он просто какой-то неудачник с небольшим количеством полезных навыков и хорошей машиной. По его губам успокаивающе скользят пальцы Каса. - Ты настолько больше того, что думаешь о себе. То, как ты себя недооцениваешь, злит меня. - Выбешивает тебя, - поправляет Дин, пробегая языком по подушечке большого пальца Каса. – Скажи «то, как ты себя недооцениваешь, меня выбешивает». - Ты меня выбешиваешь, - сухо говорит Кас, позабавленный, и Дин отодвигает его руку, чтобы подобраться к его губам, но Кас уклоняется, удерживая его на расстоянии вытянутой руки. – Дин, прекрати быть… сволотой. Я не передам тебе подарок от матери, пока мы вовлечены в действия сексуального характера. Дин таращится. - Сволота – это моё слово. Ты не можешь использовать его против меня. «Ангел Господень, сволочь. Что хочу, то и делаю, а теперь заткнись», - кажется, говорит взгляд Каса, но, может, это просто Дин перепил гоголя-моголя. Кас ёрзает у него на коленях, пока они устраиваются поудобнее и понадёжнее, а потом кладёт ладонь ему на щёку, проводя мизинцем под его правым глазом. Это странно успокаивает, так что Дин ничего не говорит; он чувствует себя слегка странно с неунимающимся стояком, пока Кас определённо пытается создать момент. Вторая ладонь Каса устраивается на его левой щеке, и глаза Дина медленно закрываются, а прежнее напряжение улетучивается. Иногда его поражает то, что единственный человек, кто смог забраться к нему в сердце, знает его лучше любого другого – даже Сэма – и всё ещё хорошо к нему относится, и не человек вовсе. Кас видел, что он творил в аду, и всё же вытащил его задницу оттуда, восстал против Небес ради него, умер за него и постоянно мирится с его упрямством, склонностью к сволочизму и общей козлиностью. И остаётся рядом, несмотря на всё это. Кас – Кастиэль, ангел Господень – любит его, как видно, достаточно, чтобы отправиться в 1982-й и встретиться с его родителями. Как Дин, относительно обычный человек, может жить, зная нечто подобное? - Кас, - шепчет он, не открывая глаз. Он не вынесет взгляда, не сможет смотреть на него, когда он дарит Дину то, с чем вернулся. - Дин, - тихо отвечат Кас, прижимаясь к его лбу своим. – Я хотел бы отдать тебе твой подарок сейчас. Он не уверен, что хочет этого. Он не этого хотел, когда приглашал Каса провести с ними Рождество. Он хотел настоящего гоголя-моголя, может, яблочного пирога, подарить Касу купленный плащ в подарочной упаковке от JC Penney и много секса. А не чтобы Кас исчез в 1982-м и четыре дня разговаривал с его матерью. Какое-то время он слышит только своё дыхание, кажущееся громче, чем, наверное, есть, в тишине кухни, а сердце пытается выколотиться из груди, но потом… это едва уловимо, и он даже не ожидал чего-то подобного, так что почти пропустил, но вот оно. Боже, это ему знакомо. Осенние вечера в объятиях тёплых рук – ему читают «Ведьм», а он надеется, что когда-нибудь встретит настоящую. Дин вдыхает запах корицы и сахара после пирога, которые они пекли вдвоём, и ловит золотистые локоны, щекочущие ему нос. Она разрешила ему добавить яблочную смесь в корочку, а потом они вылизали миску дочиста, перемазав пальцы и ухмыляющиеся губы. Теплота глубоко внутри него расцветает и распространяется по всему телу, сменяясь головокружением, и он цепляется за надёжно удерживающие его любящие руки. Ему снова четыре года, и его мать рядом с ним. Её улыбка ярче рождественских огней, сияющая и прекрасная, и он никогда не знал ничего, кроме счастья. Кас подарил ему на Рождество его маму. Он не знает, сколько времени проходит, но ощущение постепенно тает, уменьшаясь и прячась, но оставаясь доступным и легко пробуждаемым, если понадобится, - напоминанием, что у него было и что есть. Дин делает долгий, глубокий вдох носом и отклоняется назад, навстречу руке, мягко обхватывающей его за тыльную сторону шеи. - Она впустила меня, как только я представился, и позволила мне отдохнуть – твой отец ещё не вернулся с работы, - бормочет Кас ему в щёку, приглушённо и благоговейно. – Ты уснул у меня на коленях, пока мы смотрели мультфильм об олене со светящимся носом. Ты был таким маленьким, таким совершенным – и у тебя было так много вопросов. Она показала мне, как уложить тебя в постель и как изображать голос Старшей Ведьмы. Она была чудесной и любила тебя больше, чем ты можешь себе представить. Никак невозможно отрицать слёзы, капающие с его ресниц, потому что они сбегают и попадают на кожу Каса, остывая в воздухе. - Я не смогу отблагодарить тебя за это, Кас, - хрипло шепчет он и тянется притянуть Каса к себе для поцелуя. Он соплив и отвратителен, но Кас целует его так, будто у него нет никакой другой цели в этом мире. – Боже, Кас. Кас стирает влагу с его лица своими губами, и Дин чувствует лёгкий аромат горного воздуха и озона, слышит шёпот в темноте и видит сверкание ангельской стали. Ему тридцать два, и они выиграли войну, так что он может вешать гирлянды на Рождество, пить гоголь-моголь и делать всё, что ему угодно. У него есть всё, что нужно, прямо сейчас. - Тебя любят – всегда. Счастливого Рождества, Дин. Он обнимает свою причину праздновать, свою причину быть благодарным, так крепко, как может, и выдыхает: - Весёлого Рождества, Кас.