I often think about death

Я часто думаю о смерти. Это стало привычкой. Смерть повсюду. Ее так много вокруг меня. Она рядом. Идет рука об руку. Так близко, что я чувствую ее дыхание. И раньше мне казалось, что оно сродни утреннему туману кладбища, сырости склепов, стены которых покрыты влажным и грязным мхом. Что оно такое же загадочное, таинственное... мистическое... Но это не так. У смерти другой запах. И шепот, что я слышала, совсем другой. Да и не шепот вовсе – крик. И не мой, а его. Его крик. Урок, который мне осточертел, в школе, которую я ненавижу. Все здесь пропитано ненавистью, скукой. Зевки, отчаянные попытки протереть сонные глаза и сфокусировать взгляд на учителе. Все это делают, я не единственная такая. Одни и те же высказывания преподавателя, одни и те же жесты, попытки привлечь внимание к себе, к доске. Как неимоверно тоскливо. Я улавливаю голос Бекки. Она сидит рядом, ее перешептывание с другими девушками действует на нервы. Я слышу все: стук карандашей о раскрытые книги, монотонный гул, скрип мела по доске, трение ластика о бумагу, звук молний на рюкзаках и сумках… … плохо смазанные петли... Дверь распахивается, и я поднимаю голову. Я не знаю его, но видела пару раз в супермаркете с семьей. Первая ассоциация такая светлая: в голове картинка: он выбирает детское питание для маленькой сестры. А дальше… а потом пустота. Где свет, там и тьма. Всегда. Все происходит моментально: за темной макушкой в дверном проеме появляется винтовка. Я слышу тихое оханье с задней парты. Белый мелок падает на пол. Преподаватель, открыв рот, делает шаг навстречу вошедшему. Выстрел. Девичий крик. Я вздрагиваю, слышу, как бьется сердце. Страшно открыть глаза. - Не двигайтесь! – пронзительный крик. Его крик. Я слышу треск мебели, кто-то слез со стульев на пол. А я не могу. Не могу пошевелиться. Взгляд прикован к нему. Он дышит, так спокойно, ровно, лишь раз втянул носом воздух. Стон ужаса заставил его обернуться на источник шума. Учитель. Он жив, пытается поднять руку. Я ясно вижу кровь, она булькает в его горле, стекает бурыми ниточками по щекам на светлый пол. Рубашка алеет, а я чувствую запах крови со своей первой парты, настолько сильный, что зудит в носу. Он понял. Понял, что учитель еще жив. Винтовка снова в обеих руках. Мое мимолетное желание истошно завопить «Нет» исчезает с контрольным выстрелом. Я вновь вздрагиваю, вновь чувствую как колотится сердце, как в висках стучит кровь. Учитель мертв. Теперь уже не может быть сомнений. Его голова повалилась набок, безжизненные тусклые глаза уставились прямо на меня… сквозь меня… Мне дурно, приступ тошноты, но я не могу… сейчас я ничего не могу сделать… Кабинет пропадает, словно его не существует, будто все исчезло вмиг. Я лишь ощущаю запах, терпкий, едкий запах крови, и биение моего сердца. Такое быстрое, от него больно в грудной клетке. Я даже не в силах определить, дышу ли. Вокруг гробовая тишина, словно все мертвы. Мне кажется, так и будет в скором времени… Меня возвращает в реальность всхлип. Девочка, имя которой вылетело у меня из головы, потому что шок слишком силен. Она закрывает рот ладошкой, но судорожные всхлипы все равно отчетливо слышны. Наконец он отрывает взгляд от мертвого учителя, медленно обводя глазами весь класс. - Я не хочу никого из вас убивать! – выкрикивает тот. Голос истеричный, надломленный. И я начинаю чувствовать страх, потому что именно неопределенность страшит больше всего, именно она. Не он. Его я не боюсь. Пока что. От его голоса все вздрагивают. Кто-то плачет, но старается сдержать поток слез. Я не могу обернуться, посмотреть, что с ними, сидят ли они на местах? А может я уже одна? Лишь я и… он поднимает оружие. Кровь отхлынула от лица, я чувствую это, чувствую свою слабость. Возможно я также бледна, как и учитель. Мертвецкая бледность. - Интересно, почему я убил его? – громко спрашивает он, указывая дулом на остывающее тело. Мимолетная улыбка пробежала по его лицу. – Потому что я могу. Я знаю, что вы думали: «Он не выстрелит, не сможет». А я могу. В голове пронеслась пугающая мысль, но я тут же ее откидываю. Мои ноги, руки, все тело словно приросло, я не могу пошевелиться. Даже простые «вдох-выдох», банальное вздымание грудной клетки дается с трудом. Кажется, что он почувствует все это и выстрелит. Теперь мне страшно. Чего он хочет? Зачем он это делает? Почему? Сколько вопросов... и найдутся ли ответы? - Вы знаете, - он неспешно коснулся носком ботинка тела учителя, желая удостовериться, что тот действительно мертв, - моя мать меня ненавидит, - он ухмыльнулся, - так и сказала однажды: «лучше бы тебя не было никогда, лучше бы ты умер», представляете? – снова улыбка, шаг к учительскому столу. – Как вы думаете, что ждет нас после смерти? – он облизнул нижнюю губу, на несколько секунд зажав ее между зубами. – Там ведь… там, - он подбирал слова, действительно раздумывал над ответом, - там ведь нет ничего… но «ничего» все же лучше, чем эта жизнь, чем каждодневный ужас, ведь так? – он не кричал, не требовал ответа, его глаза словно просто молили о сострадании. И я снова почувствовала это. Опять эта мысль. Я начинала его понимать, проявлять сочувствие… ему нравится смерть, я вижу сходство между нами... как это отвратительно. Чей-то рюкзак сорвался с крючка парты позади меня. Он дернулся, резко подняв оружие. Многие содрогнулись в страхе. - Да не хочу я вас убивать! – повторил он. Я снова вздрогнула. Его голос был резок, переполнен отчаянием. Тогда почему же винтовка снова поднята? – Я просто хочу поговорить, - смахнув с учительского стола глобус, он присел на угол, - о смерти. Я вообще-то часто задумываюсь на эту тему. Знаете, вся эта чушь по-поводу рая и ада… что самоубийцы отправляются гореть в преисподнюю, - снова усмешка, - я не верю в эту чепуху. Суицид сродни опыту по химии. Это интересно. Вы не находите? Бекки рядом со мной медленно кивнула. Держу пари, так поступили многие. Из страха. А я нет. Я просто уставилась на винтовку. Когда она выстрелит вновь? Ведь должен быть еще один выстрел… Поймав мой взгляд, он поднял оружие, улыбаясь. - Нравится? Немецкая… - заботливо провел тот рукой по стволу. Стол Бекки был прямо возле двери. Она отчаянно простонала и дернулась с места. Я не успела. Я ничего не успела. Ни моргнуть, ни выдохнуть. Лишь заметила подол ее платья на лету, да оглушающий выстрел. Кровь брызнула на меня, я чувствую капли на губах. Холод на коже... в душе... Снова шок, я хочу утереться. Но знаю, что нельзя. Ее тело проскользнуло по гладкому дереву, опускаясь на пол. Бекки больше нет. Лишь кровавые размазанные отпечатки пальцев на парте. Ее последний вздох застрял у меня в голове, я слышу его снова и снова, тупо уставившись на измазанный отвратительной кровью хлопок платья. Дыра в груди моей одноклассницы не сравнится с той пустотой, которую ощущают многие подростки, когда им кажется, что их не понимают. Вот эта пустота намного страшнее. Я боюсь смотреть на тело подруги, я боюсь, что меня скрутит, что стошнит прямо здесь. Алые капли на стенах, забрызгали доску. Я могу увидеть ошметки и куски кожи у комода. Мне действительно нехорошо. Тишина. Могильная тишина, прерванная лишь его собственным дыханием. - Не дергайтесь, и никто больше не пострадает, - спокойно призывает тот, отирая щеку от брызг крови. Я ощущаю страх в воздухе, но не понимаю чей именно: детей или его. Может мой собственный? Я сижу перед ним, нас разделяет узкий проход. Так близко, что, кажется, я слышу стук его сердца. Или это опять мое? Позади доносится плач. – Перестаньте! – приказывает он, снова повышая голос. – Она сама виновата, она попыталась сбежать. Я ведь… - как зачарованный он глядит на поверхность моей парты, - я просто хотел поговорить, понимаете? – снова плач, но теперь уже мне самой хочется встать и заткнуть рыдающего, потому что я знаю, я уяснила: одно неверное движение, один неверный шаг и - смерть. – Перестать… - голос растет с каждым словом, - перестать плакать! Вы знаете Эрика Харриса и Дилана Клиболда? – резко сменил он тему. Это вопрос, на этот раз он ждет ответа. Я знала, о ком речь, но он продолжил. – Вам известно о школе «Колумбайн»? – краем глаза я заметила медленное мотание головой. Я кивнула. Он обвел глазами класс и остановился на моих собственных. – Скажи, что ты знаешь. – обратился он ко мне. Я сглотнула. Кончик языка облизнул пересохшую губу. Я почувствовала привкус крови Бекки, но сдержала стон. Я приоткрыла рот, силясь выдавить слово. - Т-теракт… - на выдохе произнесла я. - Громче! - Теракт, – повторила я, сама не узнав свой голос. Он дрожал, как Бекки несколькими минутами ранее. Это страх? Я боюсь? Да, мне страшно. Все тело сдавливают огромные тиски, и я не могу дышать. Что если мой ответ неправильный? Тогда он пристрелит меня. Мне хочется плакать, я чувствую слезы, они где-то там, внутри меня, накатывают с волной жара. Но он лишь улыбнулся. Так елейно, блаженно. - Умница, - закивал тот головой. – Эти ребята измывались над школьниками, дразнили их, стреляли по мертвым телам. Вы знаете как больно, когда тебя режут ножом? – снова улыбка. – Они смеялись, для них это было игрой, сродни финальной бойне перед завершающими титрами… - плач девушки на задней парте усилился. Другая попыталась ее успокоить, зашипев. Я прикрыла глаза: не выдержу еще одного выстрела. Но никто не упал от раны в голову, не вскрикнул. Лишь снова послышался его голос. - Вот ты, - обратился он к плачущей, - ты веришь в Бога? Я вздрогнула. Сколько раз я видела, слышала такое в фильмах. Но никогда не думала, что сцена перенесется с экрана в реальность. Девушка сквозь слезы дала отрицательный ответ. Он засмеялся и, выдержав паузу, продолжил. - Видишь? Ты еще жива. А Дилан, задав точно такой же вопрос, застрелил девушку. А я не такой. Я не трону вас, – он говорил так искренне, мне хотелось верить. Но это была ложь. Он болен, действительно болен. А больным нельзя верить. Они скажут что угодно ради того чтобы вылечиться. Но не он. Его болезнь неизлечима. Мое тело ныло от единственной позы, но страх пошевелиться рос с каждой секундой. Внезапно я словно выбралась из вакуума и услышала вертолет. Были и еще какие-то звуки, но я будто оглохла. Я чувствовала запахи, смутно различала что-либо еще. Кровь, привкус металла… ужас, шок. Они давили с воздухом. Казалось, что можно сойти с ума. Страх. Он был здесь. Его сопровождала смерть. Комната наполнилась невидимым туманом, и даже если бы все стены облили кровью и измазали органами, то было бы не так страшно. Он спрыгнул со стола и, волоча оружие за собой по полу, прошел до окна, выглядывая через щель между жалюзи. Я выдохнула, на сердце отлегло. Правда лишь на долю секунды, но стало легче. Он больше не передо мной, я снова чувствую свои конечности, а не только лишь те части, на которые падал его взгляд. Дверь распахнулась. Раз - два. Одна пуля – две. Три. За четвертой – пятая. Еще один труп. Полицейский умер. Я снова слышу крики, чувствую собственные слезы. Но это шок, я не воспринимаю происходящего. Он говорил, что не такой, что он другой, что больше никто не пострадает. Но это ложь. Никому нельзя верить. Симпатия сменяется ненавистью. Сочувствие – страхом. Нужно лишь оно – время. Только время показывает настоящие лица, сдирает маски. Но сострадание к обычному человеку – одно, к психопату – другое. К нему не может быть жалости. Это самообман. Такие как он страшны. Он рассказал нам, что хочет застрелиться после. Но ему помешали. Я думаю, что зря это сделали. Может тогда хотя бы он нашел ответ на вопрос «Что ждет нас после смерти?» И правда, что найдут там те души, которые сбились с пути? Те, которые погрязли в своем собственном мире, прописанном на бумажке со штампиком врача и подписью «Шизофрения». Что-то другое? Отличное от нас? Учитель, Бекки, коп – они уже знают. Раскрыли тайну. Их тела очистились, чтобы сгнить. А наши души наоборот, гниют, разлагаются, чтобы освободиться. Но только ли после смерти это возможно? Я на полу, возле своей парты, но не шевелюсь, просто не могу себя заставить. Я боюсь. Его больше нет в классе, теперь я могу спокойно обернуться. Приподнимаюсь. Они плачут. Они все в истерике. Больше нет прежних лиц одноклассников, я вижу лишь эмоции. Сейчас никто не делится на бедных и богатых, эгоистичных и застенчивых, задир и тихонь. Никто не знает что делать: испытывать облегчение или продолжать чувствовать ужас. Их всех трясет, я гляжу на свои руки. Меня бьет мелкой дрожью. Я опять словно оглохла, теперь слышу лишь его голос. «… не хочу вас убивать… не хочу убивать…» И Бекки не хотел убивать? Ей было страшно. Ее погубил собственный страх. Его голос, будто заевшая пластинка. Запах крови, как в самом жутком фильме ужасов… которого нет на свете. Нет ничего страшнее этого. Мне казалось, я понимаю его... Смерть, суицид, проблемы в семье - все это так знакомо. Но я заблуждалась. Это лишь минутное помешательство. От настоящей беды, от его подлинного, реального лица меня отвлекли внешние факторы. И это самое ужасное. Нет ни намека на нередко всплывавшие у меня в фантазии запахи склепов и могил. Никакой сырости, никакого покоя. Только ужас… страх… Я часто думаю о смерти. Слишком часто.