Обмани меня, если сможешь

— Ааах… Стон — не в голос, а как полухриплый выдох. Единственная уступка гордости, трещащей по швам подобно коже обветренных губ, сейчас приоткрытых в отчаянной попытке удержать воздух. — Ничего сказать мне не хочешь? Слова, шелестящие над самым ухом, не то что обжигают — облизывают всё тело щекочущим разрядом статического электричества. Илай не уверен, что ему удалось это скрыть — впрочем, о чем речь? Он вообще не уверен, что хоть что-то может остаться для Лайтмана незамеченным. Особенно если исследуемый объект сидит привязанный к стулу под слепяще ярким светом лампы с повязкой на глазах, не имея возможности читать собеседника в ответ или хотя бы просто понять, где он находится, кроме обобщённого «в полной заднице». Гребаный-мать-его-Лайтман явно отрезал все пути к отступлению. — Ло-окер. Господи, как он произносит его фамилию. Тянет насмешливо, язык скользит по нёбу, вздрагивают нервные окончания, артерии трепещут в адреналиновой агонии, и сколько усилий нужно приложить, чтобы не сглотнуть, не выдать, только всё равно ведь дернется какая-нибудь предательская мышца. Лайтман, хватит так ублюдски улыбаться, мы же оба знаем, что этот восхитительно-засранский изгиб рта — банальная провокация. Иногда действующая даже на тех, кто не видит ее, но чувствует каждой клеточкой кожи. Хватит. — Что ж, тогда я сам? — Он хлопает ладонями по коленям и наклоняется, судя по ощущениям, почти вплотную. Пахнет корицей и чуть-чуть одеколоном. Спокойно, Илай, спокойно. — Давно ты решил переметнуться к Рейдеру? Черт, как он узнал? Оставалось дотерпеть чуть меньше недели! — Вообще-то да, — отвечает Илай, машинально отмечая, что неплохо владеет собой. Ничего, как-нибудь выдержит, его не первый раз пытаются прижать к стенке. Да и что, в сущности, Лайтман может ему сделать? Удар кулаком в лицо оказался настолько мощным, что сквозь внезапную боль Локер, кажется, услышал хруст собственной челюсти. Немедленно сильные пальцы хватают его за подбородок и возвращают в изначальное положение. — И за сколько он тебя купил? Какая разница? Молчать, сжать зубы. Пальцы отпускают подбородок и хватаются за горло, Илай начинает кашлять, и они отпускают, чтобы снова вцепиться в подбородок. — А впрочем, это не имеет значения, ведь так? — Всё внутри сжимает холод. — По-твоему, если ты перестанешь меня видеть, тебя отпустит, да, Илай? Молчи и даже не думай шевелиться, если не хочешь, чтобы от бешеного стука лопнула грудная клетка. Лайтман снова кривит рот в хищной улыбке. Не надо, пожалуйста. — Думаешь, твои примитивные кривляния смогут меня обмануть? А очередной побег под очередным правдоподобным предлогом решит проблему? Вот черт. А вообще-то знаете что? Именно так я и думаю. — Нет, просто там ко мне никто не станет относиться, как к дерьму. — Вышло на удивление спокойно и нагло, особенно презрительная улыбка в начале. — Ты лжешь, — пальцы отпускают подбородок, — вот здесь и вот здесь, — тычки заставляют парня чуть поморщиться от боли, но не мешают фыркнуть. — Играешь, Илай. А как же радикальная честность? — Может, вы просто не хотите признать очевидное? — иронично поднятые брови и уголки губ, но звенит нотка презрения (фальшиво?). — Я не маленький мальчик, который влюблён в вас по уши и поэтому жадно ловит каждый взгляд и каждое слово. Так что поумерьте эго… и развяжите мне руки. — Ладно. Серьезно? — Да. Упс. Вырвалось. И всё-таки нет, таким высоким голосом правду не говорят. Эй, он что, действительно снимает повязку? Яркий белый свет с непривычки немного режет глаза, и плотнее обступает скрадывающий пространство сумрак. Из-за спины слышится голос Лайтмана: — Я оставлю тебя в покое, раз тебе этого так хочется. Он огибает Илая, и тот наконец-то видит его перед собой. Обычные синие джинсы с черной рубашкой. Обычный спокойный Лайтман, довольный очередным проведённым экспериментом. Неужели сработало? — Только для интереса удостоверюсь кое в чём. Маленький опыт. Его лицо оказывается напротив более-менее проморгавшегося Локера. Парень цепляется за его выражение, но взгляд серо-голубых глаз ленивый и немного задумчивый. Даже… расслабленный? А в следующую секунду Лайтман наклоняется и сминает его губы в грубом и собственническом поцелуе. Мигом руша всю логику происходящего. Всю возводимую годами защиту. Всю произнесённую минуту назад ложь. От неожиданности Локер даже не сопротивляется, только открывает рот и позволяет чужому языку скользнуть внутрь. В голове проносится безумная мысль о том, что он умер и ему сейчас всё это снится. Безумная потому, что таким живым Илай не чувствовал себя никогда. И поэтому он отвечает — отчаянно, с внезапной ноющей болью где-то внутри, потому что сдался, потому что «сейчас» ускользает сквозь свет и тьму и не оставляет никакой возможности для привычного, когда-то спасительного «дальше». Он находит в себе силы открыть глаза — ресницы трепещут, мелко вздрагивают пальцы, буря разрывает остатки сознания на мельтешащие клочки разбитых мыслей. Мнимый покой, взлелеянный сталью разума, не собрать, не вернуть, не… Лайтман чуть-чуть отстраняется. Словно в замедленной съёмке Илай видит, как у него расширяются зрачки. То есть… Истина прошибает до легких и окончательно сбивает дыхание. Лайтман чуть улыбается — мягко, уголками губ — и смотрит ему в глаза, чтобы через несколько секунд (или тысячелетий?) наклониться снова. И прошептать на ухо: — Ты же понимаешь, что никуда не уйдёшь. — Да. Илай отвечает тоже шепотом, а потом слушает, как уютно шершавящее воздух слово тает на коже тонким солнечным теплом, пока Кэл развязывает веревку и уходит. Слушает спокойно, потому что знает, что входная дверь на этот раз останется открытой.