Возрождение забытого праздника

Раскрашенная лошадка качнулась на еловой лапе, и маленькая Ханджи восторженно прикрыла рот варежкой. — Нравится? — спросил её отец, и она закивала так, что шапка сползла на глаза. Майку и самому хотелось бы захлопать в ладоши и запрыгать, подхватив дочурку на руки, совсем из ума выжил. Вернее, не он, а они, прямо все вместе. Первой, конечно, Ханджи. Она явилась к ним в дом две недели назад и, потрясая потрепанным фолиантом, разразилась тирадой на тему зимнего праздника, так популярного в старом мире. Праздник звался чудно — Новый год. — Почему зимой? — спросила Нанаба. Для неё, исконно деревенской жительницы, год начинался, когда оживала природа, когда журчали ручьи, когда лопались первые почки на деревьях и лес одевался в полупрозрачные нежно-зеленые тона. И уж точно не тогда, когда всё живое спит, укрывшись мягким белым одеялом. — Это как-то связано с астрономией, я ещё не разобралась. — Так разберись, — сказал Майк, — тогда и будем праздновать. Ханджи нахмурилась: — Вот ты глупый. Да у тебя детей двое, им такая радость. Украшается дерево, желательно ель, дарятся подарки, тебе детям праздника лишнего жалко? Она знала куда надавить. Ради детей Майк готов был любую глупость принять, только бы им нравилось. — Елку, говоришь, украшать, — протянул он. — А чем? — Здесь пишется, маленькими игрушками. Ещё конфеты развешивали, пряники. Но сам праздник в полночь наступает, это уже для взрослых. Соберемся у вас, стол накроем. — У нас?! — ужаснулась Нанаба. — Конечно, у вас. Где же ещё. По словам Ханджи, ель требовалось срубить и поставить в доме, от этого Нанаба отказалась наотрез. Виданное ли дело, рубить деревья не на дрова, а забавы ради! Нет уж! Во дворе росла маленькая живая ёлочка, её и решено было украсить. Встал вопрос о том, чем украшать. Пряники, как пить дать, тут же утащат белки. Это, конечно, не повод их не вешать, но если обойтись одним лишь съестным, то утром выяснится, что от украшений и следа не осталось, дети расстроятся. Поговорив об этом перед сном, заботливые родители приняли решение вплотную подойти к данному вопросу в оставшиеся две недели до уже объявленного детишкам праздника. На другой же день они засели за работу, сын и дочь кружились вокруг, по возможности стараясь помочь. Последующие вечера вышли настолько веселыми и приятными, что дети и не задумались бы о том, насколько странным происходящее показалось бы постороннему взгляду и какой любопытной показалась бы семья, где мама, снимая на пол мелкую древесную стружку, вырезает фигурки из дерева: лошадок, зайчиков и бесчисленные звездочки, а папа, вооружившись вязальным крючком, сооружает из вороха разноцветных нитей гномиков и снеговиков. Майк подсадил дочку, чтобы та смогла повесить игрушку повыше. Чувство какой-то необузданной щенячьей радости распирало мощную грудь, и Майк давно перестал бороться с наползающей на небритое лицо широкой улыбкой. Как много он видит и чувствует впервые, как много они с Нанабой проходят за руку со своими детьми, глядя на открывшийся освобожденный мир их глазами, ясными и светлыми. Глазами, никогда не знавшими боли и страха. Как много радостей у них было впервые. Майк и представить себе не мог, что Нанаба так увлечется вот такой ерундой, как украшение елки. Она шутила и смеялась, лепила снежки и запускала ими в детей, каждый раз промахиваясь и попадая в мужа. На пятый раз Майк сдался, отпустил строгого командира и дал волю веселому и добродушному отцу семейства, Нанаба почувствовала это с первым же снежком, попавшим ей за воротник. Оставляя следы на скрипучем снегу, за вечер укрывшем крыльцо, гости стучались в двери, а дети бежали наперегонки, чтобы успеть открыть. Первыми явились Моблит и Ханджи. Отряхивая налипший снег с рукавиц, гостья заявила: — Хотела с порога залепить снежком, но Моблит сказал, что это неприлично. Он зануда, конечно, но и я не совсем чокнутая, сама передумала. А следующих гостей пришлось подождать. Снегопад разыгрался не на шутку. Дети прильнули к оконному стеклу и сквозь морозные узоры с всё возрастающим волнением смотрели на заметенную тропинку. — Папа, командор не придет? — наконец спросила маленькая Ханджи и в голосе её послышались слезы. Они с братом оставили командору раскрашенную лошадку и пряники, и ждали его гораздо сильнее какого-то там снежного старика, о котором мама вычитала в старой книжке. Старик этот, якобы, любит детей и является к ним с подарками в ночь новогоднего праздника. Хоть подарков хотелось, что уж тут скрывать. Майк переглянулся с женой и сам поглядел в окошко — не видно ни черта. — Придет, солнышко, конечно же придет. Он уже потянулся было за сапогами, чтобы пойти и силой приволочь Эрвина сюда. Обещал же прийти, засранец, а Майк в свою очередь детям пообещал. Иначе был бы шанс придумать что-нибудь, а теперь-то что. Столько усилий, столько ожидания праздника и всё насмарку. Он уже кипел негодованием и представлял, как будет тащить Смита по сугробам, когда на крыльце заскрипел снег и в дверь постучали. Нанаба, поправляя дочери пышный бант, вздохнула с облегчением. Но никакого командора Эрвина Смита на пороге не было. Рядом с занесенным снегом Риваем стоял кто-то, облаченный в белый косматый тулуп, поверх которого стелилась белоснежная борода. Майк ойкнул, а человек, потряс зажатым в левой руке мешком и громоподобно пророкотал: — Дети здесь? — Здесь, — ответила Нанаба вместо замерших на лавке детей. — Я, — продолжал незнакомец, — принес вам подарки в честь праздника. Но и волшебное слово «подарки» не помогло, Эрвин и Ханджи, прижавшись друг к другу, смотрели на незнакомца со смесью недоверия и ужасного, разрушительного разочарования. Чувствуя, что что-то пошло не так, Ривай дернул человека за пустой правый рукав и покачал головой. Не по годам проницательный Эрвин Захариус выпустил руку сестры из своей, встал и решительно двинулся к человеку с белой бородой. Подойдя вплотную он ещё раз оценил увиденное, заглянул гостю в глаза, взглянул в лицо Ривая и, робко ухватив бороду за кончик, потянул вниз. Бутафория сползла со знакомого лица. Маленький Эрв озарился улыбкой: — Командор! Мы так ждали тебя. Почему ты так одет? Взрослые растерялись, замешкались, запереглядывались, обмениваясь смущенными улыбками, а маленькая Ханджи ухватила со стола пряник и бросилась к долгожданному гостю: — Командор Эрвин, это тебе! Дети уже уснули, а взрослые всё не могли перестать хохотать. — Я бы сама тебя не узнала, — уверяла Ханджи. — Страшный какой-то мужик. — Сюрприз не удался, — в который раз пожимал плечами Эрвин. — Надо же, какой проницательный, он за бороду потянул, а у меня рука мешком занята, нечем её прижать. Майк хохотал до слез: — Сколько тебя знаю, впервые ты такой идиот. Это же дети, они не дураки. — Это всё Ханджи, она мне мозги запудрила. — Ну-ну, — отмахивалась та, — на меня не перекладывай! Книжку вообще Моблит отыскал. — Да, — кивал тот, — и неосмотрительно дал тебе. Если бы знал, что такое выйдет, спрятал бы. — Какое? — смеялась Нанаба. — Отлично же вышло всё. Когда бы мы ещё увидели Эрвина в таком амплуа. Уже за полночь, разгоряченные спиртным и веселостью, отставные разведчики высыпали во двор. Фонари под затихающим снегопадом мерцали волшебными желтыми огнями. Ханджи, зубами откупорив очередную бутылку, наказала всем подставить захваченные со стола стаканы. — Друзья, — начала она, — я столько хотела бы сказать в эту ночь, но каждый раз, продумывая речь, вижу, насколько много в ней неуместного и бессмысленного пафоса. Ривай хотел было цыкнуть и бросить что-то вроде «Не тяни, очкастая», но поймав строгий взгляд Моблита, осекся. Остальные внимали с внезапным внутренним трепетом. — Я просто хочу… — продолжила Ханжди. — Хочу предложить вспомнить о тех, кого и так никогда не забываем. Я знаю, в каждом из нас где-то живет чувство бессмысленной, безосновательной вины. Майк открыл было рот, чтобы сказать: не надо, но слова замерзли под редкими резными снежинками. — Я хочу, чтобы у нас были праздники. Много праздников. Чтобы мы радовались и смеялись, дарили подарки и делали счастливыми друг друга и наших детей. Этот праздник называется «Новый год», он новый, понимаете? И жизнь у нас новая, и я хочу, чтобы в этой новой жизни не осталось ни страха, ни боли, ни вины, а все они порадуются с нами, потому что с кем же им ещё радоваться. В наших силах теперь сделать их счастливыми нашим счастьем. С Новым годом, мои драгоценные. Выпив, Майк сгреб в объятия, кого сумел обхватить, а кого не смог, того своей единственной, но крепкой рукой, обнял Эрвин.