Вернуться

      Анна была потрясена внезапным приездом матери. С её появлением рухнули все планы по подготовке выдуманного рассказа о всех происшествиях.       – Почему ты не предупредила? Я бы встретила тебя, – нервно улыбалась дочка, принимая у Агнесс багаж после долгих объятий.       – Решила сделать сюрприз, – слукавила женщина, деловито поправляя волосы перед зеркалом в прихожей. Ее лучистая улыбка не вызвала у дочери доверия, хоть и выглядела вполне убедительно.       – Тебе же вредны долгие путешествия, что уж говорить о перелетах. Тем более, в Англии сейчас не самая лучшая погода, легко подхватить простуду.       – Ничего. Я чувствую себя очень хорошо. Кстати, где Эрих?       Девушка попыталась улыбнуться и отвела в сторону взгляд, когда мать повернулась к ней. На языке вертелась какая-нибудь нехитрая ложь, но чем дольше Агнесс ждала ответа, тем больше Анна понимала, что не может сказать неправду. Женщина сразу почувствовала неладное. Она сложила руки на груди, сделала глубокий вдох и мысленно приказала себе стойко принять любую истину.       – Признавайся, где сейчас твой брат?       – Только пообещай, что не станешь волноваться...       Анне пришлось все рассказать. Было сложно, приходилось подбирать слова, нарочно упускать подробности, но строгий взгляд матери в конечном итоге заставил выложить все, как есть. Агнесс слушала молча, не перебивая, задумчиво рассматривая узор на кружке с остывающим кофе, стоявшей перед ней на кухонном столе. Она оставалась совершенно спокойной, даже когда дочь заговорила о давно пропавшем без вести муже. Голос Анны время от времени срывался, иногда приходилось говорить сквозь слезы, но сама девушка часто поглядывала за реакцией матери. Только бы не случился приступ.       Вопреки ожиданиям, Агнесс оставалась полостью невозмутимой. Больное, разбитое много лет назад сердце билось ровно и спокойно. Словно она не слышала, что горячо любимый сын ввязался в криминальное дело и теперь лежал в больнице с огнестрельным ранением, а человек, которого все эти годы она надеялась и боялась увидеть вновь, объявился в ее жизни спустя столько времени.       Женщина сжала руки под вязаной шалью, накинутой на плечи. Рассказ дочери несомненно произвел на нее впечатление и вызвал много противоречивых чувств, но предаваться эмоциям и заламывать руки от горя она не торопилась, чем удивила Анну. Агнесс была сильной. Суровая жизнь заставила стать отважнее, научила принимать все удары судьбы с поднятой головой, расправленными плечами и светлой душой. Если родной сын нуждается в поддержке и заботе, то разве может она сама угодить в больницу? Когда в твою жизнь внезапно вторгается человек, некогда имевший для тебя большое значение, разве можно терять голову?       Женщина решительно поднялась из-за стола. Анна тоже встала, незаметно наблюдая за ее лицом и взглядом. Нужно было все хорошо обдумать. В молодости Агнесс бы, несомненно, предалась импульсивности и наломала немало дров, но ей было далеко не восемнадцать.       – Я предчувствовала это, – тихо произнесла она, понимая, что дочка с тревогой ждет ответа на свое чистосердечное признание. Анна в удивлении приподняла бровь. – Я знала, что что-то не ладно. И интуиция не обманула меня. Как вы могли все скрывать от родной матери? Два заговорщика. Вечно у вас с братом какие-то секреты от меня...       Ворчать или обижаться она не собиралась. Это были легкие порицания. В конце концов, за дело.       – А Эрих тот еще упрямец. От него я подобного не ожидала. Хорошо, что хоть ты не в отца пошла...       Анна ждала, когда мама скажет еще хоть что-нибудь по поводу Цундаппа, но та словно не собиралась делать этого, хотя видела давно потерявшуюся, как она считала, фотографию и записку ее сына к младшей сестре.       – Я желаю навестить Эриха. Это возможно?       Девушка кивнула.       – Завтра днем, в часы посещения.       – Отлично. Только не говори ему заранее о моем приезде. А теперь... Извини, дочка, я немного устала. Наверно, лягу спать пораньше.       Возражений не последовало, хотя что-то в их разговоре было не закончено, не досказано.       На всякий случай, выпив прихваченные с собой в поездку сердечные капли, Агнесс умылась и легла в приготовленную дочерью постель, но сон никак не шел. Слишком много мыслей в голове. И если все произошедшее с родными постепенно удавалось принять, то появление в их жизни беглого мужа-преступника выходило за все рамки. Дети простили его, но она не могла. Во всяком случае, пока. Каждую минуту, когда Агнесс спрашивала себя, достоин ли этот человек прощения, в памяти всплывали давно минувшие годы. Когда она была молода и зависима от его любви и по ошибке считала себя свободной, окрыленной беззаветным чувством, верила, что вместе, рука об руку они смогут преодолеть даже самое сложное препятствие. Но на деле она оказалась прикована и душой, и телом к нему.       И когда Вольфганг вдруг исчез, она ощутила себя опустошенной, испитой до дна. Агнесс почувствовала себя непристойной, словно осиротевшей. Но она продолжала ждать. Она надеялась, что и в этот раз он вернется. Ведь он и раньше уходил неизвестно куда и неизвестно зачем. Приходил уставший и раздраженный под утро, прятал взгляд, но все равно пытался быть рядом.       Однако в тот раз благоверный так и не появился. И жизнь будто остановилась. Впервые тогда еще молодая женщина чувствовала себя больной, изувеченной изнутри. Куда-то пропал природный оптимизм, испарилось желание жить. Но приходилось бороться ради тех, кто любил ее, и кого любила она. Хотя бы ради маленького сына и ребенка, которого она вынашивала. Никто не говорил, что будет легко.       И тем не менее, она справилась. Пусть ее сердце больное и не такое горячее, как в юности, но она стала той, кем являлась теперь. И хотя любовь со временем потухла, но ее не удалось изжить и похоронить под пеплом до конца. Где-то глубоко в душе она все еще тлела крохотной, слабой искоркой. Может, Агнесс действительно до сих пор любила своего мужа, но только такого, каким он был до последнего совместного года их жизни. Образ именно того человека, доброго, внимательного, остроумного, она хранила и оберегала все эти годы. Известие, что того самого человека на днях должны за дело предать суду, безусловно, не могло оставить равнодушной. Можно было бы просто с упреком посмотреть в его бесстыжие глаза, узнать, каким Вольфганг стал, а после развернуться и молча уйти, как поступил однажды он, но она понимала, что явиться на встречу с бывшим мужем ей не под силу.

***

      В зале суда было невыносимо душно. От спертого воздуха у Цундаппа слегка кружилась голова. С безучастным выражением лица он сидел на скамье, огражденной от остального пространства зала прочной решеткой. Профессор всем своим видом показывал, что единственное, что его вгоняет в смятение – это отсутствие свежего воздуха, а не затянувшийся на несколько часов суд, клетка и галдеж присяжных. Хотя именно это бесило больше всего. Тем не менее Цет все еще оставался слишком гордым и ни от чего не зависимым, чтобы демонстрировать пустую злость и забавлять ей прокурора.       Судья недавно покинула свое кресло и удалилась для совещания, за которым должно было последовать вынесение приговора. Заметно уставший адвокат, нервно поглядывавший на свои наручные часы, что-то ежеминутно шептал своему клиенту в полголоса. Во время процесса он не особо отличился, чего и следовало ожидать от казенного защитника.       Цундапп не вслушивался ни в одно произнесенное адвокатом слово и желал, чтобы этот клоун как можно скорее оставил его в покое, однако почему-то продолжал кивать в ответ и деловито поправлять монокль. Единственным желанием на данный момент было, чтобы этот цирк уродцев на ярмарке выходного дня наконец-то закончился. Однако вся ненависть и неприязнь к происходящему и людям вокруг оставались скрыты от посторонних глаз за толстой, но искусной маской хладнокровия. Все с нетерпением хотели узнать результат тягомотного процесса. Ожидающие решения суда за дверью Финн Макмиссл и Род Редлайн могли только мысленно поторапливать юристов. Цундаппу же было все равно. За последний месяц он успел не раз поразмыслить над своим положением. Поэтому он даже не оживился, когда судья, по традиции облаченная в черную мантию, уверенной и поспешной поступью вернулась в зал, провожаемая взглядами поднявшихся на ноги участников заседания.       Профессор не слышал ее перегруженную юридическими терминами и фактами несколько помпезную речь, лишь продолжал сетовать на сгущающуюся духоту. Никто так и не подумал хотя бы ненадолго приоткрыть окно. «Неужели боятся, что я улизну? – лениво подумал подсудимый и вздохнул. – Жалкие параноики».       Кажется, если Профессор не ослышался, то сейчас из уст судьи прозвучало холодное: «Виновен». Оружейник поднял глаза к потолку и положил руки на одну из перекладин решетки на уровне груди, невзирая на строгий взгляд дежурного. Скоро вновь придется коротать деньки в камере, царапать на клочке бумаге какую-нибудь бредню, которой так и не будет суждено стать полноценной разработкой, и чувствовать, как ссыхается и деградирует мозг. Весьма предсказуемо и банально.       Профессор несколько раз мигнул и резко переключил внимание на судью. Странное наваждение, вызванное переизбытком углекислого газа в воздухе, словно рукой сняло. Будто висевший все это время перед глазами молочный туман рассеялся, а самого подсудимого будто окатило из ушата ледяной водой. Только что дошедшие до него слова показались безвкусной шуткой, чем-то несерьезным и невозможным.       Смертная казнь? Полный бред. Цундапп приподнял дрожащие уголки губ и глянул на прокурора, потом на захлопнувшую папку с окончательным решением судьи. Это не был обман или розыгрыш.       Его только что приговорили к смерти.       Цет почувствовал, как из-под ног ускользает опора. Чтобы его, да на электрический стул, как последнего маньяка-психопата... Как они смеют?! Его вина в том, что он бежал из тюрьмы по инициативе местного мафиози, а после занимался своим профессиональным, хоть и нелегальным делом, чтобы облегчить и спасти жизнь родному сыну. Так по какому, черт возьми, праву его судят как убийцу, вырезавшего полгорода?! Кажется, что-то еще упоминалось про планирование и пособничество в организации преступления против человечества... Это из-за разработки мощнейшего оружия, которое планировал сбагрить за хорошие деньги террористам ныне покойный Бартоломеус Вуд? Причем здесь тогда он, Цундапп?! Осужденный задыхался, в нем клокотала злость. Он хотел кричать от возмущения, но не мог выдавить ни звука, внутри которой будто разлилась желчь. Преступление против человечества... Идиоты!       У него ведь был шанс. Где истинное правосудие и справедливость? Точно налившиеся свинцом ноги отказывались слушаться, тело постепенно охватывала нервная дрожь. У него только появилась семья, над головой впервые за долгие годы вновь взошла яркая звезда надежды. Дорогие сердцу люди готовы были простить и позволить ему начать все с чистого листа. Осталось только попросить прощения у Агнесс, раскаяться во всем, признать свою ошибку. И тогда, вполне возможно, она простит. О боже, ее снисхождение открыло бы врата земного рая, от которого он из-за своей глупости однажды отрекся. Может, она закроет усталые глаза цвета высокого, летнего небосвода, и не смотря ни на что примет бывшего супруга в свои объятия...       Интересно, сильно ли изменилась Агнесс? Какая она теперь? Наверняка река времени не омыла и ее прелестных черт лица. А еще у нее были длинные, светло-русые волосы, которые она любила заплетать в косу и собирать на затылке в узел. Наверное, теперь в шелковые пряди вплетены не синие ленты, а серебряные нити седины. Внезапно появилось невыносимое желание увидеть Агнесс вновь. Даже глоток воды посреди жаркой и мертвой пустыни не стал бы таким спасением, как одна минута встречи.       Однако после оглашения приговора стало понятно, что Цундапп вряд ли когда-нибудь встретится с женой, услышит ее забытый голос, коснется ее руки. У нее были маленькие ладони и бархатистая кожа...       Теперь ему придется умереть. Раньше было совершенно плевать, сколько времени он еще протянет на этом свете, но не теперь, нет. Сейчас все изменилось. И он хотел бороться, цепляться за каждую возможность.       Вдруг стало по-настоящему страшно. Он же так и не успеет сказать самого главного в глаза дорогим сердцу людям! Сын все еще оставался в больнице. Он бы горделиво промолчал, но без сомнений оценил даже самую крошечную поддержку. Как жаль, что Эриха не выпишут до того, как приговор приведут в исполнение.       Профессор снял с переносицы монокль и сжал его в руке. В нем не было необходимости, потому что преступник все равно не видел ничего перед собой и не мог уловить, как охранники, надев на него наручники, уводят его прочь из зала, вдоль по коридору, оставив позади изумленных агентов и радующихся окончанию процесса его участников.       Может, пока еще не поздно, стоит оттолкнуть работников органов правопорядка, попытаться вырваться и в отчаянии броситься к дверям? Или пасть в истерике, твердя о своей невиновности, взывая к помилованию? Этот приговор был какой-то ошибкой. Он не причинил столько зла, чтобы закончить свое существование на электрическом стуле. Однако Цундапп не мог сделать ничего. Он безвольно брел за полицейскими, не глядя ни на что и ни на кого. Путь до одиночной камеры казался частью какого-то старого, немого кино. Куда-то внезапно пропали все звуки и краски. Безысходность оглушила, лишила кислорода и эмоций. Мысли о том, что мечтам и надеждам не суждено сбыться, убивали не хуже самого смертоносного яда.       «Это конец», – подумал приговоренный, когда двойная решетчатая дверь камеры с лязгом захлопнулась за ним, и он остался в камере смертников в один на один со стенами и сводящей с ума тишиной. Его дни были сочтены.