Любовь ли?

Даже когда Игры в Сочи были уже позади, Петер Превц никак не мог выкинуть из головы несколько ярких моментов с Олимпиады. В ушах до сих пор раздавались звонкие хлопки с трибун, которые поддерживали спортсменов; в сочинские края прилетело немало родных словенских болельщиков, но всё равно их было меньше, чем тех же самых поляков, скандирующих имя своего любимого лидера сборной. Они дружно кричали «Камиль! Камиль!», а Стох махал руками в разные стороны в знак приветствия. И тогда от всей этой картины у Петера ухудшалось настроение, он вовсе не хотел улыбаться фотографирующим его журналистам, но делать это приходилось через силу. Словенец изо всех сил предпочитал не замечать Камиля, делая вид, что он занят или хочет побыть один; он избегал общества поляка, когда тот, наоборот, радушно предлагал устроить совместный праздничный ужин для обеих сборных. И как бы он не старался избавиться от воспоминаний об этом, он все равно возвращался к мыслям о своем извечном сопернике. И когда он только успел приклеить к поляку прозвище «извечный»? Петер понимал, что сам придумал это сравнение, ведь дотошные журналисты видели в них двоих лишь конкурентов на звание лучшего прыгуна по итогам сезона, но никогда не называли их «извечными противниками». Ему самому казалось это смешным, потому что соперничали они всего-то несколько месяцев от силы, но в мозгу крепко засела мысль именно об их долгом и томительном поединке за вершину пьедестала. При этом Петер воспринимал поляка всерьёз, и порой втайне восхищался его красивым и дальними прыжкам, хотя никогда вслух этого не заявлял. Наверное, так было проще жить: пока он не показывал своих «восхищений», он мог мыслить трезво, а значит, мог и бороться на равных. После Олимпиады Петер ещё долго вспоминал один случай, после которого он стал немного по-другому воспринимать Стоха. Тогда, когда Превц на несколько дней заполучил первенство, он праздновал это событие вместе со своими соотечественниками и другими ребятами в отеле. Тогда Камиль позвал его на балкон, чтобы лично поздравить с таким событием. Но, несмотря на это, Петеру всё время казалось, что поляк ведёт двойную игру: на публике он играл роль любимца, старался выделиться среди всех, и для него было не важно, каким именно образом, будь то заслуженная победа или влияние на судей; а в отелях, в «домашней» обстановке он замыкался в себе и выглядел вовсе не таким уж уверенным. Поэтому Петер не вслушивался в слова Камиля, он заострял внимание на его необычно резких жестах, видел, как тот волновался, и постепенно сам удивлялся, почему вдруг поляк стал так скованно себя вести. С другой стороны, как думал Петер, это было неудивительно, потому что все эти игры на публику были вполне утомительны и требовали передышки. Из размышлений словенца выдернуло ощущение прохладной руки на своем запястье: Камиль тепло улыбался ему и словно ожидал какой-то реакции. Петер кивнул и промямлил что-то похожее на «спасибо», а затем поспешил ретироваться в свой номер. События того дня еще долго маячили перед глазами словенца, он вспоминал сухие губы Камиля, который постоянно их облизывал, его словно не живые, кукольные, глаза, и это странное ощущение контрастирующей со всем остальным образом тёплой руки. Петер не понимал, почему нужно было поздравлять не в номере, а отделившись тот всех; и возможно Стох тогда говорил ему нечто важное, но всё это Петер благополучно прослушал, потому что думал, что поляк нёс очередную чушь. Он злился на себя, потому что был невнимателен, и также злился на Стоха за его дурацкое поздравление. К выходным Петер уже не помнил ничего из того, что мучило его последние два дня, он относился с Стоху так же, как и всегда: приветливо улыбался, а про себя думал: как же можно быть таким лицемерным. Петер знал, что не сможет долго удерживать за собой первое место, потому что разрыв очков был невелик, а нагоняющие не выглядели безобидными. Сам он просто не настроился на прыжок, плохо оттолкнулся от стола, да и к тому же ветер был сегодня не на его стороне, но ему было проще воспринимать события по-другому. После всех прыжков, Петер, стоя около трибуны, с ярко выраженным недовольством косился на проходящего через ворота Камиля, как будто обвиняя его в своей неудаче. Сегодня он действительно разозлился. По большей части, конечно, на судей, как на людей имеющих большие полномочия, но также словенец был обижен на самого виновника таких шикарных баллов – сегодня Камиль выложился без остатка в прыжке, перепрыгнул самого себя, и, кажется, очень неудачно приземлился на гору, повредив колено. За всё это он получил овации и поддерживающие выкрики с трибун, а также более чем прекрасные оценки жюри. И в голове Петера это не укладывалось. Превц был во власти своих эмоций, которые застилали его трезвый ум и заставляли полностью подчиниться им. Он воспринимал выступление Стоха как очередную игру со стороны польского прыгуна, очередную нечестную игру, которую тот выиграл не благодаря своему таланту. Петер пребывал в бешенстве, что даже позабыл о своей собственной секундной неуверенности перед прыжком, как и позабыл о плохом ветре навстречу. Превц наотрез отказывался видеть в Камиле какую-то искренность, он считал его фальшивкой, который только и мог, что кривляться перед журналистами на интервью, расхваливая себя. Он считал Камиля прохвостом и любимцем судей. Наверное, кое в чем он даже был прав. С одной стороны, было очевидно, что Камилю нравилась эта любовь жюри к нему, и он принимал эту игру, а с другой – любой понимает, что быть всегда любимчиком невозможно. Что ж, пока поляк мог себе позволить играть не по правилам, хотя и без злого умысла. По реакции Стоха на оценки, казалось, Камиль был не уверен, что сможет справиться со стихией и мягко приземлиться на склон, и сам был очень удивлён, когда ему поставили такие высокие баллы. Петер задумался так, что даже не заметил, как Камиль подскочил к нему, пожал руку и слегка преклонил голову перед ним, как бы показывая тому, что победа была не вырвана с кровью, а добыта с честью. А напоследок улыбнулся своей стандартной улыбкой и, немного прихрамывая, ушел собирать вещи. «Фарфоровый мальчик», – подумал Превц, провожая взглядом Камиля, смотря на его немного дрожащие руки и сосредоточенные движения. Петеру было неприятно признавать свое поражение, но в тоже время было неправильно обвинять в этом только своего визави. На несколько минут Петер смог унять бушующие негативные эмоции и даже отчаянно пожалел поляка, вспомнив его неаккуратное приземление и, кажется, задетую ногу. Он обернулся через плечо и вновь нашёл взглядом поляка, который весело улыбался камерам и отплясывал так, словно и не было никакого повреждения. Обида вновь захлестнули Превца, он понимал, что во многом Камиль уже перешел границу, и не мог дальше это терпеть. Он ушёл из микст-зоны, стиснув зубы, постарался добраться до отеля как можно быстрее, по пути обдумывая уходящий день. Им овладел гнев, и словенец даже этим наслаждался. *** Всю дорогу до отеля Петер пребывал в разных настроениях, от мрачного до неопределенно-мечтательного. Но в итоге за несколько часов пребывания в отеле многое решил для себя и обдумал свое отношение к несносному поляку. Весь негатив успел испариться, и в эти минуты Превц вспомнил события вечера два дня назад, теперь он вовсе не обижался на поляка, он был заинтересован им; и он решил сыграть со Стохом в свою игру. Он поймал поляка в дверном проеме, когда тот с подобием ухмылки на лице бодро шёл в свой номер. Половина этажа выделена словенцам, половина - полякам, они запросто могли пересечься тут поздним вечером. Но Петер выжидал здесь нарочно, чтобы сейчас в миг приблизиться к Стоху и впечатать его в стену. Глухое «ай» вырвалось изо рта Камиля, и он даже зажмурил глаза от болезненного соприкосновения со стеной, но Превцу это замешательство было только на руку. Он недобро оскалился и прильнул к уху Камиля: — Знаешь что, дорогой, мне кажется, сейчас твои добрые судьи тебе точно не помогут, – чуть ли не рыча прошептал словенец и прикусил мочку уха своего соперника. — Эй, перестань! – сразу же запротестовал Камиль, пытаясь вывернуться из рук словенца. — Ты ведь просто не оставляешь мне выбора, – произнес Петер и потащил его за собой в номер. Со стороны казалось, что сам Стох уже не был против такой стремительно развивающейся перспективы. Когда Петер прижал его своим телом к стене и впился губами в шею, Камиль набрал в лёгкие побольше воздуха и закрыл глаза от нахлынувших эмоций. Ему были приятны новые ощущения, хотя он и не был искателем приключений на свою пятую точку, но его это определенно заводило. Камиль схватил словенца за плечи и постарался смягчить дерзкие поцелуи. Петер целовал грубо, твёрдыми губами проходился по шее, оставляя на ней несколько видных засосов; сжимал руки поляка в своих так, что на них оставались синяки. Он рывком стянул с него джинсы и развернул лицом к двери. А вот к таким скорым действиям Стох был явно не готов. Сначала он дернулся и попытался вырваться, но хватка была настолько сильна, что все рвения бедного поляка были безнадежны. Стох прижался лбом к холодному дереву и готовился к явно неприятным последствиям, на его удивление, Превц не стал на этот раз применять силу; он нежно гладил ягодицы Камиля, мягко целуя его шею и лопатки, заставляя Стоха расслабиться. Петер обхватил его одной рукой за живот и притянул к себе ещё ближе, утыкаясь носом в загривок, обжигая горячим дыханием. Когда словенец стал неторопливо его растягивать, в ответ Камиль чуть слышно зашипел. Под рукой не было ни смазки, ни презервативов, да и особым желанием искать их у себя Петер не горел, поэтому, посчитав, что достаточно подготовил своего оппонента, он довольно резко вошел. Камиль прикусил губу и взвыл от боли. — Тише ты, – прошептал ему на ухо словенец и немного наклонил голову поляка, чтобы поцеловать его в висок. Теперь совсем не жестко, а очень ласково проходя губами по коже поляка. Видимо, Камилю это понравилось, потому что он перехватил руку словенца и прижал к своему паху. Петер вновь стал не спеша двигаться, подстраиваясь под заданный ритм. Раскрытой ладонью он водил по животу и груди поляка, невольно задевая его соски, обостряя ощущения еще больше. Камиль прерывисто дышал, закусив губу, сильнее прижимаясь лбом к деревянной поверхности. На мгновение Петер остановился и, протяжно выдохнув, навалился всем телом на Стоха. Он чувствовал, как поляк откинул голову ему на плечо и обмяк в его руках. Он чувствовал, как тепло медленно разливалось по всему телу, но Петер быстро прервал это блаженное состояние. Только когда по его телу прошла дрожь, и он осознал, что произошло. Ему стало стыдно и ужасно неловко за случившееся, он инстинктивно отодвинулся от поляка, чтоб посмотреть на его реакцию. Глаза у Камиля были испуганные, ресницы трепетали. Но его тяжелое дыхание, взъерошенные волосы, покрасневшие щеки и довольная улыбка выдавали, что все это если и стало для него неожиданностью, то скорее приятной. Пальцы Стоха все еще сжимали его руку, тянули ее вниз, пытаясь вернуть контакт тел, прикосновения к голой коже. Петер провел по возбужденному органу, слегка сжимая. Он был обескуражен поведением поляка, и тут до него внезапно дошло, чего тот добивается –получить и свою долю удовольствия, дойти до конца. Камиль потянулся к нему, обжигая своим дыханием его щеку в попытке поцелуя, но он вырвал кисть, отскочил от него и молча скрылся в ванной комнате. Стыд перекрывал появившийся страх, который надо было срочно прогнать, чтобы не впадать в панику. Превц поспешил к раковине, чтобы умыться холодной водой и привести себя в порядок, и вовсе на какое-то забыл о Камиле, так и оставив его в прихожей. Со стороны это выглядело более чем невежливо, но на долю секунд Петер потерял ощущение реальности вокруг; а когда окунулся с головой под холодную струю воды, немного прояснил свои мысли и окончательно понял, что натворил, было уже поздно действовать. Петер понимал, что это была не столько страсть, сколько злость, попытка подавить, показать Стоху свою силу. Он же не мог чувствовать к поляку что-то еще? Что-то другое, кроме досады, кроме этого всепоглощающего желания ощутить свое превосходство… Но Камиль – сладкий, покорный, – как он понял его действия? Как мог истолковать откровенные поцелуи, переплетенные языки, мягкое проникновение, жесткие толчки и это вязкое растекающееся тепло, которое их связало – пусть на мгновение, но сделало единым целым? Петер смотрел в зеркало и мысленно ругал себя – нельзя было поддаваться этой вспышке безумия. Как теперь все исправить? Сам виноват. Не стоило доводить до неспортивного поведения. Или надо было быть честным хотя бы с самим собой: не убегать, не прятаться, а принять груз ответственности, тяжелую правду – проигрывать Камилю доставляло ему особое удовольствие, потому что очень трудно выигрывать у того, кого любишь. А любишь ли на самом деле?