Conceiving you

Рицка — Рицка-кун? — Юико легонько толкает меня в плечо, скашивает глаза на доску, затем — на мой конспект. Я недоуменно смотрю сначала на нее, потом — в указанном кивком направлении, когда понимаю, что на доске расписано уже три примера, которых до сих пор нет в тетради у меня. Ловлю строгий взгляд учительницы и начинаю добросовестно перерисовывать иероглифы, не слишком вникая в то, что пишу. Хорошо, что математика на сегодня — последний урок. Впереди выходные, и на них определенно есть планы. Мы с Соби слишком давно никуда не ходили вместе. И у меня уже есть несколько идей куда можно отправиться, если, конечно, мне не придется опять сидеть в пустом классе и делать домашнюю работу, ожидая, пока у Соби закончатся занятия. Впрочем, вполне возможно, что сегодня мы освободимся одновременно. Кстати, Соби обещал написать мне, будет у него последняя пара или нет. И я, вместо того чтобы смотреть на доску и воевать с дробями, то и дело поглядываю на дисплей телефона. Но там нет ничего нового: бабочка на экране замерла, только цифры на электронных часах исправно меняются. Когда я замечаю, что Юико настойчиво дергает меня за рукав, а Яёй стоит рядом и смотрит на меня выразительным взглядом «уроки пять минут как закончились, так что пошли уже», значка нового сообщения на дисплее так и не появляется. Конечно же, за воротами школы меня никто не ждет, а на том месте, где обычно стоит Соби, — группа незнакомых девчонок. Я верчу головой: может быть, он отошел или вот-вот подойдет? Но на дорожке нет знакомой фигуры в светлом пальто. Видимо, придётся возвращаться в школу, хотя Юико решительно настроена пойти гулять. Не сразу, но мне удается отвязаться от них. Юико, конечно, ужасно расстроена, Яёй же старается не показать, что, да, верно, жаль, но для него суббота вместе с ней предпочтительнее, чем с нами двумя. Знаю, он давно влюблен в нее, а я, сам того не желая, постоянно мешаюсь, ведь Хаватари Юико с первого дня в школе решила стать мне лучшим другом, забыв про всех остальных… Вообще-то нам с Яёем понадобился не один разговор, чтобы до него дошла простая истина: я не встречаюсь с ней и буду только рад, если у них все получится. Я ловлю его взгляд поверх плеча Юико и одними губами произношу: «Парк аттракционов». Что-то мне подсказывает, что ни я, ни Соби туда сегодня уже не попадем. Он подмигивает мне, показывая, что понял, наклоняется к Юико, что-то шепчет ей на ухо. Она распахивает глаза и прикрывает рот ладошкой, становясь той Юико, которую я привык видеть: — Правда-правда? Мы будем кататься на аттракционах? Сегодня? — она радостно подпрыгивает на одной ножке. — А как же Рицка-кун? — её ушки расстроено опускаются. Да, Юико хочет в парк, но чтобы мы непременно пошли туда все вместе. — Рицку-куна сегодня должен забрать Соби-сан. Но он задерживается, поэтому Рицка-кун его подождет. Вот как он все время умудряется обо всем догадываться, а? И при этом говорить с Юико так, что она и думать забывает о том, что без меня никуда ходить не хочет. Хотя нет, это я погорячился: Юико так просто не переупрямишь. — Но как же мы пойдем без Рицки-куна? Это же будет совсем не то… Яёй растерянно смотрит на меня, я же только развожу руками: сам придумай что-нибудь. Он задумчиво хмурит лоб, глядя на расстроенную Юико. Потом, очевидно, в его голову приходит гениальная идея, потому что он осторожно трогает ее за плечо, привлекая внимание. — Юико-сан, если мы не поторопимся, то не успеем купить дневные билеты, — тянет Яёй, увидев, как я из-за её спины показываю ему большой палец, и, вдохновившись, продолжает: — И ты можешь не успеть покататься на своей любимой «ромашке»… — Ой, нет, Яёй-кун, тогда пойдем, пойдем скорее! Пока, Рицка-кун! — До понедельника, — машет мне рукой Яёй. Я тоже поднимаю ладонь и смотрю им вслед, пока они не исчезают за поворотом: Юико, радостно унесшаяся вперед приставным полушагом — и как это у нее выходит только! — и Яёй, пытающийся её нагнать, но куда там… Надо же, с удивлением обнаруживаю я спустя двадцать минут, а ведь домашней работы на понедельник почти нет, поэтому, чтобы чем-то заполнить образовавшееся время, иду в библиотеку и делаю там задания на вторник. Сделал, смотрю на часы. Минутная стрелка будто издевается, потому что не мог, просто не мог пройти только час. Еще полчаса, Соби, и я тебе снова наберу. Наверное, на занятиях ты включаешь бесшумный режим на телефоне, кроме того, сегодня там какая-то зачетная работа… Ничего страшного не случилось. Еще полчаса. Но ни через полчаса, ни через сорок минут ты так и не берешь трубку. «Рицка, ты можешь позвонить мне в любое время. Я обязательно отвечу». Сколько раз, Соби? Сколько раз я не мог тебе дозвониться со времени нашего знакомства? С тобой же ничего не случилось? Вот тут уже я начинаю переживать по-настоящему. Батарейка села? Не помню за тобой подобной безответственности. Задержали в университете? Поставили еще одну пару? Но ведь ты бы сообщил мне… Или нет? Я помню, где находится твой университет. Отсюда до него не слишком далеко, так что нечего и дальше торчать в школе. Я найду тебя и задам все свои вопросы. Очень много вопросов. На бегу все еще пытаюсь дозвониться до Соби, скорее автоматически, чем действительно надеясь на то, что он ответит. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Соби, Соби, ты же обещал мне всегда брать трубку, ну почему ты никогда не делаешь того, о чем говоришь? Как я должен тебя искать по всему городу, если тебя сейчас и в университете не окажется? Подбегаю ко входу в парк, выруливаю на центральную аллею и, не пробежав и десяти шагов, прямо на ходу в кого-то врезаюсь. Черт, тут, вообще-то, люди ходят, надо, что ли, помедленнее торопиться, сбивать всех встречных с ног — не лучшая затея. — Извините… — Рит-тян! Побереги голову, знаешь, она тебе очень идет, жалко, если расшибешься. И вообще, где пожар, куда летим? — весело интересуется знакомый голос. Кио... Кио? — А ты… ты чего здесь делаешь? — м-да, не слишком вежливо, особенно если учесть, что это я его чуть не сшиб. — Ну, вообще-то, это парк перед университетом. Я здесь учусь, если ты помнишь. Как и Со-тян. Соби… — Кио, а Соби сегодня был на занятиях? Ничего необычного не случилось? Где он сейчас? Ты ведь знаешь, да? Ты мне скажешь? — Стоп-стоп-стоп. Рит-тян, не так быстро. Был Со-тян в университете, был. Потом подхватил сумку и смылся. Это к вопросу о необычном, впрочем, в свое время он постоянно так делал. Хотя ты вот раньше вроде по парку сломя голову не носился. И что за день такой: сначала один срывается непонятно с чего, потом — второй… На конец света опаздываете? А меня почему не пригласили? Мотаю головой — не до его шуточек сейчас. А вдруг Соби вызвали? Вдруг я просто не чувствую, как он дерётся в авторежиме? А что, вполне в его духе: меня не привлекать, разобраться со всем самостоятельно, несмотря на обещание больше так не делать… Впрочем, чего стоят его обещания, если они постоянно нарушаются? — … и передай ему при случае, что про его обещания я помню прекрасно, так что и их реализацию могу потребовать когда угодно, хоть сегодня в пиццерию утащить, — долетает до меня обрывок фразы от не в меру разговорившегося Кайдо. Ну какая сейчас пиццерия, тем более без Соби. Кстати… — Кио, а ты не видел, куда он пошел? Или, может, знаешь, где обычно бывает, когда вот так уходит с пар? Кайдо его друг, а если верить собственным наблюдениям и тому, что говорил Соби, еще и большая дотошная зануда. Сомневаюсь, чтобы при такой характеристике подобный фортель Кио оставил без внимания. — Ну, вообще-то, видел, — мне кажется, или ему и в самом деле неловко? — Иди по центральной аллее, потом свернешь направо, к лавочкам. Не ошибешься, там одна тропинка. Киваю и послушно срываюсь в заданном направлении. В спину мне летит растерянное: — Рит-тян, так вас ждать или как? — Не знаю, Кио. Не жди, наверное. Извини, мне надо бежать. Лавочки я и в самом деле нахожу без труда. И хотя еще светло, большинство из них пустует — суббота все-таки. Но когда я дохожу практически до конца аллеи, мне очень хочется подскочить к Соби и спросить, что, черт возьми, он творит?! Мы же договаривались… — Соби? — Да? — Если Сеймей когда-нибудь… То есть, когда он придет еще раз, мы должны быть вместе. Мы пара, понятно? И не только в Системе. Я не хочу разговаривать с ним без тебя. Да и тебе не следует... — Хорошо, Рицка. — Нет, погоди. Ты точно понял, о чем я тебя попросил? — Конечно. Никаких разговоров с Сеймеем без тебя. — Обещаешь? — Обещаю. Конечно, он «обещает». Именно поэтому, очевидно, и Соби, и Сеймей молча сидят по разным лавочкам. Понял он, как же. Неужели мне надо было добавить к просьбе о разговорах: «не отвечать на сообщения моего брата, если таковые будут, вообще никак с ним не пересекаться»? Мне теперь каждую просьбу конкретизировать, чтобы Соби не находил лазеек и не поступал, как ему вздумается? Да как так можно вообще?! Пользуясь тем, что лавочка Соби находится ближе ко мне, я направляюсь прямо к нему, и, не обращая внимания на брата, выпаливаю все те вопросы, которые задаю раз за разом: — Соби, что происходит? Ты же мне обещал. Обещал ведь, скажи? И что? — Рицка... Мотаю головой в немом протесте: не желаю ничего слушать сейчас. Вот когда мы отсюда уйдем, то все и обсудим. Снова, по которому кругу уже, но что поделаешь, если иначе никак. Правда, в этот раз нужно будет построить разговор несколько по-другому. Не хотелось бы приказывать Соби вне Системы, но раз мои просьбы не принимаются в расчет... Значит, так будет проще. И мне, и ему. — Почему я не могу до тебя дозвониться? Снова телефон отключил? А мне, значит, по всему городу носиться, тебя искать, гадать, где ты и что с тобой? Если честно, меня сейчас не слишком волнуют ответы Соби, которых, я уверен, он опять не найдет. Ну, или же они будут даны в форме извинений с избеганием какой-либо конкретики — уж что-что, а это он умеет делать просто виртуозно. Смысл данного диалога в другом, и Соби не может этого не понимать: следуя указаниям Кио, я подспудно ожидал обнаружить рядом с ним очередную боевую пару, но не Сеймея. С этим было бы легче примириться, так что сейчас я сбит с толку и растерян, и мне нужно несколько минут вот такой односторонней перепалки, чтобы настроиться на предстоящий разговор. Но Сеймей, то ли устав ждать, то ли разгадав этот нехитрый маневр, не дает мне нужного времени: — Рицка, я, конечно, понимаю, что тебе надо практиковаться в воспитании бойца, чтобы, когда появится природный, знать, как с ним обращаться. Тот, которого я тебе одолжил, вижу, совсем от рук отбился, хватки тебе явно пока не достаёт... Но может, ты наконец меня заметишь? Все, дальше игнорировать Сеймея не получится. Я еще несколько секунд смотрю на враз напрягшегося при этих словах Соби, затем поворачиваюсь к брату... и весь боевой настрой куда-то пропадает. Нет, не смогу я так говорить с Сеймеем, для него я — все еще ребенок, которого надо любить и опекать, по возможности отгораживая ото всех, кто может причинить боль. Вот только время, когда я сбегал от матери к нему и не мог постоять за себя сам, прошло. Я вырос, Сеймей. И вырос без тебя, так что больше не верю на слово всему, что ты говоришь, не принимаю твои поступки как должное. Теперь тебе не нужно заслонять меня ни от мамы, ни от прочих опасностей, подстерегающих мальчика, не помнящего первые десять лет своей жизни... разве что от себя самого. — Здравствуй, Сеймей. Смотрю ему в лицо, оценивая внешние перемены. В Лунах я еще видел прежнего брата, во всяком случае, хотел видеть, теперь же больше не могу цепляться за иллюзии. Его лицо стало жестче, подбородок как будто оформился резче, и еще что-то в выражении глаз… не помню, чтобы они смотрели на меня так остро. Передо мной, конечно, Сеймей, но я совсем не узнаю его, и, как ни странно, это понимание подсказывает мне дальнейшую линию поведения: — Не думаю, что подобная практика мне понадобится. У меня уже есть боец, так что природный мне не нужен. Соби поворачивает голову в мою сторону, но я не заостряю на этом внимания. Здесь и сейчас это — только мой поединок. Поединок слов, что скрещиваются подобно клинкам, прямо как в Системе. Интересно, если бойцы могут вести бои в авторежиме, что могло бы быть, умей то же делать жертвы? — В своем завещании ты ведь написал, что отдаешь его мне? Я оценил твой подарок. — Рицка, — Сеймей быстрым движением отбрасывает челку со лба. — Ты так ничего и не понял. Ни о парах, ни о связи. — Может, потому что Соби ничего не мог мне рассказать? Из-за твоего приказа, — быстро вставляю я. — Агацума — чистый боец, — поморщившись, все так же невозмутимо замечает брат. — Вряд ли он смог бы дать тебе информацию о взаимодействии между одноименным бойцом и жертвой и отношениях в нормальной паре. Его этому не учили, да и зачем? Такие, как Агацума, нужны лишь до тех пор, пока не появится природный боец. Они — не более чем временная замена, неспособная разделить ни подлинную связь, ни единое имя. Некоторые из них бывают хороши, — короткий взгляд в сторону Соби, — но с одноименными не сравнятся никогда. Не знаю, как Соби, а меня задевает подобное к нему отношение. В то же время я знаю, что если попробую объяснить брату, кто Соби для меня, он не поймет. Просто не сможет. Фыркнет, что это все действие связи. Что испытывать какие-либо чувства к бойцу — глупость несусветная. Что его и воспринимать-то кроме как бойца не следует. Но когда я вижу Соби у мольберта: волосы собраны в хвост, однако пряди у висков все равно выбиваются, так что он раздраженно смахивает их, даже не вынимая кисти из пальцев, не желая ни на секунду отвлекаться от процесса… Или когда он встречает меня после школы: мои перчатки лежат у него в пальто, запасная зажигалка — у меня за молнией куртки, и часто на полпути Соби хлопает себя по карманам, потому что свою опять где-то посеял… Или когда я остаюсь у него до утра в редкие, особенно тяжелые дни, сообщая маме по телефону, что задержусь у Яёя или Юико. И мы сидим на кухне: Соби пьет кофе, я качаюсь на стуле, и, скорее по привычке, чем действительно желая достучаться, бурчу, что сначала сигареты, потом рисование поздно вечером (зачастую до рассвета) к утренним экзаменам при слабенькой настольной лампе, потому что все свободное время он проводит со мной, теперь вот кофе на ночь, посадишь же организм, совсем себя не бережешь, ну что за дурак… А он кивает: да, дурак, как скажешь, Рицка, и смотрит при этом так, что остается только смущенно поджать ушки, но хвост все равно виляет из стороны в сторону, выдавая меня с головой… В такие моменты я вижу только Соби. Не существует ни Системы, ни пар, ни связей разной степени прочности, ни жертв, которые почти не могут помочь своим бойцам из-за нелепых приказов неистекшего срока давности, ни бойцов, находящихся при одной жертве, но при этом подчиняющихся другой… Ничего нет. Только Соби и Рицка. Как объяснить это человеку, который столько мыслит категориями Системы, что по-другому, наверное, уже не умеет, делая только одно исключение — для меня. Разве только так: честно и, по возможности, без истерик. Я все равно не знаю, как говорить с братом на его языке, а учиться подобному искусству теперь несколько поздновато. — Сравнится или нет — это неважно, — топчусь на месте, не решаясь ни сделать шаг в его сторону, ни отойти обратно к скамейке Соби. — Важно другое: у меня был брат. Старше, умнее, опытнее. Верный друг, молчаливый слушатель, ярый защитник. Самый лучший. Сеймеем звали. Не знаю, чем закончится этот вынужденный экскурс в прошлое, если голос дрожит уже сейчас, а напускной небрежный тон выдерживать не удается. Просто теперь, когда я впервые заговорил об этом, остается только завершить начатое, прийти к каким-то выводам, а не метаться из одной крайности в другую. Кацуко-сенсей говорит, что сомнения разрушают человека, он не может постоянно жить с оглядкой на развилки дорог, которые он не выбрал. Вот она, очередная развилка, и выбирать придется сейчас, причем не останавливаться, ни в коем случае не останавливаться: слишком долго молчал даже с самим собой. — Брат утешал меня, когда было плохо, да что там, отвратительно — ото всех этих «мой Рицка», «не мой Рицка», «убирайся», «верните моего мальчика»... Лихо бинтовал порезы, растирал синяки и исправно клеил пластыри. Ему я поверил, когда очнулся и понял, что не знаю о себе ничего. Просто поверил, да и не оставалось ничего другого — или так, или поддаться маме и однажды признать, что я действительно не Рицка. А я хотел жить. Своей новой жизнью, пусть и не помнил первых десяти лет. Жизнью, которой никогда бы не было, если бы Сеймей не сказал, что ему неважно, какой я Рицка, он просто любит меня — и всё. Вспоминать прошлое, оказывается, не больно. Просто если говорить о себе, но не чувствовать отголосков, не видеть застывших кадров-фотографий того, о чем рассказываешь, получается история. Грустная, иногда печальная, но с проблесками надежды и открытым финалом. История и не про тебя совсем. — А потом этот брат, который всегда рядом — дневник вместо родителей подпишет, записку от мамы сочинит, что та не сможет прийти на родительский день, завтрак в коридоре в портфель сунет, и вообще в обиду не даст, — сгорел заживо за моей классной партой. И сразу стало некому защищать, некуда убегать. Жизнь изменилась и не изменилась одновременно. Пришлось адаптироваться. Или идти на второй этаж, собирать вещи и уходить неизвестно куда, потому что я не мамин Рицка и некому больше убедить меня в обратном. Сеймей поднимается со скамейки, быстро, но я все равно замечаю это движение в свою сторону и делаю шаг назад, вглубь парка. Ни к нему, ни к Соби. К себе. — Поначалу было непросто, потом стало легче. Клеить пластыри самому — к чему только не привыкнешь. Пытаться угадать, какой ответ на мамин вопрос будет правильным, ошибиться, уклониться от брошенной тарелки — ничего, не получилось в этот раз, получится в следующий. Объясняться в школе по поводу отсутствия родителей — а зачем, у меня же прекрасные отметки, хорошая посещаемость. Только память о брате, составляющая два года моего фактического существования, была настолько жива, что иной раз казалась сном. Так или иначе, к тому моменту, когда Соби поймал меня у ворот школы, я почти убедил себя сдаться. Потому что оставалось верить только маме, её эмоций хватало на десятерых, поневоле задумываться начнешь. А отговорить, сказать, что все чушь и не стоит верить чужому отчаянию, некому, потому что мой брат умер. Теперь поднимается Соби. Не так резво, как Сеймей, и пока что не подходит. Почувствовал что-то? Брат этого не видит— он смотрит только на меня. — Я знаю, какой диагноз стоит у меня в медицинской карте. Еще бы он был верен. Но тогда я стал в этом сомневаться. К тому, что два Рицки не могли поделить одно тело, я почти привык, но они хотя бы принадлежали одному миру. Тот Аояги Рицка, которого звали Нелюбимый, претендовал уже не только на тело, но и на имя. Примириться с этим Рицкой оказалось куда сложнее. А ведь еще приходили боевые пары, были сражения, выяснялась какая-то отрывочная информация про бойцов и жертв, про школу, меня впихивали в новый, чужой мир, и единственное, что помогало мне соединять два мира в подобие целого, — это возможность найти убийц моего брата. Но человек, который его знал и мог бы мне в этом помочь, молчал по его приказу. Я не мог уяснить, почему, завещая мне своего бойца и указав на организацию, виновную в его смерти, Сеймей не оставил мне возможности докопаться до правды. По всему выходило, что перед тем, как его убили, брат отказался от меня, переложив ответственность на чужие проверенные плечи. — Я бы никогда так не поступил, — Сеймей качает головой, словно не веря, что я мог додуматься до подобной глупости. — Я не отказывался от тебя, Рицка. Ты — все, что у меня есть. Наверное. Наверное, он действительно верит в то, что говорит. Если бы еще за последнюю фразу не цеплялась та, другая, такая же безнадежная. «Жизнь без тебя, Рицка, мне не нужна...» Соби. Соби, Соби, Соби, я не смогу выбрать. Моя память больше не измеряется количеством фотографий, только двумя людьми. И я не знаю, кто важнее, ведь, кого бы ни выбрал, прежним уже не стану. Все придется начинать с нуля. Если бы кто-то смог решить за меня, решить правильно. Но чудес не бывает. Наверное, это и есть взрослость, ушки тут ни при чем. Когда понимаешь, что с миром ты, по сути, один на один, меняются только декорации и персонажи вокруг тебя. А ты остаешься, двенадцатилетний Аояги Рицка, решать проблемы, которые тебе не по плечу. И не смей пасовать, взялся — заканчивай начатое. Но как же не хочется... Краем глаза я замечаю смутное движение, а в следующую секунду Соби встает передо мной, все так же не проронив ни слова с того момента, как я переключился на брата. И в этом я вижу не только классическую позицию при битве в Системе — боец впереди, жертва за его спиной, на два шага позади, — но и естественный порыв заслонить меня от Сеймея, инстинктивный. Причем для человека, а не для бойца. Ничего себе он на мое мысленное обращение реагирует... Впрочем, это та поддержка, которая мне сейчас так нужна, пусть и в несколько неожиданном виде. Сеймей же, по-видимому, трактует картинку только привычным ему системным раскладом. — Агацума, отошел в сторону. Влезешь еще раз — пожалеешь. Ползти к себе в конуру будешь, если вообще доползешь. Соби дергается, но делает то, что ему диктует связь. А я думаю, что даже если сейчас начну играть с Сеймеем в игру «перетяни бойца», то ничего не получу, только Соби подставлю. Поэтому я не смотрю на него, а перевожу взгляд на лицо брата. Если я хочу объяснить ему то, что только что понял сам, другого шанса может не представиться. — Я тебе верю. Знаю, что ты так думаешь и мне не врешь. Еще я знаю, что тебя мне никто не заменит, и рад, что ты жив. Но доверять тебе как раньше из-за того, что ты — это ты, я не смогу. Потому что, как бы я ни относился к миру Системы, заново поверить в то, что кто-то будет заботиться обо мне, я смог только через Соби. Этот мир дал мне еще один шанс узнать, что есть, кого терять, за кого бояться и от кого получать те же эмоции в ответ. Сеймей потрясенно выдыхает: — Вот как? Значит, боец, к тому же не твой, выполняющий чужой приказ, да еще и воспользовавшийся тобой, чтобы создать связь, вызвал у тебя доверие? Если у меня и было ощущение, что мы с ним друг друга не слышим, теперь оно превратилось в уверенность. Закрываю глаза. Не вышло. Я не смог объяснить брату, что не подменяю его никем, не делаю этого из мести за разыгранный спектакль и за то, что выживать дальше пришлось самому. И искать, как это делать, тоже. Почему же мне так больно — знал ведь, что вероятность почти нулевая. Разочаровываться в людях — больно и неприятно. В себе... возникает ощущение, что надо было пытаться еще и еще, пока не получится. То ли меня так колотит от обреченности, то ли еще и на улице похолодало. Тут я понимаю, что мне холодно не только от того, что разговор проходит совсем не так, как я предполагал, а из-за распахнутого пальто. Конечно, я ведь сюда несся как угорелый, потому и расстегнул на ходу несколько верхних пуговиц. И шарф развязал так, что он просто болтается поверх пальто. Замотать, что ли, а то еще с простудой свалюсь. Только этого не хватало. Вторые перчатки, кстати, опять остались дома, я их постоянно забываю. Жалко, все теплее бы было. Пальцы не слушаются, когда я пытаюсь одним махом перекинуть шарф через плечо, чтобы не отвлекаться на завязывание узла, но он только соскальзывает по спине, возвращаясь в исходное положение. Я злюсь еще и на эту досадную мелочь, но повторяю попытку. Однако она тоже не приносит результата: кисти шарфа ощутимо задевают щеку, а сам он повторяет прежний маршрут… чтобы тут же быть перехваченным чужой рукой и аккуратно водворенным на положенное место. Я невольно моргаю несколько раз, чтобы сфокусировать зрение. Соби — а это именно он — расправляет мне шарф быстрыми, экономичными движениями. Как делал всего однажды, а, кажется, что сотню раз до этого, так невзначай, не задумываясь. И так привычно, будто укутывать меня в шарф — самая естественная вещь на свете. Это кажется настолько уместным и домашним, что я пропускаю момент, когда его пальцы, расправляющие кисти шарфа, отдергиваются, а рука падает, как перебитая. Несколько секунд безуспешно пытаюсь понять, что произошло, а потом поднимаю глаза на Сеймея, который в упор смотрит на Соби с тихим бешенством во взгляде и быстро прячет правую руку обратно в карман пальто. Обратно? Он же за весь разговор так и не вынул ладоней из карманов! И именно в этот момент, когда я думаю про чертовы перчатки и странную схожесть в том, что в нужный момент ни у меня, ни у брата их не оказывается — это семейное, наверное, — до меня, наконец, доходит всё и сразу. И почему так рвано дышит Соби, неловко пряча за спину ладонь, которой всего минуту назад поправлял мне шарф. И с чего Сеймей, который, как я теперь понимаю, хотел сделать то же самое, просто Соби успел раньше, смотрит на моего бойца так, будто желает медленной и мучительной смерти, по крайней мере, в настоящий момент времени. Что добивает окончательно, так это понимание: за то короткое время, что прошло после амнезии, я редко когда видел у брата настолько искреннее проявление чувств. — Ну хватит, Рицка, — в голосе брата появились новые интонации, самая близкая характеристика которых — нетерпение. — Я внимательно тебя выслушал, тебя и твои... претензии, которые на деле — ерунда полнейшая, даже говорить не о чем. Агацума, вижу, времени не терял и мозги тебе запудрил окончательно. С ним у меня еще будет разговор, и он его надолго запомнит, — от его голоса мне впервые становится страшно. Не за себя, за Соби. Но я не успеваю ничего возразить, потому что брат продолжает уже совсем другим тоном, ровным, даже немного легкомысленным: — А сейчас пойдем домой. Хватит уже по чужим квартирам шастать и незнамо с кем время проводить. Я вернулся, Рицка. Непроизнесенное «теперь все будет хорошо» бьет больнее, чем если бы Сеймей действительно это сказал. Потому что подразумевается как нечто естественное, как само собой разумеющееся. Но... он это что, серьезно? — Домой? — эхом откликаюсь я. — К маме? А как же ты, она ведь... — С ней я улажу, это не твоя забота, — Сеймей едва заметно морщится, будто говорит о неприятной, но необходимой работе. Только мне ведь не десять лет, и внезапное хорошее отношение мамы после того, как она едва не разбила вазу о мою голову, я уже не смогу списать на то, что мой брат умеет найти и подход к людям, и правильные слова. «Улажу» ведь значит гипноз, правда? То, что жертвы теоретически могут использовать не только в Системе, а, к примеру, для решения семейных неурядиц. Не хочу. Так — не хочу. Пусть лучше я для мамы останусь «не Рицкой», чем она будет улыбаться мне потому, что так ей внушил Сеймей. Не хочу искусственной, пусть и благополучной жизни. Не нужно ломать мое настоящее, оно и так постоянно грозит обрушиться. — Моя, — не соглашаюсь я с его утверждением. — Я понимаю, о чем ты, но — не нужно. Пусть все остается, как есть. — Все? — брат нехорошо прищуривается. — Это что же, мать будет снова не признавать тебя, швыряться чем под руку попадет, а ты — терпеть, толком не закрываться и, в довершении, бегать к Агацуме повреждения залечивать? К этому недоразумению, которое даже понять тебя не может? Потому что ну какие там у него чувства — подчинение, смирение и взгляд побитой шавки, если слажал во время боя. Судя по тому, как ты с ним обращаешься, лажать он теперь будет часто, что меня совершенно не устраивает, да и тебя не должно. — Сеймей, услышь меня, пожалуйста, — спокойствие дается мне с трудом. Уже понятно, что до него мне не докричаться и того, что я хочу сказать, не донести. Но я не могу развернуться и уйти. Остается раз за разом повторять одно и то же, только разными словами. И почему мне кажется, что даже с Соби это вышло бы быстрее? — Мы по-разному видим то, каким должен быть боец. И меня Соби устраивает, не нужно ничего другого. Он защищает меня, как ты и хотел. С ним я чувствую себя в безопасности и за его спиной не боюсь стоять во время боя, потому что доверяю. Мы пара, имена не имеют значения. Я вполне счастлив тем, что имею. Сеймей коротко и емко выражается вполголоса. Что-то я определенно не то сказал. — Вы — не пара! Ты не знаешь элементарных основ управления бойцами, в результате Агацума распущен дальше некуда, о чем мы вообще говорим? — Распущен? Что ты имеешь ввиду? — кажется, я уже догадываюсь, о чем он, но не помешает выслушать версию брата. Для полноты картины. — Да хотя бы то, что он тут сейчас демонстрирует. Эмоционирует так, что за километр фонит, наверное, дергается вон стоит, базовые реакции сбиты, — старательно перечисляет Сеймей, разве что пальцы не загибает. — Это навскидку, при поединках наверняка еще много интересного вылезает, что и не выбьешь теперь сразу. — То есть проявляет обычные человеческие чувства, — довершаю я и совсем не узнаю своего тона. Кажется, в нем появилась издевка, оправданная только тем, что мне поскорее хочется закончить разговор, к которому ни я, ни Сеймей оказались не готовы. — Переживает, нервничает, соляной столп из себя не изображает. Странно для человека, который меня уже почти год знает, правда? — Он же боец, а не человек! Боец таким быть не должен! Откуда, вот откуда у него эта уверенность в собственной правоте и непогрешимости? Откуда эта категоричность? Только потому, что Сеймей старше и в Системе дольше, я должен согласиться с тем, с чем не могу? — Может, это он просто с тобой таким не был? Поэтому ты так считаешь? — я плохо понимаю, что именно говорю, и тоже повышаю голос. Я хотел обойтись без истерик... видимо, изрядно переоценил свою способность контролировать эмоции. Но кто же знал, что брата ничем не переубедишь, даже если он озвучивает в корне неправильные вещи? Может, стоит все же попробовать объяснить его языком? — Вот ты говоришь, что он слишком... живой. Разве это плохо? Они же люди! Люди, а не вещи! А с тобой он что, куклой был? Ни тебе эмоций, ни участия, просто следование приказам? Так может, дело не в Соби? Может, это ты ему неподходящей жертвой был, раз растормошить не смог? Я не вижу, но чувствую, что Соби сейчас смотрит мне в спину. Очень так характерно смотрит, чуть ли не на ухо просит сбавить обороты — во всяком случае, напряжение, ощущаемое мной оттого, как вибрирует ниточка связи, расцениваю именно так. Да я и сам уже понял, что сказал достаточно, Соби может не переживать, больше не буду, все равно это пока бесполезно. У Сеймея взгляд такой, будто он не верит в то, что услышал. Что я вообще мог сказать подобное, да еще и ему. Зря. Может, конечно, я несколько перегнул палку, но если он сейчас попросит повторить, я ведь это сделаю. Выражения, наверное, выберу помягче, но общий смысл останется тем же. Если для брата и привычно бойцов за людей не держать, я так поступать не собираюсь. Выскажет он мне сейчас, чувствую, достаточно в ответ на мои последние слова, но я с ним все равно не соглашусь. Сеймей и вправду раскрывает рот, но не успевает и слова сказать, потому что нас совершенно бесцеремонным образом прерывают, практически вываливаясь из кустов за лавочками. — Не помешаю? Не узнать Нисея невозможно — хотя наша единственная встреча к этому не располагала, его манера разговора запоминается сразу. Чем-то, кстати, он отдаленно напоминает мне Кайдо. Но Кио никогда не был настолько невыносимым, а его шуточки носят скорее подзадоривающий характер, чем действительно стремятся задеть. — Я тут мимо проходил, но еще издали тебя услышал, вот, решил заглянуть, полюбопытствовать, с кем ты тут споришь. А, это опять твой брат, — он корчит презрительную гримаску, делая вид, что только меня заметил, и попутно отряхивается от мелких листочков и веточек, налипших на пальто и попавших за ворот. По каким дебрям он лазил, что одежда в таком виде? — Все такой же хам и выскочка, как я погляжу, а еще и ребенок совершеннейший, ну ничего-то у нас не меняется, — чем он так доволен, хотел бы я знать? — Акаме, — брат пытается вклиниться в этот поток словоизлияний и осадить не в меру разговорившегося Нисея, но тот не обращает решительно никакого внимания на попытки его одернуть. — У вас тут, смотрю, беседа интересная назревает, стадию ора друг на друга вы уже успешно миновали, теперь и обвинения в ход пошли, да какие... — он вольготно прислоняется к спинке лавочки, вид такой, будто смотрит интереснейшее кино. Еще бы попкорн в руки — и сходство будет полным. — Сей, по-моему, такого тебе еще не говорили. Мне кажется, или эта мелочь ушастая тебя ни во что не ставит? — Акаме! — Сеймей практически шипит, видно, от негодования ему воздуха не хватает. — Заткнись и вали отсюда. Какого... ты вылез и отсвечиваешь? Я что приказал? — То есть мне надо было и дальше сидеть? Там? — Нисей возмущенно тыкает пальцем куда-то себе за спину. Насколько я могу судить, там всего лишь парк. — В кустах? Не шевелиться, не двигаться и органично вписываться в местный пейзаж — такими ведь были инструкции? Но ты же не уточнил, сколько мне растительность из себя изображать. А я тут уже больше двух часов мерзну. — Я сказал «сидеть и не высовываться», значит, надо было сидеть, — по-моему, брат даже про меня забыл, переключившись на невозмутимого Акаме, которого его злость совершенно не трогает. — Ну извини, — Нисей картинно пожимает плечами, — я непривычен к таким тяготам и лишениям. Час сиди, два сиди, на третий ноги затекают, есть хочется и по нужде тоже. Я боец, а не снайпер, знаешь ли, чтобы естественные реакции организма игнорировать. Вполуха слушаю, как Акаме планомерно выводит брата из себя, а сам пытаюсь понять, что, собственно, слышу. Если я все правильно понял, Нисей постоянно где-то рядом с Сеймеем находится. То ли от жертвы боится отойти, то ли брат сам настаивает. А поскольку некоторые разговоры, как, например, этот, лучше вести без лишних ушей, Сеймей его сплавляет в сторонку, чтобы вроде как и не мешался, и под рукой был. Вот уж с кем он точно не церемонится, так это со своим бойцом. Я бы на месте Нисея уже давно все высказал, раз нажаловаться некому и не вариант. А он и высказывает, доходит до меня. Правда, метод странный, но Сеймея бесит его легкомысленная манера общения, это сложно не заметить. Видимо, Акаме рассчитывает, что если есть реакция, с ней потом можно работать. Мысль верная, но что-то я сомневаюсь, что у него получится. — Мы еще поговорим об этом, — так, Сеймей решает при мне с Акаме не разбираться, а оставить выяснение отношений до более благоприятного момента. Это плохо, потому что теперь он снова переключится на нас. — Ты у меня еще посамовольничаешь, импровизатор хренов. — Не-ет, — удовлетворенно тянет Нисей, как будто поймал Сеймея на какой-то мелочи и несказанно этому рад. — За импровизацией — это тебе к Агацуме, вон он рядом переминается, далеко и ходить не надо. Я же, как ты там говорил, «прямой как палка, фантазия убогая, одна радость, что не перечу»? Так не требуй от меня невозможного, — Акаме, похоже, тоже не расположен и дальше выслушивать сомнительные комплименты от брата, а потому грамотно переводит стрелки. Я же, понимая, чем нам это грозит, пробую закончить и без того затянувшийся разговор прощальной нотой с обещанием подумать и осмыслить все, что услышал от брата, а на деле собираясь забыть об этом, как только мы с Соби выйдем из парка. Мне и так его еще весь вечер успокаивать. Точнее, Соби будет выразительно молчать, а я — прыгать вокруг и пытаться вызнать, о чем они без меня поговорить успели, а еще уверять, что ничего не изменилось и плевать мне на его бойцовские качества, меня все устраивает. — Сеймей, я тебе больше не нужен? Может, мы пойдем тогда? И брат, и Акаме как по команде поворачиваются ко мне. Несмотря на все их внешнее различие, на лицах сейчас наблюдается удивительное сходство в недоумении. — Поорал, нагрубил — и в кусты, — комментирует Нисей мое предложение расстаться на сегодня. — Сей, у тебя теперь не только Агацума — пташка вольная и свободолюбивая, но и брат. Они определенно нашли друг друга. — Ты домой? — куда спокойнее реагирует Сеймей, делая вид, что Нисея не услышал. — Подожди тогда, я сейчас со своими бойцами разберусь, вместе пойдем. — Нет, не домой, — видимо, просто так разойтись нам все же не удастся. — Мы погулять хотели, так что как раз и пойдем, пока светло еще. — И как долго ты собираешься гулять? — отстраненно интересуется брат. — Тот Рицка никогда не опаздывал к ужину, так что если не хочешь спровоцировать мать, изволь явиться в восемь. Если он хотел меня убедить, ему определенно не стоило так говорить. Теперь я уже ни за какие коврижки не соглашусь прийти к оговоренному времени. Сеймей всегда говорил, что ему неважно, какой я. А теперь что? Прежний Рицка, мамин Рицка? Единственная ускользающая мысль, которую мне удается поймать за хвост, звучит знакомо. С той лишь разницей, что раньше я никогда так не говорил, а вот слышал постоянно. Это не Сеймей. — Думаю, вернусь несколько позже, — не принимаю это стремление ограничить меня в распорядке дня, чтобы все стало мистическим «раньше». — Я теперь прихожу домой в девять или десять. А иногда вообще остаюсь у Соби. В последнее время куда чаще, чем раньше. Я не озвучиваю продолжение, но брат читает эти мысли по моему лицу. И вот теперь сердится уже на меня — это выражается в нарочито-небрежном ласковом тоне. — Не стоит опаздывать, Рицка, — он рассеянно теребит кисти шарфа, это выглядело бы естественно, если бы не то, что он вечно мерзнет и предпочитает руки из карманов без надобности не вытаскивать. — Не думаю, что ты действительно хочешь пропустить ужин в кругу семьи. Так что хочешь гулять — иди сейчас, у тебя мало времени. Мне успешно навязали час, к которому следует вернуться, а я не нашел в себе достаточно сил, чтобы спорить. Впрочем, кажется, мы и в самом деле сейчас разойдемся, что куда важнее, чем ограничения, которые брат по привычке пытается устанавливать. — Ну так мы пойдем? — я делаю пару шагов по направлению к Соби, сознательно отдаляясь от брата. Наш разговор меня изрядно вымотал, так что это не более чем стремление к внутреннему комфорту, благо и повод нашелся. — Я еще не отпускал Агацуму, — легко улыбается Сеймей. — Поскольку мне предстоит исправить то, что ты с ним натворил, разговор будет долгим, а учитывая его упертость — очень долгим. Думаю, к тому моменту, как мы закончим, уже и домой пора возвращаться будет. Так что если тебе для прогулки нужен Агацума, сегодня я тебе его одолжить не могу. Можешь подождать меня у себя в комнате, про шпингалет не забудь. Это не просто звучит как издевка, это ей и является. Значит так, да? Хочешь гулять — иди, но возвращайся, когда следует. И в любом случае — без Соби. — Зачем? — у меня больше нет никаких вопросов, честное слово, только этот. — Зачем ты так поступаешь? — А что тебя удивляет? — вопросом на вопрос, кстати, совершенно не на тот, что я задал, отвечает Сеймей. Я спрашивал о целях, он же мне озвучивает причины. — То, что я волен распоряжаться своим бойцом так, как считаю нужным? То, что в конечном счете я заберу его? Да, заберу, — он насмешливо кивает в ответ на шок, должно быть, отразившийся на моем лице. — Соби тебе не принадлежит, и ты это знаешь. Он с тобой даже толком не связан, ваши примитивные узы я в расчет не беру: не нить, а одно название. И кстати, о связи… — Сеймей зябко передергивает плечами. — Ты тут предположил, что я Агацуме не подхожу. А сам-то? Слышал я, что во время поединков он у тебя и стратегию, и тактику тянет, хотя первое — прямая обязанность жертвы. И это — только начало, — брат сокращает разделяющее нас расстояние, и мне опять хочется отойти подальше. Но теперь у нашей сцены есть еще один свидетель, и я остаюсь на месте. — Ты не знаешь, что в бойца недостаточно верить, его надо направлять. Не в курсе или не прочувствовал, что поединки ведутся не бойцами, а парами. Тебя даже не оказывается в Системе в нужный момент, о какой связи мы говорим? Так что из нас двоих ты — наименее способная, опытная и, как следствие, неквалифицированная жертва. Потенциал есть, да, но ведь его еще раскрыть надо. — Ты сам не хотел, чтобы я имел какое-либо отношение к «Семи лунам», откуда же взяться умению его применять? — я продолжаю вести диалог, но то, что озвучиваю я, и то, что выдает в ответ Сеймей, ощущается как-то вторично. Все мои мысли занимает одно: брат сказал, что заберет Соби. Что он заберет его у меня. Сказал — как отрезал. Это ведь было утверждение, а не предположение, не вопрос для обсуждения. И что с этим делать? — Не хотел, — кивает Сеймей. — И, как я вижу, не зря. Впрочем, твои с ними контакты ничего толком не изменили, знаешь ты по-прежнему мало, значит, и беспокоиться не о чем. Это — не твой мир, Рицка. А если и твой — то не с моим бойцом. — Так я на Нисея не претендую, — это вырывается раньше, чем я успеваю подумать о том, что следует говорить, а о чем в его присутствии и молчать опасно. — Ты прекрасно знаешь, что я сейчас не про Акаме говорю, — Сеймей даже не поворачивает голову в сторону своего бойца, а вот мне отлично видно, что Нисей еле сдерживается, чтобы не вмешаться, но пока молчит. — А Соби не твой, он вообще чистый, — парирую я. — Ты же говорил, что Соби… что такие, как он — замена до тех пор, пока не появится природный боец. У меня пока нет природного, а у тебя — имеется, — киваю в сторону Акаме, который, очевидно, терпеть не может, когда обсуждают его в его же присутствии, что только побуждает меня действовать так же. — Так что Соби тебе не нужен. И не говори мне про имя, — упреждаю наиболее вероятную реплику брата, — оно искусственное. С объективной точки зрения наша связь крепче, чем ваша, потому что я его действительно ценю и запасным вариантом не держу. А вот такое отношение, наверное, очень неприятно твоему собственному бойцу, с которым вы делите и подлинную связь, и истинное имя, — я копирую его тон, возвращая к моменту начала нашего разговора, когда Сеймей заявлял мне, что я ничего не понимаю в Системе и связях. — Никогда не задумывался, каково при этом ему? — Сей, можно, я ему надаю по его милым кошачьим ушкам? — не выдерживает Нисей. — Сил смотреть нет, как он рассуждает о том, в чем совершенно не смылит. — Подожди, — то, что брат не затыкает Акаме, как раньше, а всего лишь останавливает, уже должно меня насторожить, но я не обращаю на это внимания. — Рицка, я правильно тебя понял? Ты считаешь себя куда лучшей жертвой для Агацумы, чем я? Думаешь, что механизм связи так легко переписать под себя, просто сопроводив его человеческими чувствами? Что от этого боец становится сильнее и бьется лучше. Так? — поскольку я молчу, он истолковывает это, как положительный ответ. — Ты ошибаешься. Но, так как моим словам ты теперь не веришь, а мнения Агацумы я даже спрашивать не собираюсь, придется показать тебе, что на самом деле ты заблуждаешься, полагая, что сделал лучше и ему, и себе, когда стал относиться к одолженному тебе бойцу как к равному. Акаме, — он круто разворачивается и подходит к Нисею, — надеюсь, у тебя нет планов на вечер. В любом случае, их придется отменить. — Для тебя я всегда свободен, — Нисей отлепляется от скамейки и встает перед ним, четко на три шага впереди. И это лучше, чем что-либо другое, говорит мне о том, что сейчас мы будем сражаться. И что навряд ли этот бой будет легким. Ведь и я, и Соби так или иначе связаны с Сеймеем. Мы ведь не сможем всерьез выстоять против них. Я так просто не хочу, Соби, полагаю, не может, что, в принципе, одно и то же. Все преимущества на их стороне. — Сеймей, вы что, сражаться собираетесь? — я не паникую, я просто не верю в то, что происходит. — Но так же нельзя! Как же ты будешь против собственного бойца... — Не ты ли говорил, что имя у него на шее ничего не значит? — Сеймей снисходительно смотрит на меня, как на ребенка, разбившего вазу, которому сейчас долго и по пунктам объяснят, почему не следовало лезть на верхнюю полку. — Что ваша связь сильнее и ему с тобой работается лучше. Так вперед, докажи мне, что это так, — брат впервые смотрит через мое плечо, и мне не нужно оборачиваться, чтобы понять, что его взгляд направлен на Соби. — Агацума, грузи Систему. — Не надо! — я тут же отворачиваюсь от брата и Нисея к нему. — Соби, не надо, не ввязывайся в это! — Слышишь, Агацума, твоя жертва трусит принять бой, — Акаме как-то успел подойти ближе, оставив Сеймея позади. — Мерзко, правда? С ним же работать — только нервы себе трепать. — Соби лучше, чем ты! — мне очень хочется задеть Нисея, потому что он прекрасно умеет провоцировать тех, кто мне дорог. — Спешу увидеть, — Акаме делает приглашающий жест.— Чтобы немного уравнять шансы, предлагаю авторежим. Без обид, Рит-тян, но тебе в Систему с таким арсеналом, как сейчас, лезть не следует. От одних оков шатать будет, а при нулевой подготовке ты из них будешь не вылезать. — Никакого авторежима, — Сеймей произносит это негромко, но Нисей тут же прекращает расписывать причины, по которым мне следует остаться в стороне. — Полноценный бой. Рицку не трогать, бить по бойцу. Как именно, уточню позже, вначале мне интересно посмотреть на их слаженность, если там вообще есть, на что смотреть. Агацума, долго мне еще ждать? Я не успеваю ничего сделать: ни продолжить отговаривать их от боя, ни запретить Соби вмешиваться в это. Я даже обернуться не успеваю. — Загрузка Системы, — выдыхает он из-за моего плеча, легко оттесняя меня себе за спину.