ГОРИЗОНТ

             С того утра юноша перестал молиться, забросил подальше четки, чьи деревянные бусины столько лет перебирал по привычке. Каждый день, часами, на восходе солнца и на закате, перед каждой скудной трапезой и в глухую полночь.       Он оставил попытки заговаривать с деревенскими о правой вере. Оставил мысль о навязанном поприще проповедника.       Он вообще перестал искать общения с людьми — наоборот, всячески избегал любых встреч. Ему было довольно общества молчаливого невидимки, который всегда был рядом. Всегда готов помочь, выслушать и обнять.       И эти перемены принесли невыразимое облегчение в его жизнь. Теперь-то монашек действительно стал сам себе хозяином. Он продолжал носить рясу — но только по привычке. Рука по привычке тянулась осенить чело крестным знамением. Но замечая за собой это, монашек смеялся — и звал невидимку гулять по берегу моря, по лесу.       Удивительно, как много сил появилось в теле, когда юноша прекратил изнурять свою плоть самобичеванием. Обливался он теперь подогретой водой — хохоча и брызгаясь в купающегося за компанию Эльфа.       Удивительно, как много времени освободилось без каждодневного бормотания заученных молитв! Больше не нужно было часами стоять на коленях на холодном полу, стучать лбом о доски, класть поклоны, гнуть спину. Он сам заметил, что перестал сутулиться. Даже работая без устали на огороде, даже подлатывая вместе с Эльфом козье стойло на зиму, проконопачивая собранным в лесу мхом бревна лачуги — у него даже тогда оставались силы и время на долгие прогулки до скалистого побережья.       Теперь благодарная молитва поселилась в его сердце, не было нужды проговаривать ее словами. Он запрокидывал голову и смотрел на серое небо, на пролетающие по небосводу тучи и облака. И благодарил не неизвестного сердитого Бога, в которого заставляли верить в монастыре — но Истинного Творца всего сущего. Всей земли и небесной тверди. И ждал возвращения Посланника Божьего, несущего с собой неподдельную любовь и теплоту…       …В отсутствии Ангела Эльф навадился спать в одной постели с подопечным. И теплее и радостнее. Монашек его сам пригласил разделить ложе! Эльф с умилением залюбовался смущенным румянцем на заметно похорошевшем личике. Прекратив перекраивать себя и ломать, паренёк стал просто на загляденье красавчиком! Особенно после поцелуев, когда на припухших губах расцветала робкая улыбка.       Нет, без Ангела Эльф никогда не стал бы соблазнять их общего воспитанника. Но вот мешать мальчишке, когда тот сам осмелел до неуверенных попыток соблазнения — тут сопротивляться Эльф и не подумал бы.       Вот он и не препятствовал.       В первые общие рассветы, лежа в обнимку под тощим одеялом, они учились просто ласкать друг друга — один ненастойчиво, второй робко и трепетно, изучая и запоминая.       Потом монашек, войдя во вкус, завел привычку будить «невидимку», даря наслаждение без спроса. При этом он сам завязывал себе глаза длинной полосой материи, оторванной от подола праздничной черной сутаны. Говорил, так ему спокойнее — глаза не обманывают видимостью пустоты. Прикосновения же не будут лгать — вот, горячее со сна тело. Возбужденное не меньше самого монашка.       Другое дело, что притронуться к самому себе мальчишка долгое время не мог без содрогания. Не мог себя заставить. Мгновенно увядал — от страха вслед за этим прикосновением почувствовать разрывающую боль. Потому что именно рукоблудием он подготавливал себя к каждой ночи, проведенной в стенах монастыря, только так он мог заставить себя расслабиться и притупить ужас ожидания.       Это было именно то неправильное, от чего Эльф хотел избавить подопечного.       И постепенно у него это получалось. Утро за утром. Ночь за ночью. Мальчишка забывал о неразрывной связи удовольствия и боли. Мило краснея и в шутку бурча ругательства, он научился жить в ладу со своим телом. Научился дарить самому себе сокровенные ласки. Под легким, ненавязчивым нажимом Эльфа однажды даже запустил пальчики в свое тайное местечко, отчего немедленно кончил, измазавшись белесым семенем с ног до головы — и хохоча как сумасшедший. Правда, вспышка истеричного веселья позже сменилась несколькими днями черной хандры. Но Эльф рассудил, что оно того стоило.       К тому дню, когда возвратился их перелетный золотой красавец, монашек изменился почти до неузнаваемости. Он вёл себя гораздо спокойнее и увереннее. Успел нарастить мышцы — чуть-чуть, но всё ж кости уже не грозили порвать кожу! Перестал носить грубые рясы, заменив на обычную одежду со штанами — и от этого теперь выглядел почти так же, как парни его возраста в деревне. Всё чаще девицы прибегали к нему с заболевшими щенками, с гусями, якобы повредившими крылышко. И возвращались домой с боевым настроем в следующий свой приход непременно затащить стесняшку на сеновал!..       — Я, конечно, готов лопнуть от ревности! — окинув подопечного оценивающим взглядом, заявил Эльфу вернувшийся Небесный Вестник. — Но то, что ты с ним сделал, пока меня не было… Ты молодец, мой ушастик! Такой подвиг никакому лекарю не по плечу.       — Значит, теперь у него найдутся силы принять мой подарочек, — хитро подмигнув любовнику, добавил Ангел.