Вдовец

- Да как ты смеешь так говорить?! – разъяренному шейду ответил только всхлип. Дурза в приступе ярости склонился над сидящей в кресле и дрожащей девочкой, руки шейда сжали край стола. Раздался скрип – ногти прочертили по лакированному дереву глубокие борозды. Благодаря высокому росту, он возвышался над ней, даже когда наклонялся. Турмалайн вжалась в спинку кресла, опасливо взглянув на него. На длинных ресницах он уже видел маленькие соленые капельки. Это вывело его из себя окончательно. Лицо Дурзы некрасиво потемнело, приняв серый в синеву оттенок, как если бы под тонкой бледной кожей проступала чернота, контраст с разметавшимися огненно-красными волосами получался жуткий. Его темные, пересеченные шрамами губы, оголившие неровные зубы, показались девочке черными. Шейда просто трясло от злости, а его глаза буквально налились кровавой краснотой. Как бы хорошо Турмалайн его ни знала, он просто чувствовал исходящий от нее страх. - Я запрещаю тебе даже думать об этом! – Турмалайн приоткрыла рот, но шейд прервал ее, не дав произнести ни звука. – И ни слова больше! Ни слова больше, я сказал! Ты будешь сидеть в этом кресле и читать свои книги, и если я вернусь и найду тебя за чем-то другим – пеняй на себя! Шейд Дурза резко развернулся и исчез из комнаты в вихре дыма. Когда шейд материализовался в своих покоях, его всё еще передергивало от раздражения и ярости. Мало кому удавалось так вывести его из себя, как этой девочке. Во дворец она, видите ли, собралась. На бал его «золушка» опаздывает. Нет уж. В Урубаене он позволит ей появиться только после своего полного развоплощения. И еще больше бесило то, что в ее глаза в последний год он стал просто злодеем, который не понимает ее светлых устремлений и всячески старается их растоптать. И это при том, что ни о ком шейд Дурза так не заботился, как о своей родной дочери. Дурная, дурная и избалованная им самим девочка. Можно подумать, ему было жалко отправить ее на праздник. Дурза уже охрип, втолковывая Турмалайн то, почему он не отпускает ее в этот треклятый дворец. Потому что там опасно, потому что там люди, которые могут посмотреть на нее с недостойными мыслями, потому что там люди, которые могут захотеть (вернее, захотят) ее использовать и навредить ей, потому что шейдов на этом свете могут понимать и любить только шейды, и чтобы она прислушивалась к тому, что Дурза ей говорит, хотя бы в силу его опыта (не говоря уже о том, что отца надо слушаться). На что дрянная девчонка уже в который раз разревелась и сказала, что он ее не любит и не понимает, и что следил бы он так за мамой, все было бы хорошо. Он, конечно, сказал, что в смерти мамы виноваты Стражи, а не он, но в ее словах была толика истины. Он не уследил за своей женщиной и потерял ее навсегда. И теперь, когда подрастающая дочь пыталась вырваться из-под его воли, он испытывал … Страх, в котором стыдился признаться даже себе. Этот страх был слабостью, недостойной мужчины, но при мысли о том, что и Турмалайн может исчезнуть безвозвратно, Дурза просто терял рассудок. Это было так неправильно. Шейд выбрал себе женщину, которая не старела и не болела, как и он. Они могли быть практически бессмертны, как и их потомство, если бы оно могло появиться на свет. То есть, нужно было бы опасаться того, что они возненавидели бы друг друга за время совместной жизни, а получилось так, что совместная жизнь их продлилась даже меньше, чем у некоторых людей, всего-то два десятка лет. И поблагодарить за это нужно снова варденов. Шейд скрипнул зубами и подошел к окну. В Гиллиде всегда темнело рано в зимнее время, поэтому перед ним предстала только глухая темнота с мерцающими тут и там и чадящими точками факелов. Снежинки проносились в этих пятнах света, как кружащая и сверкающая мошкара, исчезая в темноте или падая на камень влажными капельками. Эти капельки почему-то всегда завораживали женщину, любившую говорить, что такая красота видна только в полной темноте. Вардены, Стражи. Шейд криво усмехнулся своим мыслям, вспоминая о своих любимых противниках. Многие считают их освободителями и борцами исключительно за правду, справедливость и добро, которых король (и уже император) Гальбаторикс явно недодавал своим подданным. Только вот проблема в том, что доброта и справедливость у варденов – это понятия, которые могут касаться людей, эльфов, драконов, гномов и, скажем, ургалов, хотя последние под вопросом. Но ведьмы и шейды были по определению злыми существами, поэтому справедливость и «жизнь в мире для всех народов» их не касались. И варденов можно было понять, потому что иногда, чтобы поддерживать себя, Дурза колдовал совсем не добрые заклинания с использованием не совсем приятных ингредиентов. С другой стороны, если вардены не осуждали волков за то, что те питаются мясом, так почему можно было осуждать шейда за то, что он охотился раз в год-другой, пусть и на людей? Возможно, шейд – это просто другой вид существ, в который трансмутирует человек, и которому иногда нужно охотиться на бывших соплеменников, чтобы выжить. В конечном счете, волки и овцы когда-то ведь же произошли от одного вида животных. Но всегда проще уничтожить чудовище, которое является опасным хищником, чем признать его право на жизнь. Поэтому даже такой скверный король, как Гальбаторикс, устраивал Дурзу больше, чем вардены. Идеально, конечно, было бы если бы ему не приходилось бегать по его поручениям, как собака на поводке, но за службу шейд получил доступ к огромнейшей библиотеке магических книг свергнутого Ордена Всадников и в целом неплохой замок, часть которого приходилась на тюремные застенки. Но шейда это даже радовало – гости в Гиллид обычно не стремились. Но мелкие пакостники умудрялись отравлять ему жизнь даже сидя в своих горах. Дурза резко отвернулся от окна, вспомнив слова Турмалайн, как будто получил пощечину. Надо было успокоиться, прежде чем возвращаться к делам. Еще лучше – успокоиться и помириться с дочерью, и как можно раньше. После смерти своей милой женщины он совершенно потерял контроль над Турмалайн. И все чаще жалел, что жена принесла ему дочь. Дурза потратил массу сил на возможность зачатия и рождения их единокровного ребенка, а она принесла ему не долгожданного наследника, а дочь! Хотя, это было похоже на попытку снять с себя ответственность. Может быть, с сыном было бы не легче, у знакомого ему темного волшебника головной боли от своего отпрыска мужского пола было никак не меньше. Но как же тяжело было держать дочь в узде без женщины в доме! Он подобрал Шадию в одной из приграничных с Сурдой деревень, где ее собирались отправить на костер, и оставил у себя. Сначала как просто служку (и интересную игрушку) для подготовки к ритуалам и присмотру за хозяйством, потом, обнаружив в ней симпатию к своей персоне, Дурза распробовал ее и как женщину, а со временем она стала достаточно искушенной в чародействе, чтобы выполнять его небольшие поручения. Третье предполагало, что Шадия могла покидать замок. А в тот раз дело было пустое – одну деревню начал терроризировать зловредный дух. Слишком мелкий для вмешательства самого шейда объект, но король нуждался в поддержании своего авторитета среди крестьян, поэтому потребовал разобраться с мелочью со всей официальностью и успокоить людей. И шейд отправил женщину с двумя воинами, в искусстве и верности которых не сомневался. Быстрый отряд, никакого приближения к границам империи, а на королевских посланников разбойники нападать не рискнули бы. Прогулка после ужина, не иначе. Отчет о том, что все прошло успешно и тварь устранена, он получил с помощью магии и уже ожидал их возвращения на следующий день. Но мерзкие паразиты, называющие себя варденами, решили, что, если у них кишка тонка воевать с королевской армией или бросить вызов опытному колдуну, то можно вести и партизанскую войну. Ведь убивать королевских магов можно и в коротких стычках, из засады. И их отряд так глупо попал в капкан, которые и сам шейд ставил для наглецов, пытавшихся делать вылазки из своих поганых гор. Лучники сзади, лучники впереди, одна металлическая струна, рассекающая ноги лошади, о тело которой споткнуться кони ее спутников, и пара мечников, чтобы добить тех, кого миновали стрелы. На трех человек это больше, чем достаточно. Впрочем, если бы они просто их убили, всё было бы не так плохо. Собственная смерть – это последняя часть обучения некроманта, своеобразная аттестация магов этой профессии и приобщение к миру, с которым им приходится работать. Пока они живы, их призыв не так силен. Но шейда больше устраивала живая женщина, которую он предпочел доучить чародейству, нежели мертвая и больше преуспевающая в области управления мертвыми. Получив стрелу в шею, она просто перешла бы в другое состояние, но вернулась бы к нему и дочери. Они бы привыкли, привыкла же она, живая и тепленькая, к шейду на другой половине постели. Но среди варденов нашелся кто-то слишком умный, кто, видимо, признал в посохе волшебницы ее специализацию. Слишком долго среди них жил Бром, выучил-таки разбираться в том, как правильно убивать некромантов, шейдов и прочую «нечисть». Поэтому после смерти ее тело вместе с этим самым посохом было благоразумно сожжено и, когда шейд Дурза сорвался из Гиллида в поисках, как он думал, беглецов, он нашел кострище, в золе которого когтистыми пальцами вырыл только сложный браслет из серебра, который он заказал для женщины после рождения дочери, да пряжки и пуговицы. Ни косточки. Хорошая работа, такой костер должен был гореть очень долго. И направленно сожгли именно ее тело, потому что охранников просто присыпали листвой. До этого дня Дурза был искренне уверен, что чья-либо смерть не может причинить ему боли. Он сам мог умертвить ребенка, если в этом была надобность, не пролив ни слезинки. Но шейд не проливал крови пустяка или удовольствия ради, как часто поступали люди. Он убивал только тогда, когда этого требовала поставленная задача, и в этом случае был беспощаден, применяя все средства, чтобы добиться результата. Мучения людей или эльфов оставляли его равнодушным, ровно как их жизнь или смерть. Но не в этот раз. В этот раз это было действительно больно, что распаляло его ярость сильнее, чем пропущенный удар. Он старался не пускать в свою опаленную душу лишних чувств. Если его внимание привлекла женщина, то он обычно получал от нее физическое удовольствие и забывал о своем увлечении, а женщине оставалось радоваться, если он мог сдержать себя и не нанести ей увечий в процессе выражения страсти. А с этой женщиной он «ужился». Привык к тому, что рядом есть такое же чуждое окружающему миру существо, которое не будет осуждать его долгую и отнюдь не блистательную жизнь. И не будет пытаться объяснить ему весь ужас его существования. Шейд и сам все это знал, и в дополнительных обвинениях, ровно как в жалости, не нуждался. Жалость просто выводила его из себя. Шейд старательно напитывался властью над магией и умами, даже физическая его сила в разы превосходила человеческую, и не для того, чтобы кто-то проливал слезы над тем, как он ущербен. А женщина его не жалела, а скорее восхищалась тем, как сложно он устроен. За годы совместной жизни Дурза привык, что кому-то есть дело до того, как изменилась его физическая оболочка, получился ли у него очередной эксперимент, помыл ли он, в конце-то концов, волосы и подточил ли чрезмерно отросшие острые ногти, пусть и на последние два вопроса он неизменно огрызался. Она не мешала шейду иногда придаваться одиночеству, не оставаясь больше одиноким, и он это ценил. Если бы он мог почувствовать эту пресловутую "любовь", он назвал бы возникшее к женщине отношение именно так. Но так как Тень не мог любить по-настоящему, то просто ограничился «привязанностью». И заботой, хотя и совмещенной с порядочной долей ревности. Впервые в существовании шейда ему было не все равно, что случится с другим существом. Это бесило, как будто в его идеально выстроенной броне появилось слабое звено, очевидный дефект. И шейд крайне не хотел, чтобы он стал заметен королю или вообще кому-то еще. Недоброжелателей у королевского колдуна было хоть отбавляй что при дворе, что за его пределами. Поэтому он глубоко скрывал свои мысли и чувства, и вся его «семейная» жизнь протекала исключительно за закрытыми замками и магическими покровами дверьми. В конце концов, всё это касалось только его. Точнее, уже их. И с этой женщиной он впервые стал серьезно пробовать продлить свой род и не жалел сил, чтобы преодолеть недостатки формы существования Тени, которые в этом вопросе стали очевидны. После долгих и бесплотных попыток, модификаций своей материальной оболочки, когда он перепробовал почти все известные составы и зелья, служащие этой цели, и даже выкупил глоток Истинной Любви у темного волшебника – венцом этих нечеловеческих усилий стало рождение Турмалайн, плода Истинной Любви, который ему только что так бессовестно нахамил. А она была такой милой, когда основным ее занятием было сопение в кульке из пеленок. И когда она только училась запоминать его, ощупывая длинные пальцы с толстыми ногтями, дергая запересеченный шрамом нос и попадавшиеся в крошечные пальчики пряди длинных красных волос. А чуть позже ко всем радостям добавилось «растягивание» его лица маленькими, но уже сильными ручками. Дурза привыкал к ней долго, к ее запаху, ее виду, ее тогда еще писклявому голосу, а когда свыкся с этим маленьким комочком окончательно и осознал его не меньшей частью себя, чем, скажем, своих духов, оказалось, что Турмалайн уже растет и готовиться к самостоятельной жизни. Так быстро. Пока женщина была жива, он с дочерью, конечно, иногда ссорился, но и мирился всегда легко, хотя иногда и с вмешательством ее матери. Да и Шадия иногда напоминала Дурзе, в кого Турмалайн так порывиста и упряма. Шейд устало потер виски. Голова гудела. И он чувствовал свою вину от того, что так расстроил ребенка. Да, он хотел как лучше, а в результате его Соловушка сейчас рыдает наверху, и это совсем не лучше, чем даже когда она дулась на него за очередной отказ. Дурза подошел к большому зеркалу и снял с него покрывало. Обычно он использовал это зеркало для общения с коллегами по волшебному ремеслу и наблюдений за окружающими замок территориями. Конечно, эта махина сгодилась бы и для изгнания духов, но после ритуала зеркало полагалось уничтожать, а это было уж больно хорошо, поэтому и было установлено в кабинете. Выглядел Дурза сейчас довольно помятым. Бледность стала болезненной, под багровыми глазами залегла чуть ли не синева, а волосы неряшливо растрепались. Шейд вздохнул, кое-как пригладил их, расчесав длинными когтями, и исчез. Шейд Дурза осторожно постучал в резную дверь. Шадия когда-то давно настоятельно просила его не переносится в комнату дочери, и обязательно предупреждать о своем появлении стуком в дверь. Она называла это «уважением личного пространства Турмалайн», хотя Дурза скорее назвал бы это «временем на сокрытие доказательств». - Если это ты, то уходи прочь! – зло ответил ему из-за двери мелодичный голос. Шейд скривился, но еще раз тихо постучал – сдаваться так просто он не собирался. - Уходи! Дурза вздохнул и постучал в третий раз. Терпение и настойчивость помогали решать конфликты с женщинами. Иногда. - Я не хочу тебя видеть! - Турмалайн, ты прекрасно знаешь, что я остаюсь за дверью только из уважения к тебе, - не выдержал шейд. За дверью недовольно хмыкнули, но замочный механизм сам собой отворился. Она уже натренировалась манипулировать с материальными предметами силой своей мысли. Шейд осторожно прошел в комнату. Девочка сидела в том же кресле, где он ее оставил, подтянув и скрестив на восточный манер ноги. На ее коленях покоилась большая книга, которую она вытянула с металлической подставки на столе. Видимо, он так ее напугал, что она послушалась и действительно корпела над учебниками все это время. - Турмалайн, - шейд обошел кресло и встал за спинкой, осторожно коснувшись плеч девочки. – Я напугал тебя и был с тобой груб. Прости меня, дочь. Шейд мысленно похвалил себя за правильный выбор позиции. Сейчас он выглядел довольно жалко и то, что девочка не видела его лица, когда он произносил эти слова, было очень хорошо. Она должна была продолжать уважать отца, и не за чем ей видеть его слабость. Склоненная над книгой голова коротко кивнула. Дурза почувствовал легкое возмущение – неужели этот кивок - это все, чего стоили его извинения? Но шейд быстро себя одернул. Он должен был уступать хотя бы ей. Турмалайн вдруг резко скинула фолиант с колен, привстала в кресле и обняла его за шею, уткнувшись в расшитый нагрудник шейда. Дурза подхватил ее на руки (как подросток она была для него почти невесомой), переместился в кресло и усадил девочку к себе на колени. Он был обеспокоен тем, что она снова плакала, но женщины часто плачут по не совсем понятным причинам. - Папа, прости, - прохлюпала ему в нагрудник Турмалайн, укрывая раскрасневшееся лицо длинными волосами. – Я знаю, что ты не виноват в том, что мама умерла. Просто… люди часто говорят, что ты… Дурза облегченно вздохнул и покрепче прижал к себе дочь. - Милая, ты же знаешь, как всё было, правда? А люди многое говорят… Шейд почувствовал движение на своей груди – Турмалайн ему кивнула. - Ты все еще хочешь на тот праздник? – Дурза не в достаточной степени скрыл уныние в своем голосе. - Нет, - девочка подняла на него покрасневшие от слез глаза, казавшиеся двумя озерами на бледном лице. – Давай лучше завтра вечером съездим к скалам, ладно? – шейд ласково потрепал ее по голове. – Ну, папа, я заплетала их почти целый час! – возмутилась Турмалайн, выкручиваясь у него в руках, пока шейд ласково тормошил ее прическу дальше – она все равно хихикала у него на руках, поэтому это вредительство было шуточным. До уха шейда донеслось мерное хрюканье. По столу к нему спустилось облако серого бесплотного дыма, принявшее вид толстолапого кота. Куджун, дух семейного очага, прибившийся к шейду с женщиной с появлением Турмалайн, соизволил материализоваться на письменном столе. «Толстый бездельник», - беззвучно прошипел шейд, все еще прижимая голову дочки к своей груди. Успокаивать детей в доме было работой куджуна, а этот явно не отрабатывал свое пребывание в доме Дурзы. Куджун и ухом не повел в ответ на посыл колдуна и влез на колени к Турмалайн, всё еще размещавшейся на руках у шейда. Комнату заполнило гулкое мурлыканье.