Снегурочка

В кабинет заглядывает Марина, у неё озабоченное выражение лица. Вообще-то, главный бухгалтер поликлиники не так давно пережила разрыв с мужем, и теперь часто выглядит подавленной, но, взглянув на неё сейчас, я почему-то внутренне напрягаюсь. Марина моя подруга еще с института. Когда-то она мечтала стать кардиологом и спасать детишек с врождёнными пороками сердца, но жизнь распорядилась иначе. — Александр Владимирович, можно вас на пару слов? Бабуля с жалобами на боль в коленях недовольно поджимает губы. Эту пациентку зовут Антонова Вера Сергеевна, она мать депутата городской думы, поэтому закреплена за нашей привилегированной больницей. Я даже не успел открыть карту, но Вере Сергеевне придется подождать, потому что у Марины явно что-то стряслось. Я извиняюсь и выхожу с ней в коридор. — Саш, ты прости, что я достаю опять, но после развода мне просто не к кому обратиться… Когда Марина говорит о разводе, её глаза почти всегда становятся влажными. Прошло полгода, а она всё еще в депрессии. — Ты не всё перевезла? — я подозреваю, что ей снова нужна машина, чтобы вывести вещи из квартиры бывшего мужа. — Да нет, дело не в этом… — Марина кусает губы. — Помнишь, я тебе говорила, что у отца был дом в Щукино? — Угу, что-то такое припоминаю, — на самом деле я соврал, потому что впервые слышу об этом доме, находящемся чёрт знает где. — Я решила продать его, много не выручу, конечно, деревня — глухомань, автобус ходит только по субботам, неудобно… Зато, говорят, там хороший лес, ягод много и грибов… После смерти отца в Щукино его приятель остался, дядя Вася, документы на дом у него. Но мужичек-то уже старый, да и пьёт, в город ему выбираться трудно. На федеральной трассе километров в ста пятидесяти от нас есть кафе «У дороги», сегодня вечером, ну, вроде как, он подъедет туда с бумагами, а я с отчетом сижу как назло… Твоя смена до половины второго, вот я и подумала… Если у тебя, конечно, нет каких-то планов… Просто мне обратиться реально больше не к кому. Я давно понял, к чему клонит Марина, но почему-то её не прерываю. У меня нет ни малейшего желания срываться с работы и часа два пилить по скользкой обледенелой трассе на встречу с деревенским алкашом, поэтому я с садистским удовольствием смакую её унижение. — Как он меня узнает? — теперь я чувствую себя резидентом и знаю, что вопрос реально глупый. — Вообще-то, — Марина опять отводит глаза, — я хотела попросить тебя взять Даню с собой, дед его помнит… маленьким. «Ёб твою же мать» — первая мысль, которая приходит мне в голову при упоминании о Маринином брате. Подстава заключается в том, что она знает: я на дух не выношу подростков и идиотов, а Данила Камаев, как бы, два в одном — он подросток-идиот. Этот парень раздражает меня, даже когда молчит, а с учетом того, что рот у него никогда не закрывается, предстоящая поездка потребует нечеловеческой выдержки и концентрации воли. — Хорошо, почему бы нет? — я представляю себя Буддой, сидящим под деревом Познания. — Он зайдет сюда, или… — Господи, спасибо, Сашка! — Марина бросается мне на шею, даже не дослушав. Пока она меня тискает, я пытаюсь понять, почему у нас никогда не было секса. Я точно помню, что Марина нравилась мне в институте, я часто бывал у неё дома, даже пару раз возил её родителей на дачу, но, несмотря на это, Камаева почему-то вышла замуж за старосту параллельной группы, а мы с ней так ни разу и не переспали. Да уж, спасибо, Господи, за то, что сделал меня таким слизняком, иначе и не скажешь. *** Если верить радио-диджею, мы выехали из города в три часа, тридцать минут, сейчас пять, следовательно, наедине с Данилой я нахожусь не более полутора часов. Думая об этом, я вспоминаю, как когда-то в школе учительница физики объясняла классу теорию относительности. Физичку звали Елена Николаевна Рыбкина, но из-за огромных бёдер ученики дразнили её Колбой. В числе прочего Колба рассказывала, что пять минут где-нибудь на райском острове и пять минут на электрическом стуле — это совершенно разные пять минут. В первом случае времени слишком мало, во втором — слишком много. Мы с ним находимся в одной машине полтора часа — бесконечная прорва времени. — Видел название деревни перед поворотом? Новые Козлы. Блять, просто обоссаться можно… — Камаев-младший говорит это скорее злым, чем шутливым тоном, и у меня создается ложное ощущение, что обоссаться он способен даже от раздражения. — По мне, так Старые Козлы звучали бы круче, — я протягиваю руку к радиоприемнику, потому что звук всё время прерывают помехи. Из-за того, что зимой так рано темнеет, приходится включить дальний свет, хотя это не проблема, кроме нас на дороге никого. Раньше я не представлял, что такое возможно на трассе федерального значения, и, видимо, это кажется странным не только мне. — Ты заметил, что уже минут двадцать нет ни одной машины ни спереди, ни сзади? Мы вообще туда свернули? Неожиданно радио снова начинает работать, теперь помехи звучат как-то уж очень громко. За дребезжанием четко слышно, как солист группы «Сплин» весело поёт о том, что у него остановилось сердце. — Всё в порядке, у меня есть навигатор. Говоря это, я убавляю звук и зачем-то бросаю взгляд на лес, темной непроглядной стеной обступающий дорогу слева и справа. Марина говорила, что там много грибов, а я ловлю себя на мысли, что даже сейчас, зимой, войти в этот мрачный ельник она бы вряд ли решилась. Голос пацана звучит так, словно в происходящем есть моя вина: — Мне не нравится, что на трассе совсем пусто, так не бывает. Кроме тех Козлов, ни одного дорожного знаки или указателя, вообще ни одного, прям как в страшном сне. Даня тоже смотрит на лес. Его глаза карие, влажные и большие, как у сестры. Почему-то мне захотелось спросить, девственник он еще или нет. — Хочешь, чтобы я ущипнул тебя? Он не оборачивается. — Даже не мечтай об этом, урод. Радио снова отключается, и если бы не шум, производимый машиной, наступила бы полная тишина. — Что там с твоим долбаным приемником? Я только сейчас осознаю, как странно то, что Даня находится на заднем сидении. Обычно все стремятся занять место рядом с водителем, если оно свободно, а этот парень… — Там кто-то стоит! Его возглас прерывает ход моих мыслей. — Что? — Ну, там, на дороге, впереди! В зеркале над головой я вижу, как он возбужденно тычет пальцем в лобовое стекло. На обочине действительно кто-то виднеется. Хотя, чем ближе мы подъёзжаем к тому месту, тем отчетливее я понимаю, что виднеется, скорее, что-то… Женщина. Лет тридцати, возможно, в легком летнем платье — белом в крупную синюю полоску. На ногах темные лодочки без каблука, в руке сетка с ярким журналом и яблоками. На её лице нет совершенно никакого выражения, большие синие глаза широко распахнуты, рот в морковной помаде чуть приоткрыт и неестественно скривился. То, что женщина с ног до головы покрыта слоем льда, понимаешь почти мгновенно. На улице минус двадцать, и тело просто стоит, примерзшее к обочине, словно нелепый, чудовищный памятник, возникший перед нами из мрака. Я жму на газ почти бессознательно. Машина с рёвом несется по трассе, а в моей голове бешено пульсирует лишь одна мысль: «Что это, мать вашу, такое было?!» Но первую мысль быстро сменяет вторая, не менее тревожная и назойливая. — Нам надо вернуться, — я резко убавляю скорость, чтобы совершить разворот. — Ты сдурел, мужик?! Нет! — Данька судорожно хватается за мое сидение, в его темных глазах застыл ужас. — Что, если она еще жива? Автомобиль с визгом разворачивается, устремляясь в обратную сторону, а я так и не знаю, верно ли поступаю. Сердце бешено колотится. Сквозь вой шин я слышу, как Камаев то ли молится, то ли матерится. Увидев, что на проклятой обочине теперь никого нет, я притормаживаю, не зная, что делать дальше. Становится жутко, надо уезжать отсюда. *** Работник забегаловки «У дороги» — коренастый сутулый мужик — поглядывает в нашу сторону весьма недружелюбно. Я понимаю, что его напрягает — Данька постоянно вздрагивает и озирается, словом, вид у него сейчас, как у наркомана «на измене». Деда с документами нет, хотя тот уже давно должен был появиться. Глядя на перепуганного насмерть Камаева, я хочу сказать что-то вроде: «Фокс Малдер мечтал бы оказаться на нашем месте», но говорю другое: — Успокойся. Когда приедет твой знакомый алкаш, переночуем у него, утро вечера мудренее. И потом, мало ли что это могло быть… Может, просто чья-то шутка. Даня резко хватает меня за руку. Его ладонь вспотела настолько, что на моей дубленке от неё остается гадкий влажный отпечаток. — Шутка?! Мертвая обледенелая баба на обочине — охренеть, как смешно! А чё её не раком тогда там поставили, реально же веселее было бы! А что, если шутник где-то тут ходит поблизости?! Может, он вот этот дяхан за стойкой, или тот тип, что на крыльце курил?! А может, они вдвоем так, блять, развлекаются?! Сутулый мужик угрюмо буравит нас глазами. У меня есть два старших брата-близнеца. В детстве мы часто дрались, и я всё время проигрывал, но не оттого, что был таким уж слабым, а просто потому, что их было двое. Но сейчас мне почему-то кажется, что, несмотря на численное преимущество, сутулый с легкостью размажет по стенке нас обоих. Думая об этом, я предполагаю, что в подсобке у него имеется здоровенный нож, с которым он хорошо умеет обращаться. Вот когда жалеешь, что стал невропатологом, а не спецназовцем. — Прекрати орать, твоя истерика достала, мать твою. Моя попытка успокоить его провалились. Данька вскакивает на ноги, швыряя в меня пластиковым стаканчиком из-под салфеток. — Тебя никто не просил туда возвращаться, я, блять, в ахуе полном, хочу орать и буду! Куда она делась?! Нас обоих не могло заглючить! И где вообще этот мудак старый, может, никакого звонка тоже не было?! Глядя, как он бегает по проходу взад и вперед, мне почти хочется, чтобы бармен его пристукнул. — Ты хотя бы адрес его знаешь? Телефон сотовый… Хоть что-то? — Нет! — Прекрасно… — я перевожу взгляд на часы и понимаю, что ждать дядю Васю уже бесполезно. — Похоже, нам надо возвращаться. — Куда, домой? Камаев замер, уставившись на меня, в его глазах отчетливо читается страх. Паническую атаку я видел только раз в жизни, и если на дороге около того места мелкий придурок начнет задыхаться, я сомневаюсь, успею ли отъехать достаточно далеко, чтобы оказать помощь. Дабы привести его в чувства, я должен буду остановиться на обочине и выйти из машины в кромешной темноте, уверен, что в сложившихся обстоятельствах это будет совсем невесело. Но сейчас я не собираюсь даже думать об этом. — Угу. Хочешь заночевать на трассе? Через двадцать пять минут они закрываются. — А может, гостиницу найдем или кемпинг? Его губы трясутся так, словно парень собирается зареветь. Если это произойдет, я ему врежу. — Как-то не думаю, что в этой жопе есть что-то подобное. Тут ехать до города два часа, не вижу смысла оставаться на ночь хуй знает где. — А она?! — Данька резко срывается с места и садится напротив, силясь заглянуть мне в глаза. — Если она опять там, чувак, стоит на дороге, в ебаной темноте у ебаного леса, ты реально хочешь сейчас ехать, а не утром?! Я снова вспоминаю белое платье в синюю полоску и почему-то красный, чуть искривленный рот. Когда я успел разглядеть все эти детали? Сейчас мне даже кажется, я помню, что на обложке журнала была изображена какая-то популярная в прошлом певица, вот только я никак не могу вспомнить её имени. — Дань, послушай, мы никогда с тобой не ладили, и вряд ли это вообще когда-нибудь произойдет, но сейчас я хочу, чтобы ты мне доверился, понимаешь? Кто-то должен сохранять ясную голову. Соберись и объясни мне, чего конкретно ты так боишься? Девушка на обложке — Наталья Сенчукова. — Этой бабы, она ведь была мертвая, да?! Странно. Если забыть на минуту про таинственное исчезновение, мы видели, скорее, останки несчастной жертвы маньяка, чем ожившего монстра из фильма ужасов, но впечатлительный Камаев, по-видимому, думает иначе. Лично меня более интересует тот, кто поставил её там, а потом зачем-то убрал. Кто-то же определенно это сделал, потому что не могло нам двоим привидеться одно и то же. — Допустим, мертвая, и что с того, что она тебе сделает? — Всякое может быть… Он опускает глаза, губы у пацана почти белые. Поглядывая на нашего бармена, я ловлю себя на мысли, что тот усмехается. — А конкретнее? — я стараюсь говорить как можно тише. — Сидя тут с этим угрюмым типом, мы, честно говоря, рискуем больше. — Я видел передачу недавно… — Даня всё еще смотрит куда-то в пол. — В ней был рассказ о проклятой трассе, Москва–Питер, кажется… И вот там разбился свадебный кортеж и все умерли, ну, и гости, и молодожены эти, никто не выжил. А потом через какое-то время шоферы стали ночью видеть голосующую на обочине женщину в белом платье… Это была та мертвая невеста, но водилы не знали… Так вот, эта девка просила её подвести, а когда садилась в машину, шофер умирал от страха. Закончив, он с такой силой сжимает свою шапку, словно хочет её разорвать. Раньше по ТВ показывали шоу «Розыгрыш». Я подумал о том, что занятно было бы услышать дружные аплодисменты съемочной группы, увидеть сияющую Марину с букетом цветов, а потом, тепло пожимая руку зловещему здоровяку за стойкой, сказать что-то вроде: «Ну у тебя и рожа, брат, я чуть в штаны не наложил от страха!» Женщина на дороге оказалась бы манекеном, а мы с Камаевым непременно проснулись бы знаменитыми. Но что-то мне подсказывает, что ничего этого не произойдет. — От страха, да? Интересно, чем можно так напугать взрослого здорового мужика, чтобы он не заорал или обоссался, а именно умер? — Откуда я знаю, блять! — он снова взрывается. — Ну, может, кожа у неё там слазит, глаза вываливаются! — Дань, я вот медицинский закончил, практику проходил в морге, там еще и не такое видеть приходилось, так что фокус с содранной кожей и выпавшими глазами в моем случае у нее бы не сработал. Отсюда вопрос — что бы та невеста стала делать дальше? — Задушила бы тебя к хуям, вот что. Даня говорит так, словно я обидел его или что-то вроде того. — Она — молодая девчонка, я — взрослый мужик, и кто сильнее, по-твоему? — похоже, мне достанется гран-при за самый тупой вопрос. Сейчас я словно герой какой-нибудь «Ночи восставших мертвецов». Конечно, живую девушку я вряд ли ударю, но вот оживший труп… — Так она же мертвая! Моя ирония рисует всё новые и новые картины нашего леденящего кровь (занятный каламбур) поединка с ужасной замерзшей женщиной. — Тем более, — я устал, его беспросветная тупость начинает жутко раздражать. — Пойми ты, наконец, вся эта чертовщина — бред. Возможно, где-то поблизости произошло убийство, а тело выставили на дороге из мести, или в деревне завелся маньяк, и ему нравится доводить людей до безумия вот такими ебанутыми шуточками. Да, то, что мы видели, определенно было трупом, но трупы безобидны! Баба на обочине не причинит тебе вреда, потому что дело происходит в долбанном Щукино, а не в рассказе Стивена Кинга, и ты не тупая блондинка из триллера, а просто мелкий психованный сукин сын. Короче, Камаев, приди уже в себя, и давай-ка по-быстрому свалим отсюда домой. — А может, стоит ментов вызвать, пусть лес обыщут? Интересно, почему мне самому не пришло это в голову. Возможно, имеет смысл позвонить в службу спасения или связаться с каким-то местным полицейским отделением… — Простите, от вас можно позвонить? — я стараюсь говорить как можно естественнее. Угрюмый смотрит на меня с явным вызовом, тут его территория, и он это знает. — Валяй… — бармен вальяжно протягивает трубку радиотелефона давно устаревшей модели. Такие белые телефоны с антенной почему-то всегда показывают в индийских фильмах. — В город звонить через девятку? — я не знаю, зачем спрашиваю это. Код области, как правило, состоит из четырех цифр, и как назло из головы они совершенно вылетели. — А я почем знаю, в город не звоню, — он снова усмехается, значит, тогда мне не показалось. Я тупо пялюсь на почти стертые цифры на кнопках, совершенно не представляя, что делать дальше. — А спасателям отсюда набрать можно? — новый вопрос звучит как-то особенно неуместно. — А чё, кому-то плохо уже? — глядя в мое лицо, он начинает смеяться, словно гиена, с каким-то глухим присвистом, а я чувствую, как на лбу и спине медленно проступает липкий холодный пот. Сотовый тут не работает, а по этому телефону из прошлого века я, похоже, тоже никуда не позвоню: даже если бы я знал номер, рассказ о пропавшем трупе выглядел бы нелепо и бессмысленно. — Мы закрывается, приятель, — мужик не сводит с меня маленьких злых глаз неопределенного цвета. — С вас сорок два семьдесят. Я поспешно достаю из кармана деньги. Если он опять издаст этот тявкающий смех, меня стошнит. *** — Почему ты не стал звонить?! Машина несется на бешеной скорости, я зол на сутулого и плевать хотел на всяких там замороженных покойниц в темноте. — Не стал вот. Как ты себе представляешь этот разговор? «На таком-то участке такой-то трассы мы с приятелем видели на обочине заледеневший, стоящий вертикально женский труп, но зассали и проехали мимо. А когда вернулись примерно через десять минут, он куда-то исчез. Большой привет, примите меры», так?! Вокруг автомобиля темнота, но я стараюсь не думать о ней, говоря себе, что необъяснимая глупость всей этой ситуации лишь раздражает. Однако то место совсем близко, и на самом деле я почти чувствую, как страх холодными крючковатыми пальцами забирается ко мне за шиворот. Как он копошится где-то под воротником, словно мерзкий паук, медленно проникая в душу. — Может, включим радио? Данька снова на заднем сидении, он почему-то всё время озирается, может, проверяет, не едет ли кто следом? Честно говоря, я тоже постоянно заглядываю в зеркало заднего вида, но никаких машин за нами нет. Там вообще ничего нет: дорога, слабо освещенная луной, снова совершенно пуста. — Далось оно тебе, — я наугад тычу пальцем в приемник, но вместо музыки оттуда доносится лишь неприятный скрежет и шипение. По какой-то причине прежняя настройка сбилась, и прибор начинает самопроизвольно прыгать с частоты на частоту. Музыку прерывают голоса каких-то людей, обрывки радиопередач и помехи. Я не знаю, почему, но от быстрой смены станций мне становится не по себе. «Сейчас она появится, ребятки! А теперь давайте дружно позовем — Сне-гу-ро-чка!» Веселый женский голос из радиоприемника заставляет меня вздрогнуть. — Я выключу его, пожалуй. Камаев вжался в сидение, крепко обхватив руками подтянутые к груди колени. — Ты заметил, что все песни были про смерть? — его глаза теперь словно стеклянные. — «Я убью тебя, лодочник»… «А у тебя СПИД, и значит, мы умрем»… «Мертвые с косами»… Все эти долбанные песни… Его голос дрожит и дыхание явно начинает учащаться — хреновый признак, если истерика случится теперь, понятия не имею, что я стану делать. — Хватит уже, ясно! — я ору на него, стараясь контролировать подмерзшую дорогу, что не особо просто на такой скорости. — Соберись, блять, это всего лишь долбанные помехи! Паук за шиворотом превращается в гигантскую сороконожку. — Ты просто не понимаешь… — подражая чужому голосу, он заходится хриплым нервным смехом. — Снегурочка… Сне-гу-ро-чка! Я быстро перевожу взгляд с него на дорогу, и от неожиданности на мгновение выпускаю руль. Она стоит на самой кромке шоссе, но теперь одна из её рук призывно поднята вверх. В ярком свете фар хорошо видны крупные синие полосы на платье и дикая морковная помада. — Не останавливайся! ТОЛЬКО НЕ ОСТАНАВЛИВАЙСЯ! Данька орёт, срывая голос, в исступлении барабаня кулаками по спинке водительского кресла. Попытка выровнять автомобиль терпит неудачу, шины с визгом проскальзывают, и теперь машину несёт прямо на неё. Сердце бешено колотится где-то в районе желудка, и тут меня охватывает настоящий ужас. Я вижу, как её посиневшие руки медленно начинают вытягиваться к нам навстречу. *** Глаза открываются с большим трудом. Возможно, когда машина перевернулась, я ударился головой о лобовое стекло и на какое-то время потерял сознание. Ремень безопасности немного смягчил падение, а что стало с непристегнутым Данькой, я пока не имею ни малейшего понятия. Обернувшись, я вижу, что в машине его нет, левая задняя дверь открыта, и это означает, что он или вывалился наружу, или сбежал. Голова раскалывается, в ушах гудит, а перед глазами плывут большие белые круги — явные признаки сотрясения. Мне нужно выбраться наружу, но дверь открыть почему-то невероятно трудно. — Эй, ты живой там? — хрипловатый голос кажется мне знакомым, но я не могу вспомнить, где именно слышал его. — Данька… пацан молодой… Он должен быть где-то здесь… Я пытаюсь сфокусировать взгляд на человеке, что помог мне открыть чертову дверь. Теперь понятно — это бармен, только глаза у него совсем другие. — Петрович, этот что ли? Угрюмый кивает в сторону, указывая на меня. «Покойница!» — мысль бьет меня, как удар электрошокера. Где она, почему здесь вообще оказались эти люди? Из темноты кто-то светит мне в лицо фонариком, заставляя зажмуриться. Я вспотел настолько, что чувствую, как рубашка под курткой прилипла к телу. — А где Данила? — второй голос, скорее всего, принадлежит старику. — Я не знаю… *** Даню Камаева нашли в лесу только на третьи сутки. Труп был сильно обморожен, но следствие установило, что умер он не от этого. Причиной смерти послужило удушье, вызванное приступом панической атаки. По официальной версии психика парня бурно среагировала на дорожную аварию, но я-то знаю, что это не так. В ту ночь меня спасли бармен Серёга и тот самый опоздавший дядя Вася. Если бы они не поехали следом, возможно, трупов на дороге было бы на один больше. Никакой обледенелой покойницы они не видели, но Серёга рассказал, что слышал о ней от проезжающих дальнобойщиков. Якобы кто-то из ребят тоже заметил ледяную женщину у обочины, но в эту байку никто не поверил. Однако по совершенно необъяснимой причине аварии в местах, где её видели, случаются постоянно. А еще люди не замечают там ни дорожных знаков, ни указателей. Петрович сказал, что местные прозвали её Снегуркой. Якобы несколько лет назад какие-то мужики в лютый мороз выкинули её из машины в одном платье и скрылись. Кто они были, неизвестно, да и сама история весьма сомнительна, потому что свидетелей нет, и даже откуда пошла эта байка, непонятно. Но в одном все рассказчики уверены точно — увидевшего подобное не ждёт ничего хорошего, и ни сострадание, ни жалость тут не причём.