Последняя встреча

В этом мире смерти нет, Бесконечно льется свет. У того, чей пройден путь, Забьется сердце вновь, Если в нем жила любовь… Эпидемия «Смерти нет» Пальцы легко пробежались по колкам, подкручивая, погладили изящный изгиб корпуса. Лингон удовлетворенно вздохнул: эта арфа ему особенно удалась, было видно сразу. Тисовая дуга корпуса напоминала охотничий лук, неизменный спутник лесного племени Ломеноре (кв.Сумеречное племя), и сам менестрель, хоть и нечасто брал в руки оружие, любил эту легкую, но очень прочную древесину. Новую арфу он закончил только утром, но испытание отложил до вечера. В последние годы петь ему хотелось именно на закате, в подступающих сумерках, когда легкое покрывало умирающего дня напоследок обнимает верхушки деревьев, высвечивая их четкие контуры на тревожном небе. Кроме того, в сумерках меньше любопытных глаз и ушей, а тайну своей грусти Лингон не хотел поверять никому, хоть и знали все Ломеноре, отчего печален сладкоголосый менестрель. Тихо шелестела трава под прохладным вечерним ветром, сонно журчал ручей, и в голове уже рождались первые строки новой песни. Эльф легко тронул струны и вполголоса запел. Арфа звучала превосходно, отзываясь на каждое прикосновение, слова низались жемчужным ожерельем, и Лингон, полностью отдавшись творчеству, жалел лишь об одном: что Эаритэ его не слышит... Впрочем, очередная песня вряд ли что изменит: ему следовало перестать надеяться еще полвека назад, но упрямая эстель стучала в сердце весенней капелью, звенела летним полднем, не желая подчиняться ни мокрым осенним ветрам, ни зимней стылой ночи. Видно, такими уж создал Эру своих старших детей, что эстель уходила из них только вместе с жизнью... Именно она скрашивала бессчетные годы долгой жизни Детей Звезд, и любовь, которую один раз и навсегда избрало сердце, просто не могла, не имела права быть проклятием: разве может быть проклятием величайшая радость, доступная душе? Последние аккорды растворились в сумеречной прохладе, смешались с шепчущим ветром, и Лингон опустил арфу на колени. - Ты все еще надеешься? - тихо прозвучало сзади. Эльф вздрогнул: неужели кто-то все же тайком пошел за ним сюда, на окраину поселения? Менестрель отличался мягким нравом и ни разу не повысил голоса на соплеменников, но сейчас был почти готов к гневной отповеди, недовольный тем, что кто-то услышал голос его души. В другой день он бы с удовольствием спел под Хиринорно (кв.Царем дубов) для всех Ломеноре, но сегодня ему хотелось уединения. Такие песни надо петь только тому, кого любишь. Нехотя повернувшись, он замер, встретив взгляд темно-синих глаз. - Я не хотел тебе мешать, прости, dilonya (кв.друг мой). - Незнакомец сделал шаг назад, склоняя голову. - Просто я так давно не слышал музыки... и забыл, что в мире еще живет эстель. Он говорил на квэнья, очень правильно и очень чисто, как Палландо, - все Ломеноре за века разделения эльдар и авари отвыкли от языка предков (праязыка), но Лингон достаточно слушал Палландо, чтобы понять, - незнакомцу не одна тысяча лет. Глаза, когда-то бывшие по-эльфийски лучистыми, потухли, лицо было бледным и усталым, и в сумерках казалось, что его четкий овал прочерчен морщинами, как у смертных, подошедших к последнему порогу. Длинные темные волосы падали ниже пояса, и, будь они ухожены и заплетены должным образом, вызвали бы не один восхищенный взгляд wende (кв.девушек). Одежда, в свое время отделанная вышивкой и золотой нитью, хранила следы скитаний и лишений. Ничего враждебного не было в незнакомце, только усталость и скорбь о безвозвратно ушедшем. - Доброго вечера тебе, - Лингон встал и учтиво приложил руку к сердцу. - Не смею спрашивать о том, откуда и куда ты идешь, но у нас есть и кров, и пища для усталого путника. - Благодарю, сын Сумерек, - тень улыбки скользнула по исхудавшему лицу, - но у меня есть иное, куда более дерзкое желание, чем отдых для ног и еда. Прошу, позволь мне ненадолго прикоснуться к твоей арфе. Да, желание было дерзким — менестрель не позволяет касаться своего инструмента никому, кроме ближайших друзей, и донельзя странным — незнакомец был эльфом, а всем эльфам об этом известно. Однако Лингон протянул арфу неожиданно для себя и удивился: собеседник принял ее отточенным движением мастера, а когда поднял левую руку, до того скрытую длинным рукавом, Лингон невольно ахнул: ладонь была изуродована страшным ожогом, не позволявшим согнуть пальцы должным, необходимым для игры образом. Гримаса страдания исказила на мгновение лицо незнакомца, но затем он опустился на землю, утвердил арфу на сгибе раненой руки и прикоснулся к струнам пальцами правой, здоровой. Менестрель Ломеноре ощутил мгновенный укол ревности, впрочем, почти сразу сменившейся искренним восхищением и даже благоговением: загадочный странник играть умел. Правда, мешала раненая рука, да и чувствовалось, что к инструменту он не прикасался очень и очень давно, но рождалась под его пальцами дивная и непривычная мелодия. Боль была в ней, и отчаяние, и страсть, и плеск волн, и раскаты грома над возносящимися к небу горами, и голос горного потока, бьющего в стены ущелья... И понял Лингон, что научиться так петь нельзя, надо родиться с этим огнем в крови; и понял, что сам никогда так не споет — не потому, что обделен даром, а потому, что неведома ему такая тоска и такая боль. Через что прошел загадочный певец, какие ужасы встречал на своем пути?.. Откуда это невероятное, непостижимое одиночество?.. Стремительная мелодия замедлила свой бег, оборвавшись плачем. Незнакомец не поднимал головы, пальцы свело судорогой на точеном тисовом изгибе, и Лингон отважился спросить: - Как твое имя, поющий об одиночестве и отчаянии? Naicelindo (кв.) — Певец боли хочется назвать тебя. - Так и зови. - Тот медленно встал, протянул арфу хозяину и наконец взглянул ему в глаза. - Мое прежнее имя вряд ли скажет что-то сыну Сумерек, а нынешнего я и сам не знаю. - Мне скажет, Макалаурэ, - раздался сзади глубокий голос. Странный певец замер, будто пораженный в самое сердце. Лингон перевел удивленный взгляд на появившегося будто из ниоткуда Палландо. Его фигура мягко мерцала в сгустившихся сумерках. Менестрель порадовался про себя, что Istar Lune (кв.Синий Маг) не слышал его собственной песни: ему эльф меньше всего хотел открывать душу, хотя обида на избранника Эаритэ давно исчезла. - Воистину ты был рожден в счастливый день, Макалаурэ. - Палландо улыбнулся незнакомцу. - Огонь, что горит в твоих песнях, не затушить всем рекам Средиземья, не убить всем дождям, проливающимся над печальными морями на краю земли. - Кто ты, говорящий о счастье тому, чье сердце давно разучилось понимать его язык? - В Благословенной Земле я носил имя Палландо и служил тому, кто когда-то повел эльфов за собой к престолу Сил. Я знаю тебя, Макалаурэ, хотя мой нынешний облик незнаком тебе, и для меня честь и величайшая радость встретить вновь сына Феанаро среди живых. Названный Макалаурэ, склонивший было голову при упоминании одного из Валар, дерзко вскинул ее, когда Палландо умолк. - Неужели служителю Оромэ доставляет радость увидеть того, кого не принимает ни жизнь, ни смерть? Огонь, горевший в моей крови, давно погас, голос, когда-то звучавший под небом Белерианда, сорван. Слишком часто оплакивал я ушедшее, слишком долго ждал ответа, и дни для меня стали вереницей безмолвных теней. - Однако ты все еще жив, Макалаурэ, - мягко напомнил Палландо, и такой свет исходил от его лица в этот миг, что Лингон, справедливый, как всякий эльф, вынужден был признаться себе, что принимает выбор Эаритэ, - такого света и такой силы он не смог бы ей подарить. - Ты жив, и ты помнишь, и память твоя хранит былые дни в их первозданной чистоте и величии. Неправда, что ты разучился петь, - чтобы петь, нужна любовь, о которой тоскует твое сердце. Не в моих силах исцелить твою душу, но в моих силах помочь тебе уйти туда, куда стремится она с тех пор, как в пламени минувших войн сгинули величайшие из эльдар. Я верю в милосердие Валар, верю, что все зло, которое твой род причинил Срединным землям, искупается рыданием струн под твоими пальцами. Лингон, - впервые обратился маг к менестрелю, - что ты знаешь о смерти? Удивленный вопросом авари задумался, затем ответил: - Смерть — это лишь черта, переступая которую, мы открываемся для новой жизни. Это покой, которого заслужила измученная душа. Пока есть предвечный свет, пока ласковый ветер несет дыхание жизни зеленым лесам, все будет продолжаться. - Ответ истинного поэта, - Палландо вновь улыбнулся. - Спой нам, Лингон. Я тебя никогда ни о чем не просил, - тут он прямо взглянул в глаза менестрелю, и тот не опустил взгляд, - я знаю, чего желает твоя душа, и сожалею, что не могу исполнить твое желание, но сейчас я прошу тебя — спой. Спой нам о жизни, которая не заканчивается, о страданиях, которые приведут к свету даже оступившегося, спой нам о надежде, которая ведет нас по пути покоя к свету. Спой нам об эстель, Лингон. И менестрель запел. Казалось, слова этой песни всегда жили в его душе и ждали только подходящего момента, чтобы излиться неудержимо, сплетаясь со звоном струн. Он пел об эстель, которая никогда не покидала его, несмотря на то, что любовь всей его жизни принадлежала другому; об эстель, которая вела старших Детей Илуватара через отмеченные печатью Властелина Тьмы земли, возносила к небесам и вдыхала жизнь в сердца, казалось бы, уже позабывшие о том, что значит биться в полную силу. Он, эльф-авари, никогда не видевший света Благословенных Земель, пел о свете, что сиял над ним в ночном небе, пел, вспоминая рассказы Палландо, о Садах Лориэна, где находят приют измученные души, о гобеленах Вайрэ, где отражается каждая пролитая в тоске о родине слеза... и с каждым его словом свет в глазах Палландо разгорался все ярче, а с лица Макалаурэ, не сводившего взгляда с майа, словно исчезали один за другим все бессчетные века скитаний. И когда Лингон замолчал, придержав струны, сын Феанора глубоко вздохнул и тихо опустился на землю. Легкое дыхание ветра всколыхнуло верхушки трав, с которыми переплелись волосы нолдо, поцеловало пальцы Лингона и растаяло в сумерках. Присевший возле Палландо провел рукой по лицу Макалаурэ, что-то тихо приговаривая, и Лингон на мгновение увидел прославленного певца нолдор таким, каким он был в дни юности мира, когда арфа пела в его умелых руках, а голос звенел серебром и плакал весенним дождем... Из белоснежных камней, в изобилии разбросанных у огибавшей поселение реки, Палландо и Лингон сложили курган над телом, и маг зачаровал это место, чтобы ни дикие звери, ни прохожие с лихими помыслами не потревожили покой ушедшего. Палландо произнес несколько слов, и камни оплел вьюнок. Глядя на обнимающие холодный камень зеленые стебли, Лингон вдруг спросил: - Он когда-нибудь вернется? - Не думаю, - отозвался майа, откидывая за спину темные волосы. Его лучистые глаза были печальны. - Да будет милостив Намо к его душе. Его песни больше не прозвучат в Средиземье, но для тебя сегодня случилось чудо: ты слышал, как играет Макалаурэ, Маглор Феаноринг, первый голос Перворожденных и последний свидетель славы нолдор к востоку от моря... Fin Октябрь 2013 — декабрь 2014