Забвение

Сейчас Джейме в плену у Старков. Наверное, она должна что-то чувствовать. Волноваться, нервничать, ходить из угла в угол и не находить себе места. Писать бесконечное количество писем друзьям и врагам исключительно ради того, чтобы спасти его, вытащить любой ценой из цепких когтей Кейтилин Старк. Плакать ночами в подушку и молиться старым и новым богам, чтобы он остался цел и невредим. Ей все равно. Ей все равно. Ей все равно. Повторять это снова и снова, будто мантру, намного проще, чем признаться себе в собственных слабостях. Она только поднимает подбородок выше и смотрит на всех сверху вниз, упивается властью, наблюдая за жалкими попытками Джоффри управлять страной самостоятельно, без чьей-то помощи и указки. Серсея кривит губы в довольной улыбке, становится похожа на щерящуюся кошку. Но ничтожный карлик не дает ей жизни, травит ее сына. Она мечется будто дикая львица, загнанная в маленькую клетку. Кричит и плачет, стонет по сыну. На Джейме ей плевать. Она ведь давно охладела к брату, ей уже давно дела до него нет. Ей бы на Железный Трон да голову Тириона на пике Красного Замка. И все, больше ей ничего не нужно. Разве только, вернуть Мирцеллу обратно в Королевскую Гавань. Это никогда не была любовь. Лишь похоть. Слепая и бессмысленная. А потом Лансель покидает ее покои, и Серсея остается одна лежать в кровати, перебирать фалангами растрепавшиеся золотые волосы и смотреть в пустоту ночи. На грудь что-то давит, на глаза слезы накатывают. Ей все равно. Ей все равно. Ей все равно. Так можно до бесконечности повторять, убеждать себя. Но слезы дорожками спускаются по щекам, не дают уснуть. В мыслях крутится все одно и то же. Серсея ощущает себя последней дурой. Она презирает себя за свою слабость... а еще за то, что позволила себе думать, будто нисколько не заботится о его жизни. Лежать на этом ложе невозможно, чувствовать липкую сперму Ланселя на своем животе мерзко. И тогда она приподнимается, сдергивает простыню и рваными движениями трет собственную плоть. Чтобы избавиться от этого чувства, чтобы не помнить надоедливого юнца-кузена, лишь недавно покинувшего ее кровать. Лунный свет поблескивает на золотых волосах, проникает через окно в покои. Серсее руки заламывать хочется. Она ненавидит себя за эти чувства, ненавидит себя за эти слабости. Ненавидит Кейтилин Старк и ее бестолкового сынка, решившего, что знает, как вести войну. Ненавидит то, что успокоить ее в подобные моменты может один лишь Джейме, который находится за сотни миль. А жив ли он вообще? Мысль эта назойливой мухой преследует ее с пятнадцати лет. С того самого момента, как он первый раз ушел на войну. - Мне все равно, все равно... - упорно шепчет Серсея, смахивая ладонями слезы. Даже после того, как на животе не остается семени Ланселя, она все еще его ощущает. Липкое, неприятное. Снова и снова Серсея спрашивает себя, зачем пустила его к себе в постель. Зачем попыталась заменить льва этим неразумным котенком? Ноги ступают по холодному каменному полу, начинают неметь. Она путается пальцами в собственных длинных волосах, тянет локоны, дергает. Перед глазами пляшут те же картины, что и семнадцать лет назад. Ночью сознание будто измывается, демонстрируя все возможные варианты его смерти. Она может твердить хоть ежесекундно, что ей все равно. Только он является неотъемлемой частью ее жизни. Она эмоционально более зависима от него, чем он от нее. Он нужен ей сильнее, как бы сильно она не отрицала этого. Вероятно, поэтому держать лицо уже не получается. Серсея становится все более раздражительная, постоянно срывается на Тирионе, на Ланселе. Ей кричать хочется обезумевшим голосом. А потом вдруг приходит мысль, что его уже давно нет в живых. Совершенно безосновательная мысль. Но и опровержения у нее нет. Того, что бы успокоило, заставило поверить во что-то. Надежду бы вселило. У нее нет никаких сведений, совершенно ничего. Где он, что с ним и как - ей не известно. Серсея накидывает на обнаженное тело какой-то слишком простой халат, который не идет в сравнение ни с одним из ее роскошных платьев. Босые ноги ступают по камню уверенно, на балконе ветрено, и все тело холодит, мурашками покрывается. Она опирается руками на парапет, делает глубокий вдох и прикрывает глаза. Кажется еще секунда, и его ладони проведут по плечам, коснутся талии и замрут, горячие губы коснутся обнаженного плеча, а гортанный шепот заставит вздрогнуть всего из-за одной фразы: «Сегодня ужасно холодно, любовь моя, не стой на ветру». Только ничего из этого не происходит. Серсея лишь облизывает пересохшие губы и устремляет взор в пустоту. Шелк еще сильнее холодит кожу, ладони неприятно липнут к мрамору, напоминая о побывавшем в ее постели любовнике. Все это было не то. Ни один из них не смог заменить его хоть на мгновение. Она может бороться с собственными чувствами, сопротивляться им. Но не признать она не может: ей нужны эти изумрудные глаза, пытливо вглядывающиеся в черты ее лица; ей нужны эти шероховатые ладони, требовательно прижимающие ее тело ближе; ей нужны эти губы, настойчиво впивающиеся в ее собственные. Ветер усиливается, но уходить обратно в покои Серсея не собирается. Она продолжает все так же стоять, упрямо всматриваясь в черноту ночи. И глаза напрягает до такого состояния, что они болеть начинают. Губы изгибаются в какой-то почти безумной улыбке, она трясет золотой гривой вьющихся волос и смотрит в эту режущую глаза темноту. Только сколько ни смотри, желаемого не увидишь. Тяжесть его тела всегда была такой правильной, естественной. Приятной. Слияние двух тел в одно и рваное дыхание в унисон. Все было так нужно и необходимо. Даже когда с губ срывались последние стоны, хотелось замереть, забыться на мгновение и превратить все это в вечность. После других в покоях стоит неприятный запах секса, его вытравить быстрее хочется, забыться. Рядом с Джейме же хотелось не выбираться из постели, так и лежать, прижавшись друг к другу, можно даже без слов. Она почти никогда не позволяла себе подобного, выпроваживала его да побыстрее, чтобы никто ничего не заметил, не заподозрил. Ей все равно. Ей все равно. Ей все равно. Серсея делает глубокий вдох, со свистом втягивает побольше воздуха ноздрями. Резко разворачивается и возвращается в покои. Ей неприятно ложиться в эту кровать, противно зарываться в эти подушки. Тогда она стягивает тяжелое одеяло, заворачивается в него и ложится на небольшой диванчик. Совсем как много лет назад, когда была еще совсем девчонкой. Сон идет не сразу, расслабиться не получается. Что-то точит внутри, болезненно напоминая о своем существовании. Но королева-регент измотана, забытье принимает ее в свои надежные объятия. Ей снится кровь и выпотрошенные внутренности. Шевельнуться она не способна; остается лишь стоять и смотреть. Кто-то снова и снова убивает одного и того же человека где-то вдали. Так темно, что она не может увидеть лица, даже фигуру разглядеть. И воняет сыростью, плесенью и гнилью. «Я вс-с-сегда с-с тобой. Вс-сегда в твоем разуме. С-смотри...» Шипящий, свистящий голос. Незнакомый и такой пугающий. По телу пробегает дрожь, обволакивает и захватывает полностью. Она слышит булькающий звук, а потом замечает, как кишки вываливаются на землю, внутренности образуют кровавое месиво. Тошнота подступает к горлу, но она даже отвернуться не может. Все смотрит и смотрит, как в очередной раз тот человек извивается от боли и кричит словно в вакууме. Она не слышит ни одного звука, кроме этого паршивого шипения прямо над ухом. Прямо в самом мозгу. Где-то глубоко внутри сознания. «С-смотри!..» Тогда ей удается сделать шаг. Сначала один, потом другой. Ноги ступают по чему-то скользкому и противному на ощупь. Кожа ступней касается чего-то мерзопакостного, она понимает, что лучше не смотреть под ноги, но все же опускает взгляд. Человеческие органы. Выпотрошенные, разорванные, окровавленные. Она давит глубоко внутри себя надсадный крик, прижимает ладонь ко рту и тихо скулит, почти неслышно, почти не по-настоящему. Еле отрывает взгляд от пола и продолжает идти вперед, хлюпая ногами, загребая кровавую жижу. Такое чувство, что она идет целую вечность. Ничего не меняется: все те же склизские ошметки под ногами, та же чернота перед глазами и отчаянное желание поскорее увидеть то, что находится впереди. Она доходит, останавливается и замирает. Наконец, она видит лицо того, кто столько раз умирал у нее на глазах, испытывал дикие муки и беззвучно кричал. Джейме. Он лежит в луже собственной крови. С распоротой грудью, раскуроченным животом. И хрипит. Так, что уши заткнуть хочется, чтобы не слышать. Из его глотки рвется булькающий звук, смешивается с этой хрипотой, а глаза такие стеклянные, совершенно неживые. И она кричит. Долго, словно обезумевшая, дикая. Будто в агонии. Пока голос не срывается. Пока не хочется порвать ногтями собственную грудь. Просыпается она в поту. Солнце освещает всю комнату, бьет прямо в глаза, достает своими лучами до каждого уголка. Серсея садится и проводит ладонью по лбу. Нужно некоторое время, чтобы выровнять дыхание. Слишком реальные сны, почти ощутимые тактильно. Настолько, что после них отмыться хочется. Она выскальзывает из своеобразного кокона из одеял и касается ступнями пола. Холодный и отчего-то напоминает склизский пол из кошмара. Она резко одергивает ноги, подбирает под себя. А потом мысленно ругает себя за глупость, за малодушие. Полно, не девочка уже давно, чтобы пугаться всяких снов, вздрагивать от кошмаров. Как только с туалетом покончено, она отправляет служанок прочь. Не подпускает к себе никого, лишь молча сидит в своих покоях и перебирает старые, но дорогие сердцу вещи. Драгоценностей у нее много, камней, золота - всего в достатке. Но к ним она относится почти безразлично. Не отрицает, что они красивы, но и не восхищается до полуобморока. Намного более ценными кажутся какие-то незначительные мелочи. Жемчужное ожерелье, которое давно уже стало ей маленьким, подаренное леди-матерью бесконечное множество лет назад. Или ракушка, найденная на берегу моря, недалеко от Утеса Кастерли. Они с Джейме тогда нашли две одинаковые, он свою потерял уже через месяц, а она хранит свою до сих пор. Вот же глупость какая! Ей все равно. Ей все равно. Ей все равно. Серсея повторяет себе снова и снова, что на нее так повлияла смерть Джоффри, что грудь ей сдавливает смерть старшего сына, ее первенца. Ей хочется впиться пальцами в глотку Тириона и с особым садизмом наблюдать за тем, как тот хватает ртом воздух, как лицо его сначала синеет, а потом начинает бледнеть. Она хочет почувствовать спазмы его мышц под своими пальцами, увидеть, как взгляд стекленеет, а жизнь покидает ненавистного младшего брата. И она бы не выпустила его шею до тех пор, пока не была бы уверена на все сто процентов, что он умер, навсегда покинул этот мир. Ей хочется убить его собственными руками. За то, что он посмел лишить жизни ее сына. За то, что он уже второй раз отнимает жизнь у близких ей людей. Она ненавидит его каждой клеточкой тела, всем своим существом. Она бы отдала все, что угодно, только бы увидеть его смерть, а перед этим заставить страдать. Так, чтобы он просил об избавлении. Чтобы смерть для него была легче жизни. Чтобы он побледнел, осунулся и воздух свистел в его легких. И вот тогда, тогда она придушит его собственноручно. Сучка Старков сбежала. И теперь уже Серсея вспоминает про них всех - про этих волков Винтерфелла. Она ненавидит их ничуть не меньше, чем Тириона. Потому что у них Джейме. Потому что они нашли ее болевую точку и давят на нее, не переставая. Хорошо еще, что они сами об этом не знают. Порой ей хочется гортанно рассмеяться безумным смехом и закричать: «Головы! Принесите мне их головы!» У ракушки поверхность гладкая, приятная. Ей нравится скользить по ней пальцами, рассматривать и тереть. Это отвлекает, на несколько мгновений заставляет отвлечься от мыслей. Двери открываются, Серсея оборачивается на этот звук. - Что происходит? - пытливо спрашивает она. Никто не отвечает. Только двое стражников заходят внутрь и ставят большой и тяжелый сундук на пол рядом с ней. Серсея вскакивает на ноги, с опаской смотрит на вещь, потом на вошедших. - Что это? - снова спрашивает она, потом не выдерживает: - Я требую отчета, немедленно! - Нам не сказали, ваше Величество. Велено доставить лично вам, - отвечает один из стражников. Серсея непроизвольно отшатывается от сундука, на все ее тело будто что-то давит сверху, она чуть оседает. Нет, только не это. Только не то, о чем она думает! Она хочет казаться сильной, хочет быть сильной. И снова те же слова, как мантра. Ей все равно. Ей все равно. Ей все равно. Нет, ей не все равно. Никогда не было, вряд ли вообще будет. К сундуку она идет твердо и уверенно, только во всем теле вдруг ощущает слабость. Ее словно болезнь подкосила. Но она должна узнать, что это, должна увидеть. Серсея садится рядом с сундуком. Пальцы трут поверхность крышки, находят небольшой странный замок. Она на мгновение задумывается, почему не приказала открыть кому-то его, чтобы не делать этого самой. Слишком поздно. Руки откидывают крышку, лицо искажает гримаса ужаса. Она кричит громче, чем во сне, надрывает глотку, но не может успокоиться, ее трясет до изнеможения. Начинается истерика, не поддельная, не фальшивая, самая настоящая из всех возможных. Старки прислали голову Джейме. Руки все еще держат крышку сундука, а взгляд прикован к мертвым тканям. Лицо его грязное, испачканное в глине и дерьме, но страшно даже не это. Ужас наводит серый оттенок кожи, местами даже зеленеющий. Такой бледный, мертвенный. Серсея подносит трясущиеся пальцы к губам, зажимает себе рот ладонью, но стоны все равно вырываются наружу. С каждым днем ей все хуже, она впадает в состояние апатии. Не хочет никуда выходить, не хочет никого видеть. И выражение лица у нее такое бесстрастное и равнодушное, будто она стала копией своего отца. Тайвин ничего не говорит, он, кажется, и не заметил, что его сын умер. Он, кажется, и не заметил, что его дочь медленно лишается рассудка. Тайвин все играет в игру престолов, лавирует в политике и преуспевает почти во всем. Ночами ей кажется, что кровать прогибается на другой стороне. Заплаканная, она просыпается с именем погибшего брата на губах. И когда осознает в который раз, что его больше нет, снова начинает реветь. Подушки уже давно насквозь пропитались ее слезами. Смерть Джоффри, смерть Джейме - все смешалось в одно большое горе, выхода из которого она не видит. Лишь обхватывает себя руками крепче, или впивается ногтями в собственную плоть так сильно, как только может. Чтобы не забыться, чтобы помнить, что все еще жива. Стража слышит, как ночами королева-регент ревет раненым зверем, иногда во сне разбивает чашу для умывания, стоящую рядом с ложем. Эту чашу уже столько раз заменяли, но приходится ставить новую и новую. Она неосознанно бьет их во сне, задевает руками. Все шепчутся, но никто не решается произнести этого вслух. Но все меняется. Серсея будто оживает, снимает с себя траур и снова наряжается в дорогие одежды, носит все более роскошные украшения. Она ведет всю ту дворцовую жизнь, что и положена ей по статусу. Только вместо лица теперь маска, холодная, неживая. Напоминающая придворным Тайвина Ланнистера. Все больше людей королева казнит, все больше крови требует. И постоянно присутствует на казнях. С садистским упоением смотрит, как сталь рассекает человеческую плоть. Меч рубит шею, не с первого раза чаще всего, кровь, густая и вязкая, брызжет во все стороны. Звуки. Эти звуки мясников. Удары стали по мышцам, по костям. Серсея жадно облизывает губы и смотрит, оторваться не может от того, как очередная голова отделяется от туловища. В народе начинают шептаться, все чаще и чаще можно услышать в городе людей, вспоминающих Безумного короля. Каждую ночь Серсея мечется в кровати, не может найти упокоения во сне. Ей снится кровавая жижа, снится месиво из раздробленных костей и выпотрошенных внутренностей, разодранных на мелкие кусочки мяса. Только один раз, когда она проваливается в забытье, она не видит бесконечных смертей. Она вообще ничего не видит. Только темноту, от которой глаза болят. Уже знакомые шероховатые ладони ложатся на ее талию, прижимают к крепкой мужской груди. Знакомый грудной голос шепчет: - Ты утомилась, родная. Тебе отдохнуть нужно. Она даже насладиться мгновением не успевает, как что-то резко вырывает ее из сна, заставляет проснуться с диким воплем. Пальцы мнут подушку, а голос снова срывается. Безумие. Оно обуревает ее, не дает забыться ни на секунду. Можно обмануть народ, лорда-отца. Можно обмануть даже саму себя. Но не безумие. Эта тварь плотно забирается в сознание, въедается в каждую мысль, плодит свою черноту и травит. Их всегда было двое, теперь же она осталась одна. Серсея чувствует, как сходит с ума из-за этого. Она не брата потеряла, не любовника. Старки лишили ее второй половины. Целой ей уже никогда не стать. Ей не обязательно слушать шепот за спиной, она сама знает, что становится безумна. Ей бы найти свое забвение, впасть в него и никогда не возвращаться. Ей бы лишь найти его. Так проще, так милосерднее. Каждую ночь ее будто наизнанку выворачивают, выкручивают, давят на каждый миллиметр тела. Она уже терпеть не может. Слабая. Серсея Ланнистер вдруг осознает, что вся ее сила - показная, что на самом деле она безумно слаба без своей второй половины.