The Inquisitors' Tales

      Ничто не выдает в Рэллане ту вздорную эльфийку, какой она была несколько лет назад. Холодный взгляд, прямая спина, вычищенный доспех со знаком Инквизиции, разве что не сияющий на солнце нагрудник, — лишь шрамы на переносице и лбу да волосы, полыхающие не хуже пожара, остаются прежними.       Истиметориэль, хранительница клана Лавеллан, знает, что одна из ее лучших охотниц когда-то хотела покинуть своих сородичей, чтобы стать окончательно самостоятельной и независимой. В отличие от многих сверстников, Рэллана не проявляла интереса или хотя бы должного уважения в отношении к эльфийского наследия, плевала на вековые обычаи и разве что не высмеивала богов — по крайней мере, во всеуслышание. «Не Андруил направляет стрелу, а мои пальцы. Не она заставляет оленя не услышать моих шагов, а умение бесшумно подкрадываться, — заявляла она, поджав губы и прищурившись в пылу очередной беседы, неизменно оканчивающейся спором; и неважно, с кем Рэллана спорила на этот раз — со сверстниками, со стариками или с хранительницей: почтения от этого у нее не прибавлялось. — Андруил позабыта всеми, кроме нас, но даже нам она не помогает».       Сейчас в Рэллане от той вздорной девчонки не остается почти ничего. Со временем Истиметориэль удалось привить ей почтение к прошлому и научить пониманию того, что именно оно их объединяет. Нельзя скитаться десятилетиями по лесам и не подвергать сомнению нужду в этом. Не гордость заставляет долийцев кочевать — но вера. Бремя же Вестницы шемленской пророчицы лишило Рэллану хлещущих через край дерзости и наглости. Теперь она — спасительница и утешительница, защитница и предводительница.       Только вот лицо у Рэлланы — чистое, будто бы нетронутое временем, и следов валласлина на нем нет вовсе, только старые и уже зажившие шрамы на переносице и лбу.       — Неужто ты уверовала в чужого бога, дален? — спрашивает Истиметориэль, качая головой — без приветствия или объятий, будто бы не она держала когда-то маленькую Рэллану на руках; чего-то такого она и ожидала, несмотря на глупые надежды и ожидания. — Или совсем перестала верить в наших?       — Нет, хранительница. Я увидела своими глазами... — замолкает на полуслове Рэл, но, вопреки словам, широко улыбается и разве что не смеется, хотя в ее голосе слышится нескрываемая даже горечь и почти детская обида. — Лучше бы нам забыть о таких богах и придумать новых.       По Скайхолду больше не гуляют ветра, проникающие в обрушевшиеся стены, но ранняя весна не радует теплом, и Рэллана кутается в плед прямо поверх доспеха — и нагрудник под поистрепавшейся тканью почти не сияет. Инквизиция празднует, и потому ее главе позволяются некоторые послабления: победившая древнего тевинтерского магистра, вздумавшего захватить мир, имеет на это право. Кажется, пожелай Рэллана — и люди позволят совершить ей Священный Поход на Орлей, чтобы отбить Долы. Естественно, она этого не делает.       — Фен’Харел одурачил тебя, дитя, направив по ложному пути. — Истиметориэль хмурится, осознавая, что вновь начинает один из тех разговоров, которые никуда не приводят — во всяком случае, их.       В свое время для каждого у нее находились нужные слова: кому-то требовалось утешение, кому-то — совет. Рэллана же, казалось, всегда мечтала лишь об одном — чтобы от нее отстали. Самостоятельная, немного озлобленная, самоуверенная, отчего-то ее злость была направлена не на чужаков, но на своих.       — О да, Фен’Харел, — вместо гневной тирады или обвинения смеется Рэл; лицо у нее, худое, даже осунувшееся, словно иссушенное, идет красными пятнами от нехватки воздуха. — Именно он.       Она сильно изменилась — будто стала старше на целую жизнь. Ей больше не нужно кого-то обвинять, или спорить, или что-то доказывать: Рэллана знает, и это не требует каких-либо дополнительных пояснений.       Истиметориэль смотрит на нее с удивлением, а Рэллана улыбается ей вновь — на этот раз криво и горько, и холодно, и вежливо.       Хранительнице кажется, будто за ее плечом из самой Тени в этот момент рычит, скалясь и обнажая клыки, Ужасный Волк.