Алиса

Я медленно шла по улице, название которой мне было неизвестно из-за того, что старая черная краска, которой пишут номера домов и названия улиц, почти стерлась, что вызывало некоторые трудности в определении своего местоположения. Даже номера домов читались с трудом. В этот погожий зимний денек – один из редких погожих дней, - город как будто преображался, на несколько часов сбрасывая с себя оковы мрачности и чего-то еще; в это время, пока небо не было скрыто свинцовыми облаками, казалось, преображались даже люди. Обычно угрюмые, вечно куда-то спешащие, как будто на время забывали о своих делах и заботах, наслаждаясь голубым безоблачным небом. Но все это исчезнет к вечеру, когда как-то совсем незаметно, а потом все больше и больше, тучи будут наползать на голубизну неба, скрывая его от глаз простых смертных, и вновь город станет серым и мрачным, а яркая неоновая реклама в угасающих остатках дня будет все так же зазывать покупателей. Все так же будет привлекать внимание своими яркими цветами и постоянным морганием вывесок, сменяющих цвета каждые несколько секунд. Но до этого пока было далеко. Даже мое настроение, обычно плохое, сегодня было почти на высоте. Впервые за долгое время мне не хотелось домой, и я подумала, что не случится ничего страшного, если после пар я немного прогуляюсь по городу, подышу воздухом, зайду в пару магазинов, может быть даже куплю себе что-нибудь. Насколько я могла судить, до ближайшего относительно приличного магазина, где был хоть какой-то выбор, было около минут двадцать ходьбы или что-то в этом роде. Не так уж и много, учитывая, что я несколько раз совершенно произвольно сворачивала в различные переулки, проходя иногда дворами, а затем вновь возвращаясь на крупные улицы-артерии. Постепенно в моей голове созрела одна идея, воплотить которую я планировала через несколько месяцев, ближе к весне или вовсе весной, когда снег начнет таять и можно будет ходить без шапки. А идея была в том, чтобы зайти в парикмахерскую и покрасить прядь волос на челке в белый цвет. Так сказать, сменить образ. Я примерно знала, сколько это стоит, но потом, проверив содержимое кошелька и баланс на карточке, куда мне перечисляли символическую стипендию, пока не хватало, что автоматом означало, что даже такой небольшой внешний апгрейд мне пока недоступен. Придется довольствоваться малым и начать с чего-нибудь попроще. Например, можно было зайти в магазин и купить себе новые митенки. Совершенно логично появился вопрос: а стоит ли это делать сейчас? Так ли мне это нужно в данный момент времени? Я решила, что пока рано. Куплю позже. Впереди показался перекресток и люди, ожидающие разрешающего сигнала светофора, чтобы перейти дорогу. Подойдя ближе, я увидела на перекрестке побирающегося хромого мужчину неопрятного вида. Не знаю, почему, но я обратила не него внимание; скорее всего из-за того, что он выбивался из общей картины. Вблизи мужчина выглядел жалко. Возможно, намеренно, чтобы больше подавали, а возможно и нет. Возможно, он и правда находится в затруднительном положении, и чтобы хоть как-то выжить, ему приходилось просить милостыню. Пока горел красный, а машины ехали на разрешающий сигнал светофора, бомж – а я почему-то на все сто была абсолютно уверена, что он именно бомж, - возвращался к пешеходному переходу, чтобы в сотый или тысячный раз за день повторить свой цикл, который он повторял до этого уже много раз, и который ему предстоит сделать еще не один день, не один год. И так будет продолжаться до тех пор, пока он сможет просить милостыню. Пройти между машинами в надежде, что кто-то из проезжающих водителей откроет окно и даст несколько монет. Когда я подошла к переходу, там горел красный свет, запрещая пешеходам идти. Я посмотрела влево, где сильно выделяясь своими размерами, ехал тягач, извергая из выхлопной трубы клубы густого черного дыма, что явно свидетельствовало о том, что машина загружена под завязку и ей тяжело ползти в гору, но все же грузовик ехал. Попрошайка по обочине вернулся к пешеходному переходу и стал ждать вместе с нами. Люди бросали на него косые взгляды, но мужчина не обращал на косые взгляды никакого внимания, видимо, привык уже. Для машин загорелся красный, и те послушно встали, давая теперь пешеходам перейти на другую сторону улицы. Грузовик замер, остановившись позади «восьмерки», качнув белой кабиной, и в этот момент красный свет сменился на зеленый, и пешеходы пошли, и я вместе с ними; бомж же пошел между машинами, протянув руку в надежде на доброту и жалость водителей. Надеясь, что кто-то из них сжалится и подаст ему хоть немного. Переходя улицу, я еще не знала, что буквально меньше, чем через минуту, я стану невольной свидетельницей смерти этого человека. Хотя, свидетельницей – это сильно сказано. Цепочка событий, приведших к этому, уже была запущена в тот момент, когда груженый тягач подъехал к светофору. Первым и единственным сигналом, заставившим меня остановиться на противоположной стороне дороги стали наушники. Не дойдя до середины дороги, я вдруг поняла, что при каждом шаге правой ноги, в левом наушнике пропадает музыка. Когда я дошла до противоположной стороны, я отошла к обочине, чтобы не мешать другим людям, достала телефон и попыталась понять, как бы лучше расположить телефон в кармане так, чтобы провод как можно меньше гнулся. Так я и стояла спиной к дороге и к счастью не видела сам момент наезда, а даже стой я к перекрестку лицом, я бы даже не поняла, что случилось, если бы кто-то из пешеходов не заорал во весь голос «стой, блять». Я инстинктивно обернулась и увидела поворачивающий вправо тягач. Он поворачивал медленно. Затем тот же мужской голос опять истошно заорал «да стой ты, еб твою мать». Машины позади тягача стояли, одна из них начала сигналить, но это ни к чему не привело. И только когда грузовик повернул, я увидела, что между первым и вторым колесами прицепа застряло что-то очень сильно похожее на человека. Мне хватило несколько секунд, чтобы понять, что это тот мужик с перекрестка. Видимо, он неправильно рассчитал время, когда ему нужно возвращаться к обочине, чтобы не мешать машинам, а вдобавок еще и поскользнулся, неудачно упав под колеса груженого полуприцепа. Первое колесо благополучно проехало по мужчине, но на этом ничего не закончилось. Его зажевало между первым и вторым колесами, а водитель этого даже не почувствовал, продолжая вести свой грузовик. Лишь крики пешеходов и гудки других автомобилей заставили его остановиться посреди дороги и включить аварийку. Когда грузовик остановился, я с противоположной стороны улицы увидела, как снег под колесами начал пропитываться кровью. Меня затошнило, и я почувствовала, что сейчас меня вырвет. Я отвернулась. Желудок был не на своем месте, а сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Ноги стали ватными, а колени задрожали. Как и руки. Я, чтобы успокоиться, посмотрела на них. Кисти рук ходили ходуном и я не могла ничего сделать, чтобы унять дрожь. Звуки вокруг стали какими-то другими, не такими, изменились, как будто перед грозой. Желудок уже не так сильно порывался избавить от того, что там переваривалось, но все же мне было нехорошо. Свет вдруг стал слишком ярким, как будто кто-то выкрутил солнце на максимум. Невыносимо ярким. -Девушка, вам плохо? – Услышала я мужской голос и повернулась к прохожему. Тот резко изменился в лице на секунду, а затем повторил свой вопрос: - Вам плохо? Вы вся бледная, как Смерть. -Машина. Сбила человека. Много крови, - отрывисто сказала я, а затем резко отвернулась в сторону и рассталась с содержимым желудка, извергнув все на обочину. Все до последней капли. Прямо на белый снег, ставший теперь коричневым. Я сплюнула несколько раз, и, удостоверившись, что в ближайшее время не сблюю еще раз, решила теперь взглянуть на этого человека. Это был мужчина, едва переступивший порог тридцатилетия, как мне тогда показалось, но точно я не была уверена, тем более в такой ситуации. Не каждый день почти на твоих глазах грузовик превращает человека в фарш, а снег – в клубничное мороженое. Мужчина с волнением смотрел на меня и не знал, что делать, и винить его было нельзя. Я бы в подобной ситуации тоже наверняка бы замешкалась. В двух словах я объяснила ситуацию, да и по его словам он сам недавно подошел сюда. Слышал крики, но не думал, что здесь что-то серьезное. -Я думал, тут какая-то потасовка, - сказал он мне. – Алкаши подрались или еще что-то такое. Было видно, что он хочет помочь, но не знает, как это сделать. -Вы все еще бледная. Давайте я вам Скорую вызову, - предложил незнакомец. -Не стоит, - вежливо сказала я. – Со мной все в порядке, сознание терять я вроде бы не планирую. А вот от воды я бы не отказалась. Незнакомец ушел и вернулся через несколько минут, держа в руке минералку. Я промыла рот от остатков непереваренной пищи, поблагодарила его и хотела уже дать ему денег за воду, но тот вежливо отказался и еще раз предложил вызвать Скорую, потому что по его словам, я все еще была бледная, как Смерть. «Вам только черного балахона и косы не хватает», - сообщил он мне. Я не решалась обернуться и посмотреть, что же там сейчас происходит. До моих ушей доносились лишь причитания и плач, разбавленные шумом проезжающего автотранстпорта. Иногда сквозь женские завывания «да как же так», «как Бог мог такое допустить», доносились и мужские возгласы, преимущественно матерные. Я все же пересилила себя и украдкой посмотрела назад. Увидела только стоящий на дороге тягач, моргающий аварикой и толпу людей рядом с ним. Мужчина, принесший мне бутылку воды, настоял на том, чтобы проводить меня хотя бы до лавочки. Я согласилась. Пока мы шли, я в общих чертах обрисовала ему ситуацию. Он шел рядом и иногда сокрушенно качал головой. -Человеческая жизнь хрупка. Очень хрупка, - говорил он. – Ей нужно дорожить. Вот он… -Я думаю, он умер, - без каких либо эмоций сказала я. – Там было слишком много крови на снегу. Слишком. Я опять невольно прокрутила этот момент, когда тягач остановился, и из-под колес, где застрял бездомный, сразу же полилась кровь прямо на укатанный снег, растекаясь большой лужей. Наверное, первое колесо раздавило ему лицо, сломало челюсть, или еще как… Но крови там действительно было много. Чем дальше мы отходили от места происшествия, тем легче мне становилось. Но все равно я ловила себя на мысли, что раз за разом прокручиваю в памяти тот фрагмент, когда тягач останавливается и на снег начинает вытекать кровавая лужа. «Он умер», - мысленно повторяю я, а затем вновь по кругу: тягач замирает на дороге, начинает моргать аварийной сигнализацией, и кровь хлещет на снег из тела бомжа, застрявшего между первым и вторым колесом полуприцепа. Мы прошли еще около ста метров, прежде чем нашли лавочку. Мужчина несколькими движениями рук очистил ее от снега. Я села. -Как я выгляжу? – Спросила я. -Уже лучше, ответил он. Вы далеко отсюда живете? -Нет, не очень, - ответила я. Я сказала правду. До дома мне было идти минут пятнадцать через дворы. Убедившись, что со мной все в порядке и что я не нуждаюсь в помощи, незнакомец ушел. Я посидела на холодной лавочке с минуту, пока мужчина не растворился в толпе безликих прохожих, и подумала, что нельзя сидеть на холодной лавочке. Я встала и пошла домой. Пошла как в тумане, медленно шагая по заснеженной улице, ощущая себя призраком. Я все не могла заставить себя перестать думать о том, что недавно произошло на перекрестке, где тягач раздавил человека. Раздавил попрошайку, просящего милостыню у водителей, стоящих на светофоре. Поскользнулся ли он, или пытался увернуться от начавшего движение автомобиля – неизвестно. Известно только, что теперь он там, между колесами полуприцепа. Раздавленный и наверняка мертвый. Теперь для него все закончилось навсегда. *** День неизбежно подходил к концу, сдавая свои позиции набиравшей силу ночи, людей на улице стало больше, все они торопились домой, в тепло. Каждый день у них было одно и то же. Каждый день проходил как под копирку, различаясь лишь датами, впрочем, как и мои дни. Все шло тихо и размеренно. Фонари еще не зажглись. Я решила, что как только они зажгутся, я пойду домой. С момента происшествия прошло уже около полутора часов, и сейчас все это уже не казалось мне чем-то страшным, как в первые секунды. Поразительно. Сейчас, по прошествии некоторого времени, я уже могла относительно сносно проанализировать ту ситуацию. Мне думалось, что попрошайка просто поскользнулся и упал под полуприцеп. Роковое стечение обстоятельств, положившее конец его несчастной жизни, в которой тот вынужден был вести свое жалкое существование, надеясь на редкие подачки от людей, которым по большей части абсолютно без разницы на обычного бродягу. А теперь его нет. Очень скоро об этом событии все забудут, как о страшном сне. Скоро и я забуду об этом. Сначала буду вспоминать об этом все реже и реже, а спустя какое-то время воспоминания об этом событии навсегда исчезнут из моей памяти. Надеюсь. Мне хотелось на это надеяться. Когда зажглись фонари, я поспешила домой. Родители, наверное, уже дома и гадают, где же я. Мама как всегда переживает больше всех; папа тоже волнуется, только не показывает это, чтобы выглядеть сильным, и чтобы утешить маму. Пожалуй, я никогда не смогу привыкнуть к этому. Зазвонил телефон. Я достала новый мобильник из кармана и увидела, что мне звонит мама. Я провела пальцем по экрану и поднесла трубку к уху. -Алло. -Привет, Алиса. Ты где? – Мама почти всегда задает этот вопрос. Я почему-то уверена, что она еще старается прислушаться к шуму вокруг меня, чтобы быть уверенной, что я сейчас не где-нибудь на крыше многоэтажки в нескольких метрах от края, готовая отправиться в недолгий полет. -Мам, я скоро приду, - пообещала я. – Купить что-нибудь по пути? -Нет, не надо, дома все есть. Приходи, ужинать будем. -Уже иду, - улыбнулась я, совсем позабыв о том, как из израненного тела на снег льется кровь, сильно контрастируя на свету. Через десять минут я уже подходила к дому, идя через плохо освещенный двор. В этой холодной зимней тишине скрип снега под ногами звучал особенно громко. *** После долгой прогулки, я была рада оказаться дома, в тепле, где вкусно пахло едой, и где меня ждали. -Всем привет, я дома! – Воскликнула я. -И тебе привет, - ответил папа. Судя по звукам, он смотрел телевизор. -Наконец-то пришла, блудная дочка, - сказала мама, выходя из комнаты. – Где так долго была? -Сначала гуляла, а потом увидела, как сбили человека. -О Господи, - выдохнула мама. – Насмерть? -Думаю, да. Там было очень много крови. *** Покончив с приветствиями, я сняла верхнюю одежду и прошла в свою комнату, вспоминая по пути кровавый снег под колесами полуприцепа. Сейчас, по прошествии нескольких часов с момента происшествия, это воспоминание уже не вызывало у меня такой паники, как раньше, да и желудок больше не бунтовал. Стресс прошел, но я подозревала, что ночью, когда наступит тишина, когда все уснут, и ветер как всегда будет тоскливо завывать у меня за окном, я вспомню. Я все вспомню и буду лежать в полной темноте, борясь с желудком за удержание ужина в себе. Я переоделась в свою излюбленную домашнюю одежду: старые рваные джинсы и футболка, и прошла в кухню, где уже сидел папа, а мама стояла у плиты. -Кто первый в очередь? – спросила она, ожидая, когда мы соизволим подать ей свои тарелки, чтобы получить свою порцию вкусного борща. Домашнего, с мясом. -Я первая! – почти крикнула я, опередив папу, который лишь улыбнулся. Мы сели за стол. Какое-то время сидели молча. Родители не решались первыми начать разговор о том, что я видела сегодня, а мне не очень сильно хотелось об этом говорить. Во всяком случае, сейчас, пока воспоминания еще слишком свежи и подробны. Я опять вспомнила мужской крик «стой, блять», и почувствовала, как мои руки, спина, а потом и все тело покрывается мурашками. Только сейчас я представила, что мог видеть тот неизвестный обладатель голоса, когда кричал ту фразу. Видел ли он, что произошло на самом деле? Пожалуй, да. И это было страшно. Страшно от того, что ты видишь, что происходит, понимаешь, что происходит, но не можешь ничего сделать. Наверное, тот неизвестный чувствовал то же самое, что и мой отец, когда пришел домой раньше обычного и обнаружил меня в кровавой ванне. -Кто последний, тот моет посуду? – спросила я. *** Поговорить о произошедшем мы смогли только во время чаепития, чтобы не портить аппетит. Рассказывая родителям об увиденном, я постоянно прокручивала в голове эти события, умолчав о неизвестном человеке, который интересовался моим самочувствием, и который купил мне бутылку воды, которую я благополучно выпила по пути домой. Мне думалось, что теперь придется пару-тройку раз посетить психолога или психиатра – я все время путаюсь, кто есть кто, - чтобы квалифицированный врач задал мне свои вопросы и понял, что со мной все в порядке и в порядке ли вообще. Лично я чувствовала, что я в норме, но это могло быть далеко не так. Порой неизлечимо больные и психи тоже чувствуют себя нормально. Неизлечимо больной я не была, а вот была ли я психом… Хороший вопрос, ответ на который не знала даже я сама, и признаться честно, знать не хотела. Меньше знаешь – лучше спишь. Слушая мою историю, мама все время тяжко вздыхала, как будто сама видела то, что видела я, или же у нее было настолько богатое воображение, что она, возможно, увидела там то, чего в реальности не было. Возможно, дорисовала мысленным взором еще больше крови, еще больше ужаса, представила смерть того попрошайки еще более жестокой и мучительной. Папа же слушал это спокойно, я бы даже сказала безразлично, но он слушал – это было видно по его глазам, а еще по его привычке гладить свои щеки. Этим жестом он как будто бы проверял, не пора ли ему побриться, и только я знала, что означает этот непроизвольный жест. Я помыла посуду, затем, покончив, наконец, с делами, прошла в свою комнату. После всего этого мне очень хотелось остаться одной, побыть в тишине, чтобы никто не мешал мне погрузиться в свои мысли. Я включила ноутбук, выключила в комнате свет, и вошла в ВК, точно зная, что сообщений от Чижова я сегодня точно не увижу. Не увидела. *** Наверное, у каждого есть хотя бы один виртуальный друг, который тебе ближе самых родных людей. Именно ему ты можешь доверить те секреты, которые держишь в строгом секрете даже от себя, чтобы случайно не проговориться. Такой друг был и у меня. А у него была я. Думаю, не стоит говорить, что жил он не в том же городе, что и я, а за несколько тысяч километров. Он поддержал меня, приободрил, как мог, и от этого мне стало тепло на душе. Я поймала себя на мысли, что хотела бы как-нибудь с ним встретиться, прогуляться, сходить куда-нибудь, но это были мои несбыточные на данный момент мечты. Весь остаток вечера мы общались, шутили, но меня не покидало странное чувство несправедливости. Мне казалось, что я не должна после всего увиденного сегодня писать то, что писала ему. «Я и дожить-то до этого дня не должна была», - невесело промелькнула мысль в голове. Неприятная мысль, как снег, попавший под воротник и теперь спускавшийся жутким холодом от шеи, по спине и ниже. Я попыталась отогнать от себя эту ассоциацию. Уже ночью, лежа в кровати, я опять вспомнила события уже ушедшего дня, но попутно я вспомнила и еще кое-что. В деревне, куда я ездила летом, но не в то лето перед попыткой суицида, а на несколько лет раньше, там произошла одна история. Не слишком приятная, чтобы о ней говорить, но там обошлось без смерти. В тот год я познакомилась с местными девчонками, и мы просто днями напролет пропадали на местной речке, разговаривая о мальчиках, о том, с кем из знаменитостей мы хотели бы переспать. В тот день погода была не очень, после ночного дождя было холодно, и идти на речку не хотелось, поэтому нами было принято решение пойти в старое заброшенное здание, где по местным поверьям жил призрак мужчины, который повесился там вскоре после того, как его жена умерла при родах вместе с ребенком. Он не смог пережить горечь утраты и покончил с собой в этом здании. Это был старый клуб, где во времена Союза проводили различные мероприятия. После развала страны все пришло в упадок, клуб закрыли и постепенно он превратился в старое неприметное место на окраине деревни, а после того, как в сентябре 1998 года здесь случилось непоправимое, старожилы – в том числе и моя бабушка – говорили, что душа его теперь живет в этом здании. Мы, естественно, в это не верили, но до того дня не вспоминали и уж тем более не разговаривали об этом. О том, чтобы идти в клуб не было даже мыслей. До того дня. Мы сначала осторожно, а потом, приноровившись, осмелев, осматривали здание клуба. Крыша там прохудилась, и на чердаке было много воды, от чего потолок в некоторых местах был в грязно-желтых пятнах, похожих на мочу. Мы обнаружили небольшую комнату, где на старых обшарпанных стенах виднелись надписи вроде «Машка шлюха», «Ирка давалка» и тому подобных. Еще там были рисунки мужских достоинств и голых женщин. Картину дополнял неприятный запах сырости и плесени. И презервативы на полу. Мы устроились у выхода, где была лестница, ведущая на второй этаж. На перилах висел кусок старой истлевшей веревки. Мы разговаривали, и постепенно разговоры перешли в страшилки. Каждая из нас старалась рассказать как можно более страшную историю. Я заметила, что время от времени все девчонки косятся на эту лестницу, да и я тоже косилась. Когда стоишь к ней боком, то краем глаза можно было заметить на долю секунды, что помимо веревки там есть что-то еще, но когда поворачиваешь голову, то видишь только этот кусок старой веревки. И все. А затем здание наполнил истошный вопль отчаяния, переходящий в стон или плач, а затем этот же голос прокричал «КатькаааааААААААА», - и на секунду или две на перилах, где висела веревка, появился мужчина. Он пытался ослабить петлю, что сдавливала ему шею. Надо ли говорить, что после этого мы все с визгом и воплями ломанулись к двери. Помню, я еще тогда подумала, что дверь сейчас закроется, и мы останемся тут навсегда. Мы очень долго бежали, стараясь очутиться от этого места как можно дальше, и лишь оказавшись на грунтовой дороге, остановились. Все тяжело дышали, мертвенно-бледные, испуганный взгляд блуждал непонятно где. Но мы были снаружи. А к клубу мы больше никогда не ходили и даже не вспоминали о нем. И ни разу не говорили потом друг с другом о том, что там произошло. Прошли годы, и я совсем забыла эту историю, но память порой играет с нами злые шутки. Мое тело покрылось мурашками, когда я услышала этот душераздирающий, полный боли крик и буквально подскочила в постели и открыла глаза. Несколько секунд я находилась на границе реальности, когда сон еще не полностью ушел, а реальность еще не до конца проявилась. Сердце бешено стучало, силясь вырваться из груди. Я полежала несколько минут, приходя в себя и собираясь с мыслями, мысленно расставляя все по полочкам. Конечно, мы не часто ходили в тот старый клуб, но только не из-за воображаемого призрака, а потому что знали, что там за место и зачем на самом деле туда ходят. А ходили туда преимущественно влюбленные парочки, чтобы заняться сексом. *** Прошло еще около получаса, прежде чем я смогла уснуть, прислушиваясь к такому привычному протяжно-тоскливому завыванию холодного ветра. Я вновь вернулась к мысли о том, чтобы покрасить одну прядь в белый цвет. Мысленно представила, как это будет выглядеть. Я твердо решила, что рано или поздно сделаю это. Обязательно сделаю, как только у меня будет достаточно денег. Затем мои мысли перескочили на возможные проблемы с трудоустройством из-за попытки суицида. Найду ли я себе хоть сколько-нибудь нормальную работу, или же я раз и навсегда перечеркнула себе жизнь этими порезами? Это я не знала, но сильно подозревала, что, скорее всего так оно и есть. А самое неприятное, что изменить этого уже никак нельзя. *** Мое утро как всегда началось со звонка будильника, сильного нежелания вставать и ехать на пары и стандартным утренним чаепитием с бутербродами, потому что кушать не хотелось вообще, но ехать на пары голодной тоже был не вариант, потому я и остановилась на бутербродах с колбасой. Пока закипал чайник, я сделала несколько не сильно больших бутербродов и тут же их съела. Съела даже не осознавая этого, все еще погруженная в полудрему, мне почему-то вспомнился разговор с Беловым. -Скажи как есть, что в этом такого? – спросил он. Этот вопрос для него так и остался без ответа, но это пока. Возможно, когда-нибудь в будущем я дам на него ответ, но не сейчас. Сначала мне нужно понять, стоит ли вообще налаживать длительные отношения с кем-то из своей группы, если мы все потом разбежимся каждый своей дорогой, и наверняка будем видеться – если вообще будем видеться - раз в несколько лет на каких-нибудь встречах выпускников, ходить на которые я не собираюсь, чтобы не видеть некоторых сомнительных личностей. В частности, Кристину. Я представила, как получу диплом, если потребуется, скажу пару-тройку слов, поблагодарю преподавателей за полученные знания, большую часть из которых я забуду в первые же полчаса после выхода на улицу и буду думать, куда же мне идти работать. Естественно, вслух я этого говорить не буду, но думать об этом буду точно. Картина будущего мне почему-то представлялась радужной, веселой, в которой нет, и не может быть ничего плохого. Но суровая реальность довольно часто доказывала мне обратное, что мир состоит из абсолютного дерьма. Я не хотела отвечать на вопрос Белова, потому что это не тот вопрос, на который нужно давать ответ. Возможно, позже – да. Но только вот это мифическое «позже» для него может и не наступить, как оно может и не наступить для меня. В последнем я была уверена чуть больше. Я решила, что перед выходом надо будет проверить сообщения в ВК, вдруг Чижов все же решил мне что-то написать. Если нет, то тогда я попробую ему отправить сообщение, и буду надеяться на ответ. Ответ, которого скорее всего не будет, но попробовать стоит, попытка, возможно, ничего не изменит, но и сидеть сложа руки тоже не слишком привлекательная перспектива. Тем временем закипел чайник. Чтобы не пить просто чай, я сделала еще несколько бутербродов и вновь отправилась в мир размышлений о своей жизни, в которой не происходило никаких интересных событий уже несколько лет, отчего моя жизнь в какой-то момент – я не могла вспомнить, в какой именно – стала серой подобно пеплу от когда-то яркого костра. Я попыталась вспомнить, когда же мне было по-настоящему весело, и не смогла. Все самые интересные и яркие события произошли, когда я училась в школе, а потом… Как будто что-то случилось. Но в какой момент я стала такой? У меня возникла ассоциация со снежной лавиной, начинающейся с небольшого сдвига снега, который влечет за собой все новые и новые сдвиги, и вот мы уже наблюдаем смертоносный снежный ком. В голове возникла спонтанная мысль о том, чтобы перевестись в другой универ, чтобы начать там все с чистого листа, но просуществовала эта мысль совсем недолго, так как на смену ей пришла другая – более разумная. И говорила она, что в этом смысла нет. Все равно рано или поздно на новом месте узнают обо мне, и все начнется по новому кругу, а, возможно, даже и еще хуже. Возникла дилемма. С одной стороны мне не хотелось пять лет своей жизни видеть это не обезображенное интеллектом лицо Кристины, а с другой – я уже заняла некоторое место в этом коллективе, даже немного смирилась с этим положением, но если я все время буду такой, то есть вероятность, что я смогу повторить свою попытку. Меня немного напугала эта мысль, поскольку жизнь с моей точки зрения хоть и была выгребной ямой, но тут было что-то, что в данный момент времени пока что противилось суициду. И этим чем-то был, наверное, инстинкт самосохранения. Я выпила чай и пошла одеваться.